Николай Алексеев решил и давно назревший вопрос с устройством городских боен. Предшественником городского головы в этом вопросе можно считать светлейшего князя Меншикова, в начале XVIII века выселившего мясников из района Поганой лужи и приказавшего привести нынешние Чистые пруды в надлежащий вид. В 1888 году по проекту А. Л. Обера и Р. П. Саблина были устроены образцовые бойни в Калитниках, долго считавшиеся лучшими в Европе. Казна потратила на строительство 2,3 миллиона рублей. Чтобы покрыть расходы, город выпустил облигационный заем на три миллиона рублей.
Комплекс зданий включал несколько заводов, скотопригонную площадку, специальные поля орошения на громадном Сукином болоте. Всего около 50 строений поднялись здесь за два года на площади в 200 десятин. Свиньи, телята, коровы, бараны забивались на разных площадках. Было запрещено пригонять скот по проселочным и шоссейным дорогам – на Калитниковские бойни он доставлялся по железной дороге.
Рядом возвели несколько городских предприятий, сдававшихся в аренду частным предпринимателям – салотопенное, кожевенное, маргариновое производство. Образцовый «мясной» городок все рос и рос: «При скотобойнях функционировали лаборатория, а также прачечная и баня для рабочих, кроме того, ресторан, библиотека и единственный в России музей по мясоведению с коллекцией художественных муляжей». Тщательный ветеринарный надзор позволил избавить Москву от эпидемий и антисанитарии: врачи задерживали ежегодно до 30 тысяч голов скота и в случае надобности отправляли продукты в лабораторию.
При Алексееве значительно преобразился центр города – возводится здание городской думы, украшается Александровский сад, появляются новые скверы и бульвары. Именно Н. А. Алексеев своим упорством заканчивает эпопею со строительством Верхних торговых рядов. Ветхое строение, больше походившее на караван-сарай, ушло в историю. Алексеев принимает в дар городу собрание картин П. М. Третьякова. «Круг деятельности Н. А. Алексеева заключен был в границах московских застав, но он сумел привлечь к этим границам внимание положительно всей России. Его слова, его поступки обсуждались прессою и обществом даже в таких уголках Руси, которым по отдаленности… долго не будет никакого дела до того, как живет Москва в своем городском хозяйстве… Он уважал общественное мнение и презирал общественную болтовню. Он ненавидел партийность и беспощадно давил оппозицию своим начинаниям, но охотно давал слово здравому, толковому слову, когда оно преследовало не праздно-отвлеченные споры о сухих туманах, а цели действительно практические и насущные».
Именно на рубеже 1880—1890-х годов власти стали приобретать в собственность казны предприятия, дававшие основной доход Москвы в начале XX века. Алексеевская система хозяйствования заложила основы процветания города вплоть до 1917 года: «Это был первый российский купец, который проявил в себе вместе с практической сметкой торгового коммерческого человека задатки государственного мужа. Алексеев, едва ли не первый из представителей русской земщины, заставил заговорить о себе европейскую политическую печать, вообще мало интересующуюся и деятельностью, и деятелями нашего самоуправления… Проживи Алексеев еще несколько лет, и московское хозяйство, вероятно, было бы им налажено настолько, что и впрямь могло бы идти дальше по инерции, путем самоуправления».
Выстроенное при Алексееве здание городской думы
Николай Александрович организовал сбор средств на строительство новой психиатрической клиники за Серпуховской заставой. В XIX веке здесь находились владения купца Канатчикова, что дало народное название больницы, «Канатчикова дача». Сбор средств, объявленный Алексеевым, сопровождался курьезами. «Про него рассказывали такой случай. Приходит к нему богатый купец и говорит: «Поклонись мне при всех в ноги – дам миллион на больницы». Стояли тут люди. Алексеев, ни слова не говоря, бух купцу в ноги. Больницу построили. Было это самодурство или озорство со стороны того купца – не знаю. Самодуров в Москве было немало, но полагаю, в этом случае было другое – искушение. «Правда, голова, денег ты своих на общее дело не жалеешь (и действительно, Алексеев щедро тратил свои личные средства и на город, и на представительство), а вот интересно знать, отдашь ли ты свою гордость для больных и несчастных?»
Стоит заметить, что варианты городской полубыли-полулегенды значительно разнятся. В одной байке купец выписал чек на 40 тысяч, в другой – на 300 тысяч, в третьей – на 800 тысяч. Количество нулей нам не представляется числом, заслуживающим пристального рассмотрения. Алексеев по-своему произнес «Париж стоит обедни», одним незначительным поступком сорвав огромный куш. Всего на строительство лечебницы собрали около 1,5 миллиона рублей, Н. А. Алексеев с супругой выделили 300 тысяч из личных средств.
Суммарно на общественные нужды городской голова направил 2–3 миллиона рублей из собственного кармана! Он дразнил московских купцов, вызывал их на поединок. «Московский купец довольно равнодушен к общественной деятельности и гражданским обязанностям, но ревнив к чести своего капитала. «Али у нас денег нет?» И там, где Алексеев клал тысячу, его капиталистические ровни старались либо идти вровень с ним, либо перешибить его жертвенною деньгою». Так Алексеев эксплуатировал человеческие пороки и обращал грех честолюбия в больницы, приюты, дома призрения. Из Николая Боева он вытряс 750 тысяч рублей на постройку краснокирпичной богадельни в районе Стромынки.
Но городскому голове не довелось дожить до открытия первых корпусов психиатрической больницы, ныне носящей его имя: 9 марта 1893 года Николай Александрович был смертельно ранен мещанином Андриановым, у которого, вероятно, помутился рассудок. Убийца не стал скрываться с места происшествия и сказал полицейским: «Не держите меня, я все равно не убегу; я сделал, что надо, и не стану скрываться»[226].
На квартире Андрианова обнаружили только груду пепла, видимо, он жег какие-то бумаги перед покушением. Позже убийцу признали душевнобольным. А. В. Амфитеатров делает предположение о мотиве его «геростратического» поступка: «Берет он газету – Алексеев; сидит в трактире – Алексеев; дома – только и толку, что Алексеев, Алексеев, Алексеев; одни хвалят Алексеева, другие ругают; все из-за Алексеева горячатся, никто к нему хладнокровно не относится. А у полоумного руки зудят: «Коли необходимо мне кого-нибудь убить, сем-ка я пришибу именно этого героя толков целой Москвы!»
Кровавая ирония! В Алексеева стреляют в новом здании думы, построенном при его непосредственном участии, а покушение совершает психически нездоровый человек, о которых городской голова тоже всемерно заботился. Словом, Н. А. Алексеев стал жертвой собственной системы.
За его жизнь боролись лучшие врачи, включая Н. В. Склифосовского, но спасти городского голову не удалось. На его похороны пришли около 200 тысяч человек, четверть населения Москвы! Большинство горожан горячо переживали смерть талантливого выходца из купеческой среды, своим крутым нравом и энергией изменившего ритм жизни города. Поговаривали, что такой процессии Москва не видывала со времен смерти Скобелева.
Речей на могиле никто не произносил: к чему пустые слова, когда весь город был полон делами покойного? Николаю Александровичу едва стукнул сорок один год. А. В. Амфитеатров вспоминал, что думал о злосчастном, трагическом месяце, именно в марте убили Александра II. «Цезарь! Ид марта берегись!»
Перед смертью Алексеев ждал очередных выборов. Против него выступала не очень сильная, но бойкая оппозиционная партия. Горожане шутили, что городской голова может сложить с себя полномочия и подобно Ивану Грозному «удалиться в слободу Александровскую». Может быть, убийца действовал по политическим мотивам?
Н. А. Алексеев дал начало череде талантливых городских руководителей, которые старались догнать процесс урбанизации и дать Москве достойную сеть муниципальных хозяйственных учреждений. Б. Н. Чичерин произнес: «Очень умный и необыкновенно живой, даровитый, энергичный, неутомимый в работе, с большим практическим смыслом, обладавший даром слова, он как будто бы был создан для того, чтобы командовать и распоряжаться… Он не раболепствовал перед властью. Умел держать себя независимо… Трагическая смерть, застигшая его, по собственному его выражению, как солдата на посту, загладила все его темные стороны. Как блестящий метеор пронесся он над Москвой, и Москва его не забудет!»
Говорят, что и Александр III взгрустнул о смерти талантливого хозяйственника: «Я любил его за то, что он не занимался политикой, а только делом». Выборы следующего городского головы проходили при всеобщем настроении, что больше «нет великого Патрокла». Новым главой стал К. В. Рукавишников, продолжавший курс Н. А. Алексеева и закончивший многие его начинания.
Амфитеатров сравнивал Николая Александровича с Петром Великим. Екатерина II, всякий раз задумываясь об очередном начинании, приказывала справиться в архивах, не думал ли о подобных мерах ее предшественник. И всякий раз оказывалось, что размышлял, строил прожекты, но воплотить не успел. Так и новые московские власти будут долго еще сталкиваться с неуемной энергией Николая Алексеева, который не реализовал десятки собственных задумок.
Один из его врагов откровенничал после смерти: «Я Алексеева не люблю, систему его градоправления считал и считаю тяжелою и для большинства стеснительностью. Но что он принес городу массу пользы, разве слепой и глухой будут спорить. А затем, кому он этою пользою хотел сделать добро, себе или другим, городу, собственно, решительно безразлично». Николай Алексеев смотрел на город как на огромное частное хозяйство, а сам, вероятно, воспринимал себя в качестве приказчика. «Он переломал и выстроил пол-Москвы». Улица Большая Алексеевская, в окрестностях которой по ироничному совпадению как раз и проживали Алексеевы, в советское время стала Большой Коммунистической, а сейчас носит имя Александра Солженицына.