атизме и косно по части идей, настолько оно усердствует по части истребления памятников. Что пощадили татары и огонь, оно берется уничтожить. Уже не раскольников ли признать более просвещенными, чем митрополита Филарета? Государь, я знаю, что Вашему величеству не безразлично то уважение, которое наука и наше внутреннее чувство питают к памятникам древности, столь малочисленным у нас по сравнению с другими странами. Обращая внимание на этот беспримерный вандализм, принявший уже характер хронического неистовства, заставляющего вспомнить о византийских иконоборцах, я, как мне кажется, действую в видах Вашего величества, которое, узнав обо всем, наверно, сжалится над нашими памятниками старины и строгим указом предотвратит опасность их систематического и окончательного разрушения…»[273] Характерно, что в том же году Алексей Толстой отправился в отставку.
Постоянному российскому желанию «подновить» старину удивлялся и Теофиль Готье, оставивший о Москве прекрасные путевые записки: «Кремль так и представляется почерневшим от времени, закопченным, того темного тона, перед которым у нас благоговеют и который считают воплощением красоты старых памятников. Этот вопрос настолько разработан во Франции, что на новые здания у нас специально наносится патина из разведенной водою сажи, чтобы избавить их от яркой белизны камня и привести в гармонию с более старыми постройками. Надо дойти до крайней цивилизованности, чтобы проникнуться этим чувством, уметь ценить следы веков, оставленные на эпидерме храмов, дворцов и крепостей. Русские же любят все новое или по крайней мере то, что имеет облик нового, и думают, что проявляют уважение к памятнику, обновляя окраску его стен, как только она облупится или потрескается. Это самые великие маляры в мире».
Состояние памятника всегда зависит от хозяина. Так, Меншикова башня большую часть XIX века принадлежала почтовому ведомству. Город Москва отказывался принимать башню на баланс, и член управы Д. Филимонов, «не желая быть участником в истреблении немногих уцелевших отечественных памятников старины», подает отдельное мнение. Он пишет: «Почтовое ведомство, считающее, при расходе в 1483 рубля, сохранение Меншиковой башни для себя не только лишним, но даже и обременительным, конечно о сохранении ея заботиться не будет; а, за отказом и Думы, этот памятник Петровской эпохи исчезнет так же бесследно, как уже исчезло много других»[274]. К счастью, слова Филимонова история не подтвердила, и Меншикова башня прошла через все злоключения веков.
В 1860-е годы ситуация начинается кардинально меняться. Появлялись первые институции, комиссии, работали отдельные энтузиасты, изучавшие столичные памятники. Стараниями С. Г. Строганова и А. С. Уварова было создано Московское археологическое общество. В 1864 году на первом заседании МАО граф Уваров сказал: «Не только мы, но и наши предки не умели ценить важности родных памятников. Без всякого сознания, с полным равнодушием, безобразней исправляя старинные здания или восстанавливая их сызнова, они не понимали, что каждый раз вырывали страницу из нашей летописи».
Прохладное отношение русских к старине заставляло Уварова сокрушаться и позже: «Мы так мало дорожим нашим прошедшим, что походим на народ, начавший жить только с прошлого столетия». Председатель общества считал, что народ нужно просвещать, будить в нем чувство ревностного отношения к древним памятникам. «Тогда мы будем уметь ценить остаток русской старины, всякое здание, воздвигнутое нашими предками; тогда подумают о сохранении, о защите их от всякого разрушения»[275]. Алексей Степанович привлек к работе И. Ф. Буслаева, М. П. Погодина, И. Е. Забелина.
В 1869 году Москва принимает I Археологический съезд. Всего до 1915 года их состоялось пятнадцать! Участники съезда предложили разделить все памятники старины на три категории. Слово «археологический» не должно смущать наших современников, в XIX веке археологию воспринимали как науку, занимавшуюся поиском древностей вообще – и вещественных, и письменных, и устных. Россия опоздала с делом организации археологических съездов на полтора-два десятилетия, но смогла быстро наверстать упущенное.
Московское археологическое общество в 1868 году по воле Александра II получило в свое распоряжение одно из лучших зданий Москвы XVII века, палаты Аверкия Кириллова на Берсеневской набережной. Исследователи XIX века тяготели к версии о том, что одним из первых владельцев участка был Малюта Скуратов. Его могилу действительно обнаружили при возведении Дворца Советов, но на противоположном берегу реки. Часть Москвы, тяготевшую к Арбату, отдали в опричнину, а Замоскворечье осталось в земщине. Новые владельцы заботливо отреставрировали здание. МАО к началу XX века насчитывало около четырех сотен членов.
При Московском археологическом обществе в 1870–1900-е годы создаются все новые и новые структуры. Комиссия по сохранению древних памятников спасла от гибели часть Китайгородской стены, которую хотели снести в 1872 году, наблюдала за реставрационными работами в Кремле, московских монастырях. Большим подспорьем стало решение Синода, вынесенное в 1878 году. Отныне каждая епархия должна была согласовывать все работы по реставрации и перестройке церквей с ближайшим археологическим обществом. А. С. Уваров лично спасает церковь Покрова на Нерли: храм достаточно неаккуратно подновили железом, а часть фресок покрыли масляной краской.
В 1884 году Алексей Степанович умирает, и деятельность Московского археологического общества отныне координирует его верная жена и помощница, Прасковья Сергеевна Уварова. Она получила достойное образование, знала несколько языков. Однажды муж преподнес супруге медаль с надписью «Любимому сотруднику». Кроме того, она считалась общепризнанной красавицей. Существует мнение, что П. С. Уварова стала прототипом Кити Щербацкой из романа «Анна Каренина». Многообразию интересов и увлечений Прасковьи Сергеевны поразился Эрнест Ренан, заметивший у нее в руках научный труд. «Отвечая на его удивление, я сказала, что смолоду не привыкла к романам, так как мне их не давали, а теперь, что муж у меня археолог, мне некогда ими заниматься, так как имеющиеся книги интереснее романов и должны мне помочь дорасти до работ и научных интересов мужа»[276]. Не стоит забывать, что она принимала участие в общественной деятельности в то время, когда отступление женщины от роли хранительницы очага отнюдь не поощрялось в обществе. На одной из выставок МАО Прасковья Сергеевна обменялась любезностями с Александром II: «Государь любезно подошел ко мне с вопросом: «А что здесь делает молодая графиня? – Помогаю мужу, Ваше Величество. – Разве Ваш муж нуждается во всяком деле в Вашей помощи? – переспросил государь, улыбаясь. – Да, Ваше Величество, дело спорится у мужа всегда лучше, когда жена его работает с ним. – Хорошо, отдам приказ, чтобы все жены помогали своим мужьям, может, с вашей легкой руки, графиня, всякое дело у нас пойдет лучше». Любопытный диалог состоялся и с зарубежным исследователем на международном конгрессе 1892 года: «Мадам – француженка? – Нет. – Итальянка. – Нет. – Немка. – Нет. Вы ошиблись, мсье, потому что, перечисляя все страны Европы, Вы забыли одно из самых великих, самых обширных и самых сильных государств… Я не могу понять Ваше удивление или скорее Ваш страх. Посмотрите на меня, я такая же, как все другие русские женщины, и, надеюсь, не выгляжу столь уродливо, что могла испугать Вас. – Так мадам русская. Простите, мадам, но мы, французы, не привыкли видеть русскую даму, занимающуюся науками, и в особенности археологией».
При Уваровой в составе МАО множатся комиссии – восточная, славянская, археографическая, «Старая Москва». Прасковья Сергеевна принимает участие в организации археологических съездов и выступает с общественными инициативами. В 1913 году по случаю 300-летия окончания Смуты она просила Синод поддержать ее начинание и водрузить на Красной площади фигуру патриарха Гермогена.
На рубеже 1890—1900-х ностальгические чувства москвичей выплеснулись в повышенное внимание к городской среде. Первопрестольная стремительно менялась, темп жизни убыстрялся, аккуратные домики завешивались вывесками и рекламой. «А я обучался азбуке с вывесок, листая страницы железа и жести», – гордо заявлял Маяковский. Понятие «реклама» в начале XX века уже прочно вошло в русский лексикон. Словарь Павленкова, увидевший свет в 1907 году, сообщал: «Реклама – всякая чрезвычайная попытка обращать на себя общее внимание; обыкновенно для этого прибегают к оригинального содержания газетным объявлениям и уличным афишам». Чтобы донести нужные сведения до целевой аудитории, производители использовали весь арсенал доступных средств – плакаты, баннеры, вывески, упаковку, листовки, рекламу в газетах. До революции не стеснялись ставить на службу рекламной индустрии самые эффектные фасады. Гигантская стена восьмиэтажного доходного дома Афремовых у Красных ворот уже через год после постройки, в 1905 году, была украшена баннерами «Шоколад с молоком Эйнем», «Цветочный одеколон товарищества Брокар продается везде», «Художественная мебель Балакирева», «Ежедневная газета «Вечерняя почта» и «Фабриканты лучших часов Сергея Рогинского сыновья». Воскресным утром горожане отправлялись в Московский зоологический сад и встречали на входе плакаты чудовищных размеров: «Мыло молодости. Секрет красоты А. Сиу и Ко», «Детские наряды Попова», «Воды Ланина».
Пестрота московской рекламы, закрывающей памятники архитектуры, заставляла газеты ворчать. От «Русского слова» досталось члену городской управы Урусову: «Тогда как Л. Г. Урусов готов всю Москву уставить палатками, киосками, ящиками и т. п. для производства торговли различными предметами, отдел благоустройства, конечно, с обезображением Москвы мириться не может. Не так давно Л. Г. Урусов разрешил газетные стоянки у трамвайных станций-павильонов. Очень быстро газетчики совершенно испортили эти станции своими лотками и ящиками».