КУПЕЧЕСКИЕ ГИЛЬДИИ
В данной книге достаточно подробно рассказывается о походе купечества во власть, опасениях горожан и меценатстве главных торговых фамилий. Но полузабытое слово «гильдия» многих пугает, а некоторых сочинителей неглубоких детективных романов, наоборот, забавляет. Гильдии прочно обосновались в российском сознании в 1775 году, когда все сословия были разделены на неподатные (освобожденные от налогов) и податные. Купец первой гильдии владел капиталом от 10 000 рублей, купец второй и третьей – от 1000 и 500 рублей соответственно. Гильдейский капитал постоянно повышался. Так, для третьей гильдии в XIX веке требовалось накопить уже 8 тысяч рублей. С 1860-х годов третья гильдия была отменена.
Штамп «купец третьей гильдии» прочно обосновался на страницах современной литературы наряду с «подпоручиками», «штабс-капитанами», «коллежскими асессорами», хотя такие шаги высмеивали еще литераторы Серебряного века. «К числу мелких литературных штампов Бунин также относил, например, привычку ремесленников-беллетристов того времени своего молодого героя непременно называть «студент первого курса», что давало как бы некое жизненное правдоподобие этого молодого человека и даже его внешний вид: «студент первого курса Иванов вышел из ворот и пошел по улице», «студент первого курса Сидоров закурил папиросу», «студент первого курса Никаноров почувствовал себя несчастным».
Чтобы познакомиться со сложностью общественных и социально-экономических отношений XIX века, настоятельно рекомендую выдающуюся книгу Ю.А. Федосюка «Что непонятно у классиков».
XЧем удивляли иностранцев
Извощик, вези меня в Кремль.
Укажите мне ближайшую дорогу, как проехать в Музей, в храм Спасителя
Где находится статуя Пушкина, памятник Минину и Пожарскому?
Дайте мне котлету, антрекот, бифштекс, ветчину, рыбу, цыпленка, дичь, яичницу, цветную капусту, салат, швейцарский сыр, Бри, Рокфор, десерт, фрукты.
Один кусочек волжской стерлядки на изящной вилочке стоит путешествия.
Москвичи время от времени поругивали родной город, но дружно становились за него горой, когда водили по улицам Первопрестольной иностранцев. Забывался и слегка провинциальный характер пейзажа, и грязь, и ломаные линии улиц. Иноземца удивить – первое дело.
Более всего в этом ремесле преуспел Михаил Загоскин: «Что грех таить, и у меня также есть господствующая слабость: я люблю… показывать Москву, – да еще с каким кокетством, с какою сноровкою! О, в этом уменье выказать товар лицом я не уступлю не только самому бойкому гостинодворцу, но даже любой московской барыне… Вы не можете себе представить, как я забочусь о том, чтобы показать Москву с самой выгодной для нее стороны; как стараюсь соблюдать эту необходимую постепенность, посредством которой возбуждается сначала внимание, потом любопытство, а там удивление и, наконец, полный восторг. Конечно, все это стоит мне больших хлопот; но зато как я бываю счастлив, когда достигну моей цели, с каким восхищением, с какою гордостию смотрю я на иноземца, пораженного красотою и величием моей Москвы…»[227] А знаменитых иностранцев, посещавших наш город, хватало. Если в XVIII веке Москва не очень часто появлялась в европейской хронике, то после очистительного огня 1812 года и наполеоновского конфуза стала упоминаться довольно часто.
Александр Дюма-отец путешествовал по Российской империи в 1858 и 1859 годах. Он посетил Москву, ожидающую великих реформ. Плодовитый французский писатель создает о России роман «Учитель фехтования». История любви модистки Полины Гебль и декабриста Ивана Анненкова не тронула сердце императора Николая I – книга в России была запрещена. После событий 14 декабря на Сенатской площади общественный климат не располагал к беседам о вольнодумстве. Дом самих Анненковых не сохранился: его снесли в конце 1940-х годов, здание располагалось на пересечении Петровки и Кузнецкого Моста. Перед поездкой в Россию Дюма прельщает своих читателей будущими рассказами о колоколе в 330 000 фунтов, о Бородинском поле и о пожаре 1812 года. К визиту писателя готовились – шеф жандармов В. А. Долгоруков пишет своим подчиненным: «Предлагаю вам во время пребывания Александра Дюма в Москве приказать учредить за действиями его секретное наблюдение и о том, что замечено будет, донести мне в свое время». Дюма приехал из Петербурга на поезде, в дороге его окружали любопытные, а поклонники искали знакомства. В Москве Дюма провел около полутора месяцев и остановился у Нарышкиных, своих знакомых по Парижу.
Писатель жил в районе Петровского парка, иногда ночевал на Поварской улице. По приглашению генерал-майора Арженевского писатель выбирается за город и посещает поле Бородинской битвы. Дюма интересуют и «следы ужасного огня, пожравшего город в 350 000 жителей и заморозившего армию в 500 000 человек». Тема пожара особенно волновала писателя: «По поводу сожжения Москвы говорил он много и красноречиво. Но сестры Шуваловы… начали доказывать, что Москву подожгли не русские, а французы; но Дюма на этот раз не выдержал, вскочил с места и, ударяя себя в грудь, принялся опровергать высказанное ими. Он чуть не кричал, доказывал, что Наполеон сумел бы остановить французов от такой грубой и пошлой ошибки, так как гением своего ума не мог не предвидеть, что под грудами сожженной Москвы неминуемо должна была погибнуть и его слава, и его победоносная великая армия».
Гостиница «Националь»
Француз не был чужд и кулинарных пристрастий: в гостях у Нарышкиных он «имел страсть приготовлять сам на кухне кушанья», а в его произведениях мы встречаем пассажи о приготовлении шашлыка и волжской рыбы. Александр Дюма отблагодарит Д. П. Нарышкина за гостеприимство и посвятит ему семь лет спустя роман «Князь Море». Восторженные почитатели Дюма устроили в его честь праздник в увеселительном саду «Эльдорадо» (район современной Новослободской улицы). Торжество назвали «Ночью графа Монте-Кристо», оно сопровождалось иллюминациями и фейерверками.
Дюма спешит на Басманную к Евдокии Ростопчиной. Поэтесса не скрывает своей глубокой болезни, беседует с ним о Лермонтове и обещает перевести на французский стихотворение «Во глубине сибирских руд», которое, по ее словам, «не было и никогда не сможет быть напечатано на русском языке».
Федор Достоевский отрицательно относился к попыткам иностранцев за пару месяцев погрузиться в российскую действительность. В его достаточно скользком тексте встречаются намеки на путешествие Дюма: «Самый бестолковый и беспутный из них, поживя в России, уезжает от нас совершенно уверенный, что осчастливил русских и хоть отчасти преобразовал Россию. Иные из них приезжают с серьезными, важными целями, иногда даже на 28 дней, срок необъятный, цифра, доказывающая всю добросовестность исследователя, потому что в этот срок он может совершить и описать даже кругосветное путешествие. Схватив первые впечатления в Петербурге, которые выходят у него еще довольно удачно… он решается наконец изучить Россию основательно, в подробностях, и едет в Москву. В Москве он взглянет на Кремль, задумается о Наполеоне, похвалит чай, похвалит красоту и здоровье народа, погрустит о преждевременном его разврате, о плодах неудачно привитой цивилизации, о том, что исчезают национальные обычаи, чему найдет немедленное доказательство в перемене дрожек-гитары на дрожки-линейку, подходящую к европейскому кабриолету; сильно нападет за все это на Петра Великого… Кстати уж обратит внимание и на русскую литературу; поговорит о Пушкине и снисходительно заметит, что это был поэт не без дарований, вполне национальный и с успехом подражавший Андрею Шенье и мадам Дезульер; похвалит Ломоносова, с некоторым уважением будет говорить о Державине, заметит, что он был баснописец не без дарованья, подражавший Лафонтену, и с особенным сочувствием скажет несколько слов о Крылове, молодом писателе, похищенном преждевременною смертию (следует биография) и с успехом подражавшем в своих романах Александру Дюма. Затем путешественник прощается с Москвой, едет далее, восхищается русскими тройками и появляется наконец где-нибудь на Кавказе, где вместе с русскими пластунами стреляет черкесов, сводит знакомство с Шамилем и читает с ним «Трех мушкетеров». Несомненно, кое-где Достоевский иронизирует, но большинство иностранцев действительно весьма поверхностно погружались в российские реалии и дарили своим читателям пулы «развесистой клюквы».
В Россию часто заглядывали западные музыканты. Рихард Вагнер посетил Москву в 1863 году. Композитор находился в дурном расположении духа – и пансион оказался скверным, и простуда давала о себе знать, а один из ведущих теноров специально пришел на репетицию в патриотичной красной рубахе. Партию Зигфрида он исполнял на русском и весьма пошло. В итоге Вагнер слег с лихорадкой, отменил первый из запланированных концертов, но затем дал сразу три представления в течение шести часов. В Москве композитор пробыл около десяти дней.
Парадоксально, но поездка в Российскую империю стала единственным заграничным путешествием английского ученого и писателя Чарльза Лютвиджа Доджсона, известного под псевдонимом Льюис Кэрролл. В 1864 году он сочиняет «Алису в стране чудес», а три года спустя предпринимает авантюру, которая стала одним из главных приключений в жизни подданного королевы Виктории.
Дальнее путешествие невозможно было без напарника, и Кэрролл останавливается на фигуре своего давнего знакомого, священника Генри Лиддона. Сам Кэрролл тоже имел звание пастора, что позволяло ему читать проповеди. «Мы выбрали Москву. Отчаянная мысль для человека, ни разу не покидавшего Англию». Формально друзья ехали устанавливать связи между англиканской и русской православной церковью, для чего запаслись рекомендательными письмами от важных чинов.