Древнерусский теремок 1870-х годов можно встретить и в Староконюшенном переулке. Местность между Арбатом и Пречистенкой считалась районом аристократическим. Сюда изредка наведывались купцы, но старались прятаться за типично «дворянскими» фасадами. А здесь не только миллионщик строится, да еще и всю русскую деревню тащит в мир дворцов и особняков! Зодчий Андрей Гун возведет здание из толстенных бревен для миллионера Александра Пороховщикова. В. А. Глазычев отмечает, что за обманчивыми бревнами скрывалась первоклассно обустроенная обстановка: «…новейшие по тому времени эффективные печи и прочее оборудование, включая внутренний водопровод и ватерклозеты даже для прислуги…»
А. А. Пороховщиков владел рестораном «Славянский базар» и пригласил отлично себя зарекомендовавшего Гуна для работы над интерьерами. «Русская зала» ресторана привела В. Стасова в абсолютный восторг: «…не имеющая себе подобной во всей Русской империи – так она изящна и нова с своими многосоставными разноцветными колонками, с своими разноцветными изразцами стен, с своими в русских узорах шелковыми тканями, с своими русскими рамками портретов, с своими резными и разноцветными карнизами». После возведения дома Пороховщикова благосклонная критика призывает распространять новый стиль все шире и шире: «Желательно, чтобы дерево не служило исключительным материалом для построек в русском стиле, но чтобы они возводились из кирпича и в более обширных размерах»[205].
Цветным пряником смотрится дом купца Сидора Шибаева на Новой Басманной, получивший неорусское обрамление в 1874 году. Аттик в центре фасада напоминает теремки и башенки. Особняк раскрашен в десятки цветов, кричащих по отдельности, но в совокупности создающих потрясающую симфонию.
В 1870-х годах свое отношение к древнерусской архитектуре сформулировал В. О. Шервуд. При строительстве Исторического музея архитектор ориентировался на ансамбль Кремля: «Группа зданий, по-видимому разъединенных друг от друга, есть цельность и единство. Вот такого единства мы должны искать в наших зданиях»[206]. При строительстве на Красной площади зодчий добился, чтобы новая постройка гармонировала не только с Кремлем, но и с собором Василия Блаженного.
Шервуд не любил храм Христа Спасителя и считал его увеличенной во много раз избой, достоинства которой открываются только с расстояния в пять верст. В. О. Шервуд пошел дальше Ропета и Гартмана, он связал свои архитектурные построения с идеями Н. Я. Данилевского и сформулировал емкое кредо: «Образованное общество, вооруженное истинным знанием, обязано разрабатывать русскую идею, вытекающую из собственных коренных начал и совпадающую с высшими требованиями разума во всех проявлениях жизни ее, а следовательно, и в искусстве, тем более что предки наши оставили нам громадный и чудный материал, который ждет сознательной оценки и искреннего воодушевления».
Новых сил становлению русского стиля придала победа в войне с Османской империей 1877–1878 годов. Москва чувствовала себя столицей славянского мира. Ликовавший народ хотел видеть на улицах городов каменное воплощение мощи Российской империи. При Александре III русский стиль получает широкое распространение в церковном строительстве: практически все храмы, построенные до 1917 года, несут в себе взятые стилистические черты стиля «неорюсс».
Однако А. П. Чехов едко высмеял всеобщее увлечение русским стилем: «Гуси, как известно из басни Крылова, Рим спасли. Наш русский петушок не ударил лицом в грязь и тоже занялся спасением. Спасает он… русский стиль, а в этом стиле, как известно, почти все: и средостение, и основы, и «домой»… Наши московские зодчие народ большею частью молодой и ужасно либеральный. Квасу не пьют, «Руси» не читают, в одежде корчат англоманов, но знать ничего не хотят, кроме петушков. Римскому, готическому и прочим стилям давно уже дано по шапке. Остался один только петушок, которого вы увидите всюду, где только есть новоиспеченные лимонадные будки, балкончики, фронтончики, виньетки и проч. Патриотизм в искусстве – хорошая вещь, слова нет, но одно только скверно: отломайте петушков – и нет русского стиля. Было бы резонней и патриотичней, если бы петушки зависели от русского стиля, а не наоборот. В древности и кроме петушков много птиц было».
Архитектурное направление набирало обороты, и к началу 1900-х годов неорусский стиль занял подобающее место в городах империи. Когда зодчий Иван Бондаренко, очень тонко трактовавший эстетику русского Севера, показывал В. Стасову один из своих проектов, маститый критик вспомнил свое восхищение работами Ропета: «А ведь это ново! Ведь это по-русски! Это здорово! Вот ведь оно где, наше русское народное».
В романе «Китай-город» П. Д. Боборыкин описывает размышления героя о собственном жилище: «В воображении его поднимались его собственные палаты – в прекрасном старомосковском стиле, с золоченой решеткой на крыше, с изразцами, с резьбой полотенец и столбов. Настоящие барские палаты, но не такие низменные и темные, как тут вот, почти рядом, на Варварке хоромы бояр Романовых, а в пять, в десять раз просторнее. Какая будет у него столовая! Вся в изразцах и в стенной живописи. Печку монументальную, по рисункам Чичагова, закажет в Бельгии. Одна печка будет стоить пять тысяч рублей. Поставцы из темного векового дуба. Какие жбаны, ендовы, блюда с эмалью будут выглядывать оттуда». Кое-где неорусский стиль смешивался с модерном, тем самым показывая, что западный стиль может быть пополнен национальными деталями и переосмыслен на русской почве.
Появление русского стиля открыло дискуссию о происхождении архитектуры Новгорода, Пскова, Владимира. Археолог Уваров пытался найти связь между памятниками владимирской земли XII века и романским зодчеством Западной Европы, у него находились оппоненты. Михаил Погодин считал: «Русская печь все переваривала, и что из нее вышло, то не есть уже иностранное, хотя бы оно и сходно было с кое-чем иностранным».
Здание Московской городской думы
О престиже властных органов принято рассуждать с оглядкой на здания, в которых они заседают. На Воскресенской площади столицы в 1890–1892 годах вырос новый дом, предназначенный для городской думы. Зодчего выбирали долго и тщательно, в состав конкурсной комиссии вошли историки И. Е. Забелин и В. И. Герье. В итоге выбрали проект Дмитрия Чичагова, сопроводившего документ лаконичным девизом «Уступаю старшему».
Архитектор умело расположил свое детище рядом с только что возведенным Историческим музеем, оба здания перекликаются краснокирпичной кладкой. Интересно, что Л. А. Гун и А. И. Резанов еще в 1870-е годы разработали проект здания городской думы в стиле хоромного зодчества, в большей степени тяготевший к XVII веку, ушедший от плоскостных фасадов, осевой централизации, игравший всеми прелестями «узорочья».
«У нас был бы прекрасный дом Думы, достойный стоять наряду если не с капитальными ратушами Европы, то по крайней мере с лучшими и талантливейшими меж ними», – сокрушался В. В. Стасов. У тогдашнего проекта находились свои защитники, но в итоге история доверила строительство здания на Воскресенской площади Чичагову. Гласный Н. И. Астров называл воплощенное в жизнь творение архитектора «неуклюжим».
Первоначальный проект предполагал окраску здания в серый цвет. На втором этаже располагался торжественный зал для парадных заседаний, а на первом разместились отделы, нужные простым горожанам в их повседневной деятельности. Интерьер «облагородили» большой статуей Екатерины II, водруженной в 1897 году[207]. В советское время в здании разместили музей В. И. Ленина. О новых временах писала в дневнике поэтесса Варвара Малахиева-Мирович: «Сейчас, проходя мимо, точно в первый раз увидела на фронтоне бывшей Городской думы на красном кумаче слова: «Революция есть вихрь, сметающий со своего пути все, что ему противится». Обывателю, может, не нравится, что вихрь унес его привычные удобства, его любимые книги (как «противящиеся вихрю»), любимые игры и занятия. Обыватель прав, трижды прав в своем ужасе, в скорби своей, когда вихрь душит и бесследно уносит любимых людей»[208]. Сейчас в здании расположены залы, посвященные Отечественной войне 1812 года. Национальный характер, казалось бы, возвращен.
Дом Игумнова
Купец Николай Игумнов не мог нарадоваться жизни: ему едва перевалило за тридцать, коммерческие дела на Ярославской большой мануфактуре шли неплохо. В 1888 году предприниматель решает обустроить собственный дом на Якиманке и для этих целей приглашает земляка, ярославского архитектора Николая Поздеева.
К 1895 году работы были завершены. Игумнов на возведение личного особняка денег не жалел, кирпич выписывал из Голландии, изразцы заказывал на заводе «фарфорового короля» Кузнецова. Богатое сочетание камня, кирпича и цветной плитки вызывало удивление горожан. Красное крыльцо дома будто бы прямиком переместилось из XVII века.
Дом Игумнова на Якиманке
Правда, стилевое единство не выдерживалось до конца: за пышными стенами скрывались гобелены эпохи Просвещения и мебель в стиле поздних Людовиков. Общее для тех лет желание сочетать в архитектуре несколько стилей вызвало ироничную отповедь В. Стасова: «Угодно – вот Вам пять аршин «греческого классицизма», а нет – вот три с четвертью «итальянского Ренессанса». Нет, не годится? – Ну, так хорошо же: вот, извольте, остаточек первейшего сорта «рококо Луи-Кенз», шесть золотников «готики», а то вот целый пуд «русского».
Особняк купца Игумнова стал последней работой Николая Поздеева. Он болел чахоткой и ушел из жизни в октябре 1893 года, на четыре месяца пережив жену. Впрочем, молва продолжает искать мистические мотивы в ранней смерти архитектора. Жизнь самого владельца тоже окончилась печально. Говорят, на одном из балов он приказал засыпать полы парадных залов золотыми монетами с профилем императора, и гости танцевали прямо на ликах помазанника Божьего. Высшая власть не смогла вытер