азный «предбанник» Кремля. В советское время Кремль оказался закрытым городом в городе, своеобразным центром истинно средневекового феода, и сакральная лаковая краска перешла на соседнюю площадь.
Губернатор лично обращался к представителям МАО в 1911 году, когда нашли подземный ход, ведущий от Старой площади к Варварским воротам. Помощь защитников городской среды часто приходила вовремя. Дабы разгрузить от избытка трамваев Лубянскую площадь, городская управа перед Первой мировой рассматривала проекты длинного тоннеля под Ильинкой с выходами на поверхность в районе Маросейки, Лубянки и Красной площади. Защитники города, боясь разрушения храмов, «разбудили» всех, кого смогли. «…Императорское археологическое общество в свое время забило тревогу по поводу проекта управы проложить тоннель под Красной площадью… Через градоначальника министр внутренних дел в настоящее время предложил городскому управлению приглашать на совещания о тоннеле представителей ведомства православного исповедания, если линии трамвая пройдут тоннелем под старинными церквами».
От новоявленных варваров приходилось спасать и, казалось бы, признанные памятники храмового зодчества. В 1911 году забили в колокол по поводу уже упоминавшейся в письме Толстого церкви Рождества Богородицы в Путинках. «При церкви… на Малой Дмитровке, представляющей замечательный исторический памятник церковной архитектуры, начали недавно строить огромнейший трехэтажный доходный дом, который совершенно закроет исторический памятник. В свое время по этому поводу в печати раздавалось немало протестов, протестовало и городское управление. Несмотря на это, постройка доходного дома продолжалась. В настоящее время здание доведено уже до третьего этажа. Вчера вдруг совершенно неожиданно постройка была приостановлена вследствие того, что на защиту путинковского храма выступило московское археологическое общество». Бить по рукам приходилось и в 1909 году: «Причт церкви Фрола и Лавра задумал сделать в храме пристройку в виде дверного тамбура, но археологическое общество не разрешило это, находя, что такая пристройка нарушит общий характер архитектуры храма, который представляет одно из древнейших московских зданий». Священники не всегда обладали должным вкусом, чтобы осознать, какие сокровища попадают в их руки.
Храм Рождества Пресвятой Богородицы в Путинках
Как совместить старое и новое? Где «золотая середина» между веком научно-технического прогресса и почитанием древних памятников? Как развивать город и дать ему деловой пульс, одновременно оберегая важные здания? Целому сонму научных дисциплин только предстояло ответить на этот вопрос в ходе бурных споров двадцатого века.
Интересными представляются рассуждения П. П. Муратова о характере исторической застройки Москвы начала XX века: «У Москвы нет правильной и строгой красоты сохранившегося города. Ее красота – это красота усадьбы, монастыря, полувосточного базара. Все смешано в ней, перепутано, все надо искать и находить случайно. Все неприметно, непоследовательно и несвязно. И никакими силами этого не соединишь и не свяжешь. Можно заботиться только об одном: о сохранении отдельных красивых и художественно-цельных уголков. Не беда, если доходный дом воздвигается на такой, «погибшей уже», улице, как Мясницкая или Арбат… Но во сколько раз хуже сплошная перестройка прелестных переулков, которые еще совсем недавно занимали весь угол Москвы между Остоженкой и Никитской. Каждый новый год приносит непоправимые утраты этим тихим и снежным усадьбам, где жилось так уютно и красиво множеству поколений. Ведь что-то тут еще возможно сделать… Мне кажется вообще, что при разумном применении возрожденного «ампира», можно несколько задержать уходящую красоту Москвы. Нигде этот стиль не имеет такого права на существование, как здесь, где архитектору указывает путь благородство старых примеров». Муратов выступает за создание отдельных кластеров, которые чередовались и создавали бы ощущение динамичного, современного города, но в то же время с пиететом относящегося к старине. Москва ведь предельно эклектична, отличается смешанностью, невоздержанностью разных своих частей. Чудесный «мир Пречистенки и Арбата» привлекал многих людей с тонким чувством города, в частности, Ивана Бунина:
Здесь, в старых переулках за Арбатом,
Совсем особый город… Март, весна.
И холодно и низко в мезонине,
Немало крыс, но по ночам – чудесно.
Днем падают капели, греет солнце,
А ночью подморозит, станет чисто,
Светло – и так похоже на Москву,
Старинную, далекую…
П. П. Муратов со знанием рассуждает и о колористических особенностях Москвы: «Я не знаю почти ни одной местности или группы зданий в Москве, которая говорила бы что-нибудь глазу своими линиями. Здесь есть отдельные здания, построенные отличными архитекторами. Но специфическая красота города не связана с их совершенным рисунком. Это красота – всегда живопись, всегда краска, особенно «весело» играющая в дни первого снега или ранней весны… Можно сказать без всякого преувеличения: перекрасьте Москву в какой-нибудь «нейтральный» цвет, – и красота Москвы погибла. И оттого вопрос об окраске есть самый важный из вопросов, связанных с украшением и сохранением Москвы… Пока в Москве не народились еще такие люди, одушевленные настоящей любовью к красоте города. Пока каждое лето Москва красится и красится нелепо, безвкусно и бездарно. В этом году распространилась какая-то странная мода на ничтожный слабозеленый цвет, напоминающий цвет так называемого «фисташкового» мороженого. Кому нравится этот цвет – властям, домовладельцам или малярным артелям – трудно решить. Но, очевидно, кому-то он нравится, ибо с наступлением текущего «сезона» этот фисташковый цвет начинает преследовать путника на весьма многих московских улицах… Для красоты Москвы губительны всякие неопределенные, тусклые и грязноватые оттенки. На московской палитре должны быть только простые и чистые краски: охра, белая, красная и синяя. И примеров такой бодрой, ясной и милой окраски еще много в московских домах и церквях. Но как не берегут ее, как варварски замазывают какими-то невозможными красками: шоколадной, аспидной, мутно-зеленой, «под мрамор».
Оттенки родного города важны для горожан и сейчас. Заслуженной критикой пользуется принятая на вооружение на рубеже 2000–2010-х годов окраска бордюров в желто-зеленую гамму. Иногда коммунальщики закрашивают серо-бурой мазью благородные каменные панели сталинских времен. Поверхностное отношение к буйным краскам уходящей Москвы невозможно простить. В книге «Ступени» Василий Кандинский великолепно передал колористическое своеобразие великого города: «Розовые, лиловые, белые, синие, голубые, фисташковые, пламеннокрасные дома, церкви – всякая из них как отдельная песнь – бешено-зеленая трава, низко гудящие деревья, или на тысячу ладов поющий снег, или allegretto голых веток и сучьев, красное, жесткое, непоколебимое, молчаливое кольцо кремлевской стены, а над нею, все превышая собою, подобная торжествующему крику забывшего весь мир аллилуйя, белая, длинная, стройно-серьезная черта Ивана Великого. И на его длинной, в вечной тоске по небу напряженной, вытянутой шее – золотая глава купола, являющая собою, среди других золотых, серебряных, пестрых звезд обступивших ее куполов, Солнце Москвы».
Москвоведы рубежа веков понимали ценность каждого элемента городской среды, и поэтому под словом «памятник» понимали «не только целые здания, но и сохранившиеся их части, разные уголки старой Москвы, живописные дворы, художественно исполненное окно, дверь, карниз, мебель, вещи домашнего и общественного обихода и т. д.». В списке членов Комиссии по изучению старой Москвы мы находим имена К. Юона, Ф. Шехтеля, Н. Чулкова, И. Стеллецкого, Д. Сухова, К. Хрептович-Бутенева, В. Олтаржевского, А. Мейснера, П. Миллера, А. Гуржиенко, П. Уваровой, А. А. Бахрушина, В. Дриттенпрейса. Всего в рядах объединения числилось 96 человек.
Комиссия «Старая Москва» действовала даже в годы Первой мировой. Незадолго до войны фотограф Э. В. Готье-Дюфайе предлагает исследовать Москву небольшими участками. В качестве экспериментальной площадки выбрали район Ивановской горки, и П. Н. Миллер вскоре прочел доклад о Кулишках. В 1912 и в 1914 годах увидели свет сборники комиссии. Отдельные статьи и сообщения посвящены Большой Лубянке, Кузнецкому Мосту, Кисловским переулкам, Никитской, Воздвиженке… Краеведы перешли от осмысления целостного образа города к подробнейшему исследованию отдельных частей Москвы и Подмосковья. Впрочем, эта тенденция наблюдалась и в XIX веке, когда И. Е. Забелин создает свой труд «Кунцево и Древний Сетунский стан».
Уже в мае 1916 года Прасковья Уварова, прогуливаясь переулками, увидела, как новые хозяева старинного особняка сгружают в подводы огромную ценную коллекцию вельможи. Она добилась, чтобы Эрмитаж выкупил собрание, и пыталась инициировать закон, согласно которому из России был бы запрещен вывоз древностей.
Таким образом, мы видим, что и до революции имелось достаточное количество людей, радевших за старую Москву и защищавших ее. Выходили сборники трудов, велась научная, реставрационная, просветительская работа, шла фотофиксация значимых строений. Ума и сердца обычного горожанина эти заботы касались редко. В столкновении старого и нового он часто выбирал последнее.
Сейчас московские обыватели так же инертны и равнодушны к сносу памятников уже ставшего ценным XIX века. Потеря еще одного домика за Третьим транспортным кольцом, увы, не воспринимается как нечто катастрофическое. Правда, иногда общественные волнения затрагивают до нескольких тысяч человек. Интеллигенция писала письма в защиту дома Приваловых на Садовнической улице. В последние годы заметное число москвичей интересовались судьбой Хитровской площади, Шуховской башни, Кадашевской слободы, смело лезли на экскаваторы и вступались за дачу Муромцева. Становились цепью, брались за руки, «чтоб не пропасть поодиночке». Значит, город живет и, надеюсь, будет жить.