ДЕРЕВЕНСКАЯ МОСКВА: СПИСОК
Мало кто знает, но в Москве еще остались несколько вполне живых сел и деревень. Я в Москве уже ничему не удивляюсь, но иногда прошибает. Гуляю по Сокольникам, и тут из-под ног вылетает куриное семейство. «Сами приблудились по весне», – говорит сторож гаражного кооператива. Коль потребны, мол, забирай. Хочется верить, что бульдозер никогда не доедет до этих мест, а беззаботные козы и дальше будут щипать свежую траву в центре столицы, а где-то неподалеку в опустевшем доме рядом с дворянским креслом все-таки завалялся томик Есенина. Деревня – колыбель любого города, и наши ясли еще разбросаны по четырнадцатимиллионной Москве. И если человек вырос из колыбели, это не значит, что ему никогда не хочется свернуться клубком на траве и вдыхать запах родной земли. Следует поставить знак в честь всех растворившихся в Москве деревень, перечислив каждые выселки, любую деревню в одиннадцать домов, а сверху начертать «Жертвам урбанизации». Чтобы всякий, кто едет закупаться в «Мегу-Белую Дачу», знал, что раньше на этом месте стояла деревня Кобылья Лужа. Но есть как минимум шесть мест на карте столицы, где мы еще можем почувствовать себя детьми и вернуться «на лето к бабушке».
Село Спас-Тушино. Бывшее древнее село, связанное с «тушинским вором», находится аккурат около МКАДа. Здесь по состоянию на 2016 год осталось не больше десятка домов и собственный пруд.
Село Троице-Лыково. Самое крепкое, пока вполне стоящее на ногах. Несколько улиц, вкусная трапезная, пара великолепных церквей. Если знакомому французу нужно срочно показать декорации русской деревни, смело тащите сюда.
Село Дьяково (Дьяковское). Бывшая столица московских огородников, которые разводили десятки сортов вишни и крыжовника. От поселения осталось два дома. Остальные дома «сковырнули» перед XXII летней Олимпиадой. Но осталась удивительная церковь. Все несутся на скорости к церкви Вознесения в Коломенском, но если пройти еще километр, то вы увидите памятник, ничем не уступающий, но знакомый только краеведам и местным жителям. Там вокруг восхитительный лес и старое кладбище с плитами. Много зеленого мха.
Деревня Матвеевское. Находится недалеко от одноименной железнодорожной платформы. До сих пор угадывается пунктир единственной деревенской улицы. Домов осталось мало, с каждым годом их количество уменьшается. Плюс за красивое расположение – деревня ютится в излучине Раменки и Сетуни.
Царицыно. Часть рабочего поселка в окрестностях музея-заповедника. Полдесятка деревенских домов на берегу Нижнего Царицынского пруда.
Деревня Терехово. Около двух десятков жилых домов. Деревню пока спасает расположение: она находится на острове.
XVIIIГде обедали
Лишь умный век наш мог изведать,
Что в мире назначенье есть
Зверям питаться, людям есть
И только избранным – обедать.
А помните Яр, московский? Эх, ничего не умели ценить, батенька! Храм!
Шесть холуев несут осетра на серебряном блюде. Водочка в графинчике, и сам графинчик инеем зарос, подлец. Расстегай с вязигой, с севрюжкой при свежей икорке…
До начала великих реформ Москва знавала в основном кабаки и трактиры, где сидели долго, основательно, степенно. Гиляровский перечисляет все основные функции данных заведений. Трактир «…заменял и биржу для коммерсантов… и столовую для одиноких, и часы отдыха в дружеской беседе для всякого люда, и место деловых свиданий, и разгул для всех – от миллионера до босяка». Характерно, что первоначально в трактиры не пускали женщин. Исключением служили только респектабельные заведения, куда ходили обедать всей семьей. Особняком стояли столовые и пивные, пристанище веселых студентов и мастеровых. В чайных, получивших значительное распространение в конце XIX века, любили отогреваться извозчики. Чайные начинали работу в пять утра, когда трактиры были еще закрыты. Сюда спешили жители рабочих окраин, ремесленники, приезжие, крестьяне. Подобные заведения часто содержались обществами попечения о народной трезвости. Московские репортеры отмечали ироничную деталь – чайные общества трезвости иногда открывались в одном здании с казенными винными лавками. Потребитель голосовал рублем.
К «паре чая» обязательно требовали бубликов и баранок. Иногда в чайных подавали и водку, что особенно сильно дразнило представителей власти после объявления в 1914 году «сухого закона». Изобретали и совсем уж дивные коктейли. «В некоторых дешевых трактирах «надежным» посетителям предлагают «по секрету» новый напиток – водку на чае… Водка, настоянная на теине, получает необычайную крепость, и даже на привычных потребителей алкоголя после нескольких выпитых рюмок производит такое одуряющее влияние, что люди не пьянеют, а попросту становятся временно психически ненормальными».
Чай Высоцкого, Перлова, Попова сопровождал москвичей и в парках. Необычный промысел, когда горожанам предлагали побаловаться чайком в самых оживленных местах, давал неплохой доход. Самоварами зарабатывали крестьяне в дачной местности, а жителей Мытищ только чай и кормил. Они расставляли длинные ряды столов вдоль главной богомольной дороги страны и поили усталых странников. Необычайно свежий и насыщенный вкус мытищинскому чаю придавала местная родниковая вода.
К концу XIX века первенство в сфере общественного питания перешло к ресторанам. Их открывали в основном иностранцы, называли звучными именами, приглашали знатных и умелых поваров. Старые москвичи неохотно расставались с насиженными трактирами. Путеводитель начала 1880-х годов сообщает: «Трактиры составляют одну из замечательностей Москвы и заменяют собой кафе Западной Европы. Обстановка их более или менее богата. Достойна подражания особенность костюма прислуги (половых), которые одеты непременно в белые рубахи и шаровары, обыкновенно безукоризненно чистые; ловкость и услужливость их славится… Кто не знает московский расстегай и кулебяку!»[279]
В трактиры шли не только за вкусными блюдами, но и за духовной «пищей». В 1860—70-е годы непременным атрибутом обеденного зала стала механическая «машина», проигрывающая музыкальные пьесы. Специальное песенное «меню» подавалось вместе с картой напитков и вин. В народе пользовались популярностью «Жизнь за царя» и «Аскольдова могила». В 1876 году московские трактирщики даже планировали послушать «Кольцо Нибелунгов», чтобы в случае успеха заказать «вагнеровскую машину». Правда, трактирщикам предписывалось не потчевать посетителей музыкой в дни Великого поста. Но если подвыпивший купчина хотел послушать «Боже, царя храни!», ему обычно не отказывали.
Недалеко от Театральной площади с конца 1860-х находился трактир И. Я. Тестова (необыкновенной красоты деревянная Тестова дача уцелела в Сокольниках). Предприимчивый коммерсант взял заведение в аренду у миллионера Патрикеева, поэтому официально трактир носил название «Большого Патрикеевского». Тестов выбрал для своего детища чрезвычайно удачное место – рядом находились театры, торговые лавки Охотного Ряда, Благородное собрание.
Судьба Ивана Яковлевича типична для XIX столетия. Десятилетним мальчиком он начал трудиться в одном из трактиров на Тверской, затем стал стремительно подниматься по карьерной лестнице у Гурина, одного из столпов московского общепита. 35 лет прослужив хозяину, Тестов наконец-то зарабатывает на открытие собственного дела[280].
Обслуживали здесь в русском духе – половые красовались в белоснежных рубашках и передниках. В обеденные залы валом валили и аристократы, и купцы, и чиновники. Во-первых, Тестову удавались мясные блюда. Для трактира специально выращивали поросят, холили их, лелеяли, держали в отдельных загончиках. Свиные пятачки питались исключительно творогом и молочными продуктами, поэтому жир нагуливать не успевали.
Исследователь «меткого московского слова» Е. Иванов записал такие слова: «Тестов для поросят люльки подвесные заказывал… Ровно робят нянчил, только кормилицы к ним не брал…» Тестов никогда не произносил слова «поросенок», только уменьшительно-ласкательное «поросеночек». В. Дорошевич приводит слова трактирщика: «В стойлице сверху нужно лучиночку прибить. Чтобы жирка не сбрыкнул. А последние деньки его поить сливками, чтобы жирком налился. Когда уж он сядет на задние окорочка, – тут его приколоть и нужно: чтоб ударник не хватил маленького!» Тестовские молочные поросята шли на ура и с кашей, и отдельным блюдом, сдобренные хреном и сметаной. Во-вторых, повара Ивана Яковлевича мастерски готовили многоэтажную кулебяку с двенадцатью отдельными ярусами начинки. Даже налимьи печенки внутрь шли! В-третьих, удавались супы с белорыбицей, с раками. «…Приготовленье «суточных щей» было возведено в священнодействие. В щи, уже готовые, клали еще мозги, горшочек замазывали тестом и на сутки отставляли в вольный дух. «Тс! Щи доходят! Таинство!» Кругом ходили на цыпочках. И старик Тестов скручивал ухо бойкого, разбесившегося поваренка».
На сладкое чаще всего заказывали гурьевскую кашу, порой целыми сковородками. Знаменитые расстегаи выписывали в Петербург, а в сам трактир захаживали представители императорской фамилии. Тестов и Москва были неразлучны, трактир в Охотном Ряду сделался приятной достопримечательностью.
Быть в Первопрестольной и не отобедать у Тестова считалось величайшим упущением. Трактир нахваливали герои Ивана Шмелева: «Сиги там розовые, маслистые, шемая, стерлядка, севрюжка, осетрина, белорыбица, нельма – недотрога-шельма, не дается перевозить, лососина семи сортов. А вязигу едали, нет? Рыбья «струна» такая. В трактире Тестова…»
Каждое лето в конце августа в Москву приезжали гимназисты с родителями. Перед началом учебного года такие семьи устраивали торжественные обеды у Тестова. Здешние расстегаи пришлись по вкусу юному Валерию Брюсову. Любили тестовский трактир и газетчики. Редакция «Московского листка» устраивала здесь «летучки» под руководством Н. И. Пастухова. Однажды издатель увидел за соседним столиком поэта Бальмонта. Пастуховские сотрудники немедленно навели справки и принесли неутешительные вести: больно дорог литератор, по рублю за строку берет. Пастухов не растерялся: «Пусть напишет… так строчки три. Мы заплатим по рублю». В том же трактире Пастухов пытался «завербовать» А. П. Чехова, о чем писатель сообщал в письме: «Пастухов водил меня ужинать к Тестову, пообещал 6 к. за строчку. Я заработал бы у него не сто, а 200 в месяц, но, сам видишь, лучше без штанов… на визит пойти, чем у него работать».