Здание Синодальной типографии
Братья специализировались на выпуске солидных серий – «Пушкинская библиотека», «Страны, века и народы». В сборник «Русские Пропилеи» они поместили переписку декабристских жен, неизвестные стихи Тараса Шевченко, дневник супруги Герцена. В 1913 году Михаил Сабашников начинает печатать серию «Памятники мировой литературы», куда вошли лучшие отечественные переводы античных и зарубежных авторов. К работе решили привлечь лучших филологов страны. «Кто же станет покупать классических писателей!..» Я возражал: «Правда, мы идем, как будто против течения. Но это только кажется. В России, кроме специалистов-филологов, никто классиков в оригинале не читал и не читает. Переводов нет в продаже… То, что перестанут муштровать гимназистов грамматическими упражнениями по древним языкам, послужит только на пользу нашему делу! Не будет к классикам предвзятого отношения». Вячеславу Иванову планировали поручить Эсхила, Валерий Брюсов взялся за «Энеиду». Издательство Сабашниковых существовало до 1930 года, их весомый вклад в дело русского просвещения оценили даже большевики.
М. А. Осоргин вспоминал, как в окрестностях Никольской родился проект издательства дешевой литературы «Жизнь и правда». Каждую брошюру планировали продавать по копейке. «Легкое возлияние (водка, селедка и огурцы) полагалось при каждом общем собрании сотрудников издательства в закоулке книжной лавочки у Ильинских ворот. Тарелок не было, и закуска лежала на бумажках, как это полагалось во всякой приличной конторе; для отца Якова, трезвенника, посылали в трактир за парой чаю. Именно тут, в тайнодействии, решили мы издать такой народный песенник, чтобы заткнуть за пояс все прежние, Клюкина и Сытина, и чтобы он был грамотным, художественно подобранным, ярко и красиво изданным… Песенник вышел на славу! И мужик камаринский, и «Песня о рубашке», и «Кинжал», и гражданские вирши Некрасова… Никаких революционных песен, где уж там!» Правда, пришлось устроить посиделки с цензором в трактире Тестова, где компаньоны проели целых 50 рублей. Даже взятки не понадобилось, представитель карающей стороны оценил гостеприимство по достоинству и поставил все необходимые печати.
Московский книжный рынок рубежа веков невозможно представить без фигуры Ивана Дмитриевича Сытина. За пятьдесят лет своей деятельности в Российской империи он приобрел небывалое влияние, его проектам всегда сопутствовал коммерческий успех. Простой крестьянин Костромской губернии вышел в «миллионщики». За деловую хватку и чутье современники называли И. Д. Сытина «американцем». Золотой век капитализма Соединенных Штатов с его простыми и понятными лозунгами «Из мойщиков посуды – в миллионеры!» нашел своеобразное отражение в России. Десятки бывших крестьян и мещан ломали дышащие на ладан сословные перегородки, обогащались и вкладывали деньги в родную страну.
Сытин начинал «мальчиком на побегушках» в книжной лавке Шарапова, бывал на Нижегородской ярмарке, где изучал вкусы и пристрастия простого народа. Вскоре скромный приказчик диктовал хозяину, что печатать, а что отправить в стол. В 1876 году будущий капиталист купил литографский станок и начал печатать лубочные картинки. Особым успехом пользовалась книжка «О цыгане, мужике и его кобыле».
В годы Русско-турецкой войны Сытин приказал своим художникам копировать географические карты из атласов и рисовать поверх поля сражений и фигуры солдат. На фоне патриотического подъема такие издания расходились очень быстро. В конце XIX века Сытин продавал до 6 миллионов литографий в год. Читал Иван Дмитриевич мало, с рукописями знакомился мельком, что не мешало ему заимствовать книги у Вальтера Скотта и Марка Твена. Один из сытинских авторов рассказывал, что однажды из типографии вышла леденящая кровь книжка: «Такие страсти – просто волос дыбом становится». Срочно стали печатать дополнительный тираж, спохватившись лишь в конце: «Да ведь мы Гоголя издали, не спросившись». На брошюре красовалось название «Страшный колдун», хотя оригинальное гоголевское произведение было озаглавлено как «Страшная месть»[263].
Сотню тощих книжек Сытин продавал армии, состоявшей из двух тысяч разносчиков, всего лишь по 80–95 копеек. Офени брали с крестьян уже по 2–3 копейки за экземпляр, за счет больших объемов получая прибыль в 200–300 %. За сытинский счет книгоноши ели, ходили в баню, получали бесплатный ночлег. На книжный склад заглядывал Толстой, интересовался у распространителей, где и каким товаром они торгуют. Офени передавали классику «народные пожелания»: «Писал бы ты, Лев Николаевич, книжечки-то свои пострашнее, а то… все милостивые пишешь да жалостливые. Такие берут только грамотеи: поповы дети, писаря, а в глуши, в деревнях только и выезжаем мы на чертяке».
Сытин рассчитывал не на покупателей среднего достатка, которые потратят в лавке хотя бы рубль, а на самые бедные слои населения. Насытить рынок, продать много! «…Когда кончился срок авторских прав на Гоголя, Сытину его контора представила проект полного собрания сочинений писателя в количестве 5000 экземпляров по 2 рубля за экземпляр. Сытин выслушал, надвинул очки на лоб, стал мусолить карандаши, что-то высчитывал на бумажке и твердо заявил: «Не годится. Издадим двести тысяч по полтиннику»[264].
В 1885 году Иван Дмитриевич принимается за издание дешевой серии «Посредник», первыми в необъятные просторы русской деревни отправились нравоучительные брошюры Толстого и Лескова. «Бывало, поутру сидишь в магазине, отбирая себе книги, и видишь необычайных посетителей: какой-нибудь плохо одетый и недообутый человек с алкоголическим складом физиономии тоже отбирает книжки – рассказы Льва Толстого или Горького. Продавщица… пересчитает отобранную странным покупателем дюжину книжек и спросит, улыбаясь: «В кредит?» «Попрошу в кредит», – поклонится недообутый человек, и через пять минут его можно видеть между Ильинскими и Владимирскими воротами. Он предлагает свои книжки прохожим, аппетитно их анонсируя: «Новый рассказ графа Льва Николаевича Толстого! Новейшее произведение Максима Горького! 5 копеек!» Прохожий, спеша по делам, на ходу протянет пятачок и на ходу же получит рассказ Льва Толстого… только не новый, а давным-давно имеющийся в собрании сочинений Толстого»[265].
Русский лубок, порой безграмотный и аляповатый, заменял деревенским жителям и учебник географии, и газету, и картинную галерею. Пестрые картинки по-своему осмысляли известные события и исторических персонажей. Широким спросом пользовались Еруслан Лазаревич с Бовой Королевичем, мыши, хоронившие кота. В лубочной литературе встречались жития святых.
Лубками крестьяне обычно украшали стены своего жилища. Постепенно лубки стали изготовлять типографским способом, и даже крупнейшие книгоиздатели не гнушались подобным заработком. Лубок стоил недорого, но на рынок выбрасывались исполинские тиражи, в России 1890-х годов выпускали 10–15 миллионов картинок. Технический прогресс постоянно шел вперед, и в конце XIX века даже в самых дальних деревнях, тесня лубок, встречались вырезанные из иллюстрированных журналов портреты императорской семьи.
Сытин понимал, что офеня рано или поздно доберется до самых глухих деревень, поэтому с удовольствием отпускал товар в кредит. Он лично подбирал лубки, дешевые народные издания, старался выяснить, какие продукты пользуются в той или иной губернии наибольшим спросом. Своим офеням Сытин обеспечивал ночлег в Москве и баню. Подобный «социальный пакет» появился в условиях растущей конкуренции – так, Синодальная типография оплачивала своим распространителям железнодорожные билеты. Характерно, что не все продавцы книг пока еще умели читать, и Ивану Дмитриевичу приходилось рассказывать своим работникам основные сюжетные линии.
Типография И.Д. Сытина на Пятницкой улице
Сытин, хотя и начал экспансию дешевой книги в деревню, в основном интересовался «массмаркетом», который будет расходиться подобно горячим пирожкам. Некрасов мечтал о временах, когда мужик «…Белинского и Гоголя с базара понесет». Постепенно бульварная литература стала вытесняться книгами издательства «Посредник», простенькой научной литературой, календарями.
Крестьяне охотно раскупали песенники, потому что хотели прикоснуться к городской жизни и исполнять не только народные произведения. Библиотеки пока еще не дотянулись до села и маленьких городков, а цены на книги казались непомерными. Д. Н. Мамин-Сибиряк вспоминает, как хотел, будучи мальчиком, купить атлас для обучения рисованию, но офеня просил за книжку два рубля серебром. Но даже глупые брошюрки по 5—10 копеек приучали народ к чтению. Вокруг грамотного рабочего или крестьянина сразу образовывался кружок в 10–20 человек, и долгими зимними вечерами в маленькой сторожке или прихожей устраивались «читки». Тот же Мамин-Сибиряк рассуждает: «Мы сейчас слишком привыкли к книге, чтобы хотя приблизительно оценить ту громадную силу, которую она представляет. Важнее всего то, что эта сила, в форме странствующей книги в коробке офени, сама приходила уже в то далекое время к читателю и, мало того, приводила за собой другие книги, – книги странствуют по свету семьями, и между ними сохраняется своя родовая связь. Я сравнил бы эти странствующие книги с перелетными птицами, которые приносят с собой духовную весну. Можно подумать, что какая-то невидимая рука какого-то невидимого гения разносила эту книгу по необъятному простору Руси, неустанно сея «разумное, доброе, вечное».
Офени понимали, что часть крестьян живет в мире натурального хозяйства и с деньгами соприкасается редко. Сытинские книгоноши умудрялись менять свой товар на овес, льняное семя и пеньковые лапти: «…Изношенные лапти плывут в Питер, а там из этого добра бумагу на фабрике у Печаткина делают. Вот какой оборот получается! И от книжечек доход и от лаптей не убыток». В начале XX века конкуренцию коробейникам составляли и железные дороги, и крупные магазины, и каталоги товаров с доставкой по почте. Офени стали объединяться в артели, забираться в места, куда нога купца и капиталиста еще не ступала. Даже перед революцией российская торговля существовала как бы в нескольких временных измерениях – пока столичные дамы примеряли новинки в петербургских и московских пассажах, жители Урала и Поволжья могли с нетерпением ждать появления «ходебщика». Модернизация нисколько не спугнула мелочных торговцев. Сейчас в электричках работают потомки офеней XIX века. Они предлагают клейкую ленту от мух, чудо-терку, газеты, православные календари, очки, кроссворды, надувные подушки и маникюрные ножницы.