Потеряв терпение от бесконечных прений, папа выдвинул ультимативное требование: принять к Пасхе 1439 г. (5 апреля) все условия католиков или уезжать ни с чем. Для достижения поставленных целей в ход было пущено золото и угрозы. Пошел на попятную Виссарион Никейский, показал свое истинное лицо и Исидор. В том числе и благодаря его усилиям удалось убедить умиравшего патриарха Иосифа в необходимости принятия унии. Не желавшего согласиться с ним епископа Авраамия Суздальского Исидор приказал заключить под недельный арест. Вообще, до поры Исидор держался несколько в тени, предоставив возможность выступать от имени православных наиболее последовательному его стороннику митрополиту Марку Эфесскому. Однако когда дошло до келейных консультаций с греками, Исидор выдвинулся на первый план, убеждая всех покориться и принять выдвинутые условия. Что заставило его действовать подобным образом? Деньги, честолюбие или желание попытаться спасти гибнущую Византию, как полагал Е. Е. Голубинский [Голубинский 1997в: 442]? Едва ли мы когда-нибудь получим ответ на этот вопрос. Да на самом деле это не так и важно, главное другое: Исидор определился со своим выбором и стал сторонником католицизма. На стороне Рима по понятным причинам был император. Затем сдались и остальные иерархи – все, кроме Марка Эфесского, оставшегося непреклонным до конца. 5 июля 1439 г. акт о заключении унии был подписан. В таком исходе велика была заслуга Исидора. По словам А. В. Карташева, «в состоявшемся акте Флорентийской унии русскому митрополиту Исидору принадлежит не какая-нибудь заурядная роль, а первостепенная роль инициатора и главного его устроителя» [Карташев 1993: 353].
После окончания собора Исидор получил сан кардинала-пресвитера и звание легата от ребра апостольского в Литве, Ливонии, Руси и некоторых местностях Польши. В некоторых источниках имеются сведения о том, что Исидор был настроен очень оптимистично относительно перспектив унии. Он обещал папе добиться ее утверждения на Руси. Уверенность в этом ему могла внушить сравнительная легкость, с которой на строну католического Запада удалось склонить участников собора во Флоренции. Собственный талант проповедника и образование позволяли митрополиту надеяться на то, что проблем с убеждением русской паствы как в Литве, так и собственно на Руси не возникнет. Однако на деле все оказалось намного сложнее.
В конце 1439 г. Исидор оправился в обратный путь, проходивший через Венецию морем до Хорватии, далее Загреб, Будапешт, Краков, Галицию и Литву. Проезжая через Будапешт в начале 1440 г., он обратился с посланием к окормляемой им пастве, в котором сообщал о совершившейся унии. Митрополит убеждал в истинности католической веры, призывал посещать костелы, приобщаться в них. Аналогичный призыв посещать православные храмы прозвучал и к католикам. По пути Исидор служил совместно с католическим духовенством, в том числе в костелах. При этом в Москву он явно не спешил. Оказавшись в итоге в августе 1440 г. в Вильне, он вновь посещает Южную Русь и лишь в марте 1441 г., на Вербной неделе, добирается до столицы Северо-Восточной Руси.
Такая задержка объясняется не столько страхом перед возможным неприятием унии Василием II, стремлением дать возможность привыкнуть к ней как к свершившемуся факту, но и желание укрепить ее позиции в Польше и Литве. Сделать это было совсем не просто. Не все признавали власть папы Евгения IV, местное духовенство, как католическое, так и православное, оказалось равнодушно к соединению церкви. Исидор, видимо, пытался переломить ситуацию [Зимин 1991: 91–92].
В Москве к тому времени уже, конечно, знали о решениях Ферраро-Флорентийского собора: Исидор сам позаботился об этом, рассылая послания. Кроме того, еще из Венеции от него бежали два спутника – Симеон Суздалец и тверской боярин Фома, следом за ними, опережая митрополита, прибыли на Русь и другие его спутники. Русские имели возможность за несколько лет, прошедших с момента окончания собора, узнать о том, что среди греков не было единодушия по поводу унии, о том, что ее не приняли духовенство и миряне, об отрицательном отношении к ней афонских монахов. Однако великий князь опять же не торопился принять какое-то решение и выжидал, ведь фактически вопрос стоял о конфликте с патриархом и императором. Исидор же тем временем совершил по латинскому обряду собственный вход в Успенский собор и службу, на которой поминал папу. После этого он с амвона объявил о совершившемся «соединении» церквей. Митрополит был немедленно обличен в соглашении с католическим Римом. Обвинителем выступил Авраамий Суздальский и митрополичий дьяк Карло, также присутствовавший во Флоренции [1997в: 444–456].
После этого у Василия II не было выхода: сделать вид, что ничего не произошло, он не мог, так как это вызвало бы волнение в обществе, которое, разумеется, чутко реагировало на такое изменение обряда. После трехдневных раздумий великий князь приказал взять митрополита под арест и поместить его в Чудов монастырь. Решено было созвать иерархов для суда над ним. Увещевания на Исидора не действовали. С другой стороны, великий князь оказывался в очень сложном положении: как бы то ни было, он держал под арестом иерарха, который был законным образом поставлен в Константинополе. Формально судить его должен был патриарх, а не епископы, или, по крайней мере, собор, на котором присутствовали бы представители патриарха. Да и вообще, неизвестно было, как в целом иерархия отнесется к осуждению главы Русской церкви. Выход был лишь один: сделать так, чтобы суд этот не состоялся. Однако для этого необходимо было заставить Исидора бежать. Тем самым он как бы признавал себя виновным и одновременно избавлял великого князя от необходимости применять радикальные меры, что было крайне неразумно в условиях и без того не совсем прочного положения Василия II.
На митрополита оказано было достаточно сильное давление, его запугивали, грозили самыми страшными казнями. И наконец нервы Исидора не выдержали: осенью того же 1441 г. он решился на побег вместе со своим учеником Григорием. Василий Васильевич, видимо, только этого и ждал, он даже не думал снаряжать погоню. Митрополит спокойно достиг Твери. Однако и в Твери он не нашел поддержки – князь Борис Александрович также распорядился приставить к нему караул, и отсюда Исидор получил возможность уйти [Абелинцева 2009: 125–129]. На сей раз его путь лежал в Литву, а затем еще далее – в Рим. С верным и последовательным служением Риму отныне будет связана вся его жизнь. В 1458 г. он даже получит от папы сан Патриарха Константинопольского, впрочем, характер этого сана был, разумеется, чисто номинальным.
Таким образом, у Василия II были развязаны руки для хиротонии собственного митрополита. Однако шаг этот был очень серьезным и ответственным. Не в первый раз русские князья пытались добиться поставления митрополитов собором местных епископов, еще при Ярославе Мудром в XI в. именно так стал первоиерархом знаменитый Илларион. Однако такого рода попытки всегда заканчивались ничем: греки добивались восстановления своих прав, кроме того, на Руси всегда находились люди, указывавшие на незаконность подобного рода практики.
Василий II составил послание в Царьград, в котором повествовалось о «ереси» присланного ими митрополита и обосновывалась возможность поставления нового первоиерарха на Руси из русских кандидатов собором русских архиереев [АИ: 71–75]. Тем более что подходящий кандидат уже был – все тот же Иона, которого опередил в 1437 г. Исидор. В реальности подобного рода посольство было не более чем дипломатической уловкой: на Руси, конечно, были прекрасно осведомлены относительно стремления к укреплению унии со стороны властей Византии. Все это позволяло выиграть время. Московские послы так и не добрались до Константинополя, во всяком случае нам ничего не известно о его результатах, а Иона так и оставался до поры в сане епископа Рязанского.
Здесь самое время остановиться подробнее на происхождении человека, которому прочили сан главы Русской церкви. Информацию об этом опять же можем почерпнуть из памятника агиографического характера – жития. Родиной Ионы были окрестности Солигалича. Его отец – Федор Одноуш – имел в этих землях вотчину. В двенадцать лет он стал послушником в одном из монастырей Галича или близлежащей к нему области. Его послушанием была переписка книг, что свидетельствует о достаточной образованности будущего архиерея. Кроме того, имеются сведения о том, что уже в начале своей духовной карьеры Иона показал себя ревностным сторонником строгого следования предписаниям иноческой жизни. Постриг он принял в Симоновом монастыре, где он имел возможность встречаться с митрополитом Фотием, посвятившим его в епископы Рязанские. При этом в житии имеется указание на то, что Фотий, посещая однажды Симоновскую обитель, загодя предсказал будущую великую судьбу Ионы [ПСРЛ, т. XXI: 505–506].
Меж тем на Руси продолжалась жестокая борьба за власть между внуками Дмитрия Донского. Друг с другом воевали дети двух сыновей героя Донского сражения: Василий II Васильевич и Дмитрий Шемяка, сын скоропостижно скончавшегося в 1434 г. Юрия Дмитриевича. В 1446 г. Василий II был обманом захвачен во время посещения Троице-Сергиева монастыря, передан в руки своего соперника Дмитрия Шемяки, овладевшего Москвой, и ослеплен. Дети Василия Иван (будущий Иван III) и Юрий сопровождали тогда отца в его паломнической поездке, но в суматохе, связанной с арестом великого князя, верные люди успели укрыть княжичей, и их немедленно отправили под Юрьев, а затем еще далее – в Муром [ПСРЛ, т. XII: 67–70].
Сыновья Василия нашли там вполне надежный приют, город готовился к возможной осаде. Все это сулило победителю много сложностей. Казалось, что дело решено и победа достигнута. Ведь Василий II после совершения над ним жестокой экзекуции был отправлен под надежный надзор в Углич, его мать Софья Витовтовна вынуждена была уехать еще дальше в Чухлому. Но сыновья его врага оставались по-прежнему на свободе. Решиться на поход против Мурома и осаду города Шемяка, видимо, не имел возможности, так как ему еще надлежало завоевать симпатии населения в Москве. Тем не менее ему было необходимо каким-то образом заполучить княжичей в свои руки. И тогда Шемяка решил прибегнуть к помощи Ионы Рязанского, к епархии которого относился Муром. Он обещал оставить детей в покое, выделить плененному кузену и его семье особый удел, однако при этом просил епископа о том, чтобы тот забрал Васильевичей из Мурома: «Яз рад их жаловати, отца их выпущу и вотчину дам довольну» [ПСРЛ, т. XXV: 266]. Иона, которому, согласно некоторым данным, при этом сделан был намек на возможность занятия им митрополичьей кафедры, взял мальчиков «на свою епитрахиль», то есть под собственные гарантии, и отправил их в Переяславль. И в итоге они действительно были отправлены к отцу в Углич. Иона же стал жить на митрополичьем дворе. Однако выполнять вторую часть собственного обещания – обеспечить брата уделом – Шемяка не спешил, и семья его соперника оставалась в заточении.