Однако широкие льготы церкви существовали теперь лишь благодаря традиции: в ярлыке Джанибека они обозначены не были. Это позволило нарушать права духовенства, что и вызвало появление грамот Тайдулы 1347 и 1351 гг. Сам Симеон не удержался от соблазна ограничить в свою пользу церковный суд [Соколов 1913: 298; Приселков 1916: 79–81; ПРП: 466–467, 468–469], тем более что его отец признал за митрополитом юрисдикцию в таком объеме, о котором не мечтал ни один из предшественников Феогноста [Соколов 1913: 281–283]. Новгородская летопись обвиняет в настрое хана против митрополита неких «калантаев» [НПЛ: 357]. Это могли быть сборщики податей. Татарскую дань собирали в своих землях удельные князья, а потом ее отвозил в Орду великий князь. Удельные князья и могли стать доносчиками на митрополита, который к тому же был ими нелюбим за поддержку Москвы [Голубинский 1997в: 156; 156]. Однако не стоит преувеличивать их роль: главными факторами было усиление самого Ордынского государства и усиление влияния в нем ислама [Плигузов, Хорошкевич 1988: 122; 1990; Кричевский 1996: 118–119].
Симеон едва ли был заинтересован в ущемлении прав церкви. На наш взгляд, справедливо мнение Б. В. Кричевского: «Богатство Русской православной церкви, поддерживающей великого князя, являлось одним из гарантов устойчивости его власти» [Кричевский 1996: 118–119] (впрочем, настолько, что Симеон не возражал увеличить великокняжескую юрисдикцию за счет церковной). Некоторое охлаждение отношений Феогноста с Московским князем после смерти Калиты (в том числе и из-за уменьшения митрополичьей юрисдикции, о чем говорилось выше) не привело, однако, к разрыву. В 1347 г. по просьбе Симеона было наконец восстановлено единство Русской митрополии[227]. Для доказательства прав Феогноста канцелярия митрополита подготовила выписку о поставлениях епископов как в северные земли Руси, так и на Галицию, и на Волынь, соответствующий перечень был отправлен патриарху [Васильевский 1888: 457]. Поводом для посольства в Константинополь стало получение разрешения на третий брак Симеона [Голубинский 1997в: 161; Соколов 1913: 300–301], хотя большее значение имело даже не оно, а санкционирование расторжения второго, ибо бывшая супруга старшего Калитича Евпраксия Федоровна была жива (князь отослал ее к отцу в 1346 г.) и впоследствии даже вышла замуж [ПСРЛ, т. VII: 210]. Была также прозондирована почва относительно назначения преемника Феогноста – ведь для Симеона имело смысл хлопотать о единстве митрополии лишь при условии выдвижения выгодного ему кандидата [Соколов 1913: 301]. Таковым и являлся сын московского боярина Федора Бяконта Алексей, который, возможно, был связан личной дружбой с отцом Симеона Иваном Калитой и выступал в роли личного советника по церковным вопросам [Григорьев 1997: 30–31]. Как видим, цели митрополита и князя были взаимовыгодными: единая Русская митрополия с приемлемым для Москвы политическим курсом и улаживание семейных дел Симеона. Именно этим можно объяснить тот факт, что хотя отношения светского и духовного владык в то время «не могли быть особенно сердечными», они все же находили возможности для компромисса[228] [Соколов 1913: 301].
Разлад было наметился после третьего брака Симеона, о котором, если верить Рогожскому летописцу, он не уведомил митрополита, и тот затворил церкви: «А женился князь великии оутаився митрополита Феогнаста, митрополитъ же не благослови его и церкви затвори, по олна посылали въ Царьгородъ благословениа просить» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 57]. Феогност, возмущенный пренебрежением к себе и требованиям церкви, показал тем самым свою власть и одновременно объективность: интердикт на этот раз был направлен не против врагов великого князя, а против самого московского властителя, нарушившего церковные установления. Силу иерарха почувствовали на себе и клирики, способствовавшие этой свадьбе: например, пострадал Стефан – брат Сергия Радонежского и духовник великого князя [Борисов 2001: 115]. Скорее всего, митрополит не сомневался и в поддержке патриарха. Симеон же в такой ситуации имел все поводы для беспокойства: его сын мог оказаться незаконнорожденным, то есть лишенным в глазах духовенства законных прав наследника. Кроме того, рушилась политическая московско-тверская система, направленная против Литвы, которую Симеон пытался создать этим браком [Борисов 1986: 69]. Потому и была найдена взаимовыгодная форма для посольства в столицу Византии. К слову, грекам не могло не польстить обращение Симеона к центру православия в трудной матримониальной ситуации [Кричевский 1996: 120]. Просьбы к Константинополю подкреплялись материальными подношениями: были выделены средства на ремонт рухнувшей в 1345 г. восточной апсиды собора Св. Софии [Голубинский 1997в: 162], видимо, в сборе денег принял участие и Феогност, который имел право привлечь к этому и других епископов, в том числе наиболее богатого из них – Новгородского.
Объединению митрополии благоприятствовала позиция Любарта Гедиминовича, который теперь искал сближения с Москвой [Соколов 1913: 303] (в 1349/1350 г. он женится на племяннице Симеона [ПСРЛ, т. VII: 215; т. X: 221]). Да и сам патриарх Исидор (1347–1349), по-видимому, питал особое расположение к Руси. Во всяком случае об этом прямо говорит Стефан Новгородец[229], посетивший Константинополь как раз в период правления Исидора (в 1348 или 1349 г.[230]). В 1349 г. Феогност вернулся из Волыни, где он входил в управление землями, вернувшимися под его руку [Павлов 1894: 17]. Ситуация там была сложная из-за насаждения католицизма Казимиром Польским [ПСРЛ, т. X: 221], который обращал православные храмы в костелы, мотивируя это тем, что прежде так и было [Соколов 1913: 310–311]. Феогност мог также способствовать браку Любарта с дочерью Константина Ростовского.
В 1353 г. митрополит Феогност «постави наместника своего старца Алексея въ епископы въ Володимерь; любляше его зело и дръжаше у себе во дворе, иже наместникъ бе у него. И тако при своемъ животе учини его владыкою, а по своемъ животе благослови его въ свое место на великий столъ на митрополью Киевьскую и всея Руси», затем он вместе с великим князем отправил посольство в Константинополь «да не поставитъ имъ инаго митрополита на Русь кроме сего преподобного старца Алексея…» [ПСРЛ, т. X: 226]. П. П. Соколов справедливо полагал, что это назначение было уже одобрено Константинополем [Соколов 1913: 318]. Видимо, санкционировала поставление будущего первоиерарха и Орда (во всяком случае проблем с получением подорожной для проезда в Царьград у Алексея не возникло, а в ее тексте он уже был назван митрополитом [ПРП: 470, 479–480]).
События ускорила хиротония некоего Феодорита в митрополиты Киевские Тырновским патриархом [Павлов 1894: 34]. Выдвижение Алексея было, очевидно, согласовано с Константином Васильевичем Суздальским[231]. Этот князь не вступал в открытую борьбу за великое княжение с Москвой, так как понимал, что в тех условиях надежд на успех у него было немного. Однако он постоянно стремился усилить свою землю, расширить ее территорию. В этой связи и нужно рассматривать духовную политику Суздальско-Нижегородского княжения, которому для укрепления своих позиций нужен был собственный архиерей [Абрамович 1991: 22–23]. В период до 1347 г. Суздаль добился учреждения отдельной епископской кафедры[232] [Голубинский 1998б: 29], а теперь, перед отъездом в Византию, московского кандидата в митрополиты Константин Васильевич мог оговорить и подчинение Нижнего Новгорода и Городца епископу Суздаля (позже это осуществит Алексей) [Соколов 1913: 319]. Видимо, тогда же было принято решение о создании новой епархии с центром в Коломне. Вероятно, сделано это было на случай неудачи Алексея в Константинополе. Действительно, как мы видели, за полвека до этого в столице Византии потерпел фиаско кандидат Михаила Тверского Геронтий. В случае подобного исхода дела Москва как область, находившаяся под непосредственным управлением митрополита, рисковала оказаться подчиненной архиерею, который, возможно, будет отрицательно настроен по отношению к ее князьям. Чтобы этого не допустить, и была создана в Московской земле новая кафедра – Коломенская. Скромные размеры новой епархии явно не соответствовали ее значению в Русской митрополии [Мазуров 2001: 179–181, 218–221], что связано, в первую очередь, со стратегическим значением самой Коломны.
П. П. Соколов предположил, что через Константина Суздальского новгородцы пытались осуществить свои притязания на церковную автономию. Агитируя за этого князя (хотя и без успеха) в Орде, они, конечно, имели в виду множество возможных политических и экономических выгод. Одновременно была послана жалоба на митрополита в «Цесарьгород къ цесарю и к патриарху». Связь посольств к хану и в Византию не подлежит сомнению, вероятно, одной из целей этих акций было обеспечение более легкого осуществления реформы посадничества, возможность проведения которой в то время изучал посадник Онцифор Лукич. По-видимому, идеи Онцифора разделял и архиепископ Моисей[233] [Янин 2003: 270]. Но все же главным побудительным мотивом этих двух посольств, скорее всего, было желание максимально ослабить политическую зависимость Новгорода от Москвы и церковную от митрополита.
В то время как раз умерли Феогност и Симеон Гордый, таким образом, момент для изменения расстановки сил на Руси был самым благоприятным. Новгород к тому же имел неплохие отношения со своим «младшим братом», доказательством чего может служить визит Василия Калики в Псков за год до этого во время эпидемии [НПЛ: 363, 362]. Могло показаться, что политика лавирования Василия Калики в отношениях с Москвой себя изжила. Вторичное возведение на кафедру Моисея, далеко не гибкого как дипломата, возможно, было частью «вполне продуманного плана освобождения от митрополичьей юрисдикции» [Соколов 1913: 331]. Новый владыка, вероятно, постарался учесть допущенные в первое архиепископство ошибки. Выводы, которые он сделал, были, видимо, несколько прям