Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий — страница notes из 81

1

И. Е. Забелин ставил статью И. Д. Беляева в ряд «печатных домышлений» наряду с сочинениями о начале Москвы Татищева и Сумарокова. Не без иронии он писал: «Подобные, уже от учености, сказания продолжались и в новейшее время. Беляев по поводу… старых сказаний представил целую обстоятельную не малого объема повесть “О борьбе земских бояр с княжеской властию”» [Забелин 1905: 38–47]. См. также: [Платонов 1903: 103; Пресняков 1909: 202; Пресняков 1918: 33–34].

2

В целом считаем должным присоединиться к выводам М. А. Салминой, которая на основе комплексного источниковедческого исследования сделала аргументированное заключение, что «повести эти – памятники чисто литературные. Исторические сведения о построении Москвы дают нам летописи… В повестях о начале Москвы излагается легендарная история основания столицы, расцвеченная целым рядом вымышленных подробностей» [Салмина 1964: 3].

3

М. А. Салмина предполагает, что «села красные» четвертого вида являются заимствованием из «Сказания о начале Москвы» [Салмина 1964: 32].

4

В. А. Кучкин также видит Кучку местным боярином, «жившим примерно в конце XI – первой половине XII в.» [Кучкин 1984: 57], как и Ю. А. Лимонов, пишущий, «что это было крупное поселение, в центре которого находился укрепленный феодальный замок боярина Кучки» [Лимонов 1987: 22].

5

Цит. по: [Салмина 1964: 55–57].

6

Вероятно, это были села вятичей [Рабинович 1964: 74]. Ф. И. Буслаеву «московский пейзаж» XII в. представлялся социально более реальным согласно некоторым другим народным преданиям, которые, «сколько ни старались украсить эти воспоминания услужливые повествования XVII в. различными риторическими выдумками, все же изображали местность московскую в темной глуши, с дебрями и топкими болотами, а вместо красных сел и слобод боярина Кучки видели бедные хижины отшельников» [Буслаев 1862: 18]. Так рушится тезис М. Н. Тихомирова, что «“села красные” боярина Кучки – это историческая реальность» [Тихомиров 1947: 13]. Сомнения в этом выразил и В. Б. Кобрин [Кобрин 1985: 38].

7

Что древнее население Москвы и близлежащих сел в начальный период состояло из вятичей, свидетельствуют многочисленные археологические раскопки [Рабинович 1964: 74, 80 и др.].

8

Так, под 1152 г. сообщается об очередном походе князей на вятичей: «…и поидоша туда на Вятиче, и тако взята я…» [ПСРЛ, т. II: стб. 455]. См. также: [История Москвы 1952: 14; Рабинович 1964: 74; Никольская 1981: 286–291].

9

В. Н. Татищев (со ссылкой на «Степенную книгу») называет еще Кучку «некоим дворянином, в тех местах живущим» [Татищев 1995: 249]. Ср.: [Кривошеев 2003а; Михайлова 2002].

10

В 1120 г. «Юрий Долгорукий Володимеричь повоева Болгары, а воевода у него был и боярин болшей Георгий Симонович» [ПСРЛ, т. XV: стб. 193]. А в 1130 г. «Георгии Ростовскыи и тысячкои окова гроб Федосьев» [ПСРЛ, т. II: стб. 293] и т. д. См. также: [ПКПМ: 64].

11

Сходным было в XI в. и положение посадников. Они, независимо даже от родственных связей с князем, выступали «главой местного мира» – «городской общины», возглавляя местную администрацию [Алексеев 1980: 28]. Сравнение тем более уместно, поскольку А. Е. Пресняков прямо считал, что Ростов управлялся посадниками [Пресняков 1918: 30].

12

В другую крайность впадает Ю. А. Кизилов, настаивая на том, что ростовской тысячей руководило местное боярство [Кизилов 1982: 11]. См. также: [Воронин 1935; Насонов 1969: 130].

13

Подобные формулы («суть под рукою его», «светлых бояр» и др.) подразумевают знать не только Киева, но и округи – Русской земли [ПРП 1952: 6–7]. См. также: [Ловмянский 1978: 97].

14

Добавим к этому, что летописец для конца XII – начала XIII в. термины «мужи», «бояре», «дружина» употребляет как синонимы. Одних и тех же лиц он называет то «боярами отца его», то «мужами отца его» [ПСРЛ, т. I: стб. 422]. С другой стороны, «Володимерьская дружина 300» (дружина г. Владимира) называется «дружиной» князя Всеволода и его «мужами» [ПСРЛ, т. I: стб. 402–404]. Такая терминологическая расплывчатость, отражающая реальную действительность, прослеживается и в других землях Руси [Пашин 1986: 16].

15

Историки настаивают, что этой силой было только местное боярство [Воронин 1935: 217; Насонов 1969: 130, 146; Кизилов 1970: 18, 25]. Ю. А. Лимонов приходит к выводу, что «личность нового князя устраивала все прослойки феодального общества, кроме крестьянства» [Лимонов 1987: 46]. Необходимо заметить, что заключение относительно сельского населения основывается сугубо на логических умозаключениях автора и не подкрепляется источниками [Лимонов 1987: 45].

16

Видимо, здесь были замешаны и церковные круги [ПСРЛ, т. I: стб. 350; т. II: стб. 520].

17

Еще большему, чем прежде, переключению дружинного боярства на местные интересы способствовала ликвидация даней в пользу Киева – одного из основных их занятий ранее.

18

«Сама князя молода бяста, слушая боляръ, а бояре укажуть и на многое именье» [ПСРЛ, т. I: стб. 375].

19

Так было в Галицкой Руси [Пашин 1986: 18].

20

Кстати, этому, так сказать, новому поколению «передней» дружины нельзя отказать в последовательности действий. Выступая здесь против Михалки и Всеволода, они и впоследствии окажутся в лагере, ведущем борьбу против них, – в лагере «ростовцев» [ПСРЛ, т. I: стб. 330].

21

См.: [Дьяконов, Якобсон 1982: 3; Фроянов, Дворниченко 1988: 17–19; Теория государства 1995: 26–28, 31, 47 и др.].

22

В работе 1995 г. (в целом отвечающей требованиям современных наук об обществе), посвященной теоретическим проблемам возникновения и развития государственности, возникновение городов-государств у восточных славян относится к VIII–IX вв. (см.: [Теория государства 1995: 180, 183]), с чем трудно согласиться, ибо в тот период восточные славяне находились на племенном уровне общественного развития, а город-государство подразумевает более высокий уровень общественной организации – территориальный. Нет оснований говорить и о раннеклассовой основе восточнославянского общества того времени [Теория государства 1995: 183].

23

См., напр.: [Костомаров 1870: 30–31; Сергеевич 1902, т. 1: 12 и др.; т. 2: 112–113, 118; Пресняков 1909: 203, 206; Кривошеев 1988; Фроянов 1980: 234–236 и др.].

24

«Изложение военных событий» см. в [Фроянов 1980: 669–672].

25

Следует помнить, что под «владимирцами» Ю. А. Лимонов разумеет мелких и крупных «местных феодалов».

26

Правда, в другом месте он пишет о «междоусобной княжеской распре» [Дубов 1985: 46].

27

Лаврентьевская летопись лаконично и настойчиво проводит мысль о единении братьев, но не об их раздорах или о столкновении городских общин. Этому дали объяснение А. Н. Насонов, М. Д. Приселков, Ю. А. Лимонов. Согласно их мнению, в Лаврентьевской летописи отложилось летописание князя Константина. Княжеский летописец тщательно сглаживал негативные моменты, относящиеся к Константину и ростовцам. Напротив, в двух указанных летописях события изложены объективнее и полнее, что связано с их владимирской ориентацией [Приселков 1940: 87; Насонов 1924: 23–26; 1940: 193, 222, 229; Лимонов 1967: 165–167].

28

Как отметил М. Н. Тихомиров, «время Ярослава Всеволодовича было эпохой наибольшего, хотя и кратковременного процветания Переяславля, сделавшегося на этот раз стольным городом сильного князя» [Тихомиров 1956: 415]. Думается, однако, что главной причиной его взлета явилась организационная (и в политическом, и в военном смысле) зрелость городской общины.

29

Участником владимирского веча, поведавшим «емоу вся бывшаа въ граде Володимири» [Летописец Переяславля Суздальского: 110].

30

Полностью соглашаемся с И. Я. Фрояновым и А. Ю. Дворниченко, считающими, что «участие “воев” в княжеских “которах” нельзя расценивать только в качестве поддержки, оказываемой населением того или иного города своим князьям, ибо в нем находила отражение межобщинная борьба, получившая широкое распространение в древнерусской жизни. Поэтому изучение межкняжеских конфликтов невозможно вести, отвлекаясь от соперничества и противоборства древнерусских городских общин, городов-государств. Нарушая данный принцип, мы неизбежно придем к односторонним выводам, искажающим историческую реальность» [Фроянов, Дворниченко 1988: 204].

31

Юрьев-Польский в дальнейшем не участвовал самостоятельно в межгородской борьбе, видимо, находясь в полной зависимости от города Владимира. Эта же зависимость, усугубляющаяся географической близостью Юрьева к Владимиру, возможно, и послужила одной из причин бегства князя Владимира в Москву.

32

И в более ранней своей работе он писал, что «действия Владимира отнюдь не были его внезапной авантюрой. Он опирался на самих москвичей и хотел прочно утвердиться в Москве» [Тихомиров 1947: 18). К этому следует лишь добавить, что «сам факт появления “удельных” князей – знак не столько роста княжеской семьи, сколько возросшей самостоятельности пригородов. “Удельные князья” выступают, несомненно, как выразители интересов местных городских общин. Внешне это выливалось в военные столкновения» [Фроянов, Дворниченко 1988: 199].

33

В отечественной историографии ряд исследователей полагали, что Кострома в начале XIII в. относилась к Ростову, видя ее среди пяти городов, «данных» Всеволодом Константину [Корсаков 1872: 137 и др.; Козловский 1840: 9; Кизилов 1982: 46]. Однако более распространенным является мнение, что Кострома находилась в это время под эгидой Владимира [Миловидов 1886: 24–26 и др.; Экземплярский 1891: 66; Пресняков 1918: 43; Кучкин 1984: 100; Рябинин 1986: 99]. К Владимирской волости относилась и Соль Великая, а к Переяславской – Нерехта [Кучкин 1984: 100; Рябинин 1986: 99).

34

Представляется, что несколько преувеличивает значение Костромы Ю. А. Кизилов. Отмечая расположение города «в гуще земледельческих поселений», прохождение через него «важнейших дорог» в Новгород и на север, он считает возможным сделать следующий вывод: «Все это рано выдвинуло Кострому в число важнейших центров Руси, и за влияние над ней сыновья Всеволода III вели не одну кровопролитную войну» [Кизилов 1982: 36–37].

35

«Сколь ни значительна была военная роль князя в Киевской Руси, все же не он, а вече распоряжалось в конечном итоге народным ополчением, – напоминает И. Я. Фроянов. – Князю как военному специалисту высокого класса поручалось главным образом командование войском, строительство и организация вооруженных сил» [Фроянов 1980: 208].

36

Средневековые писатели не учитывали этой попытки Москвы. «Ее судьба представлялась неожиданной и дальнейшим поколениям севернорусского общества, – замечал В. О. Ключевский. – Задавая себе вопрос, каким образом Москва так быстро поднялась и стала политическим центром Северо-Восточной Руси, древнерусское общество затруднялось найти ответ: быстрый политический подъем Москвы и ему казался исторической загадкой… Причина загадочности первых успехов города Москвы заключается в том, что древние памятники нашей истории отметили далеко не первые моменты его роста, а уже крупные внешние приобретения, каких добилась Москва после долгих и незаметных подготовительных усилий» [Ключевский 1988: 7]. Представляется, что рассмотренные события и были одним из проявлений «подготовительных усилий», кстати, не замеченных и самим историком.

37

О попытке Москвы к обособлению пишет и Ю. А. Кизилов. Однако в его глазах оно связано с усилением московского боярства. «К началу XIII в. это местное московское боярство представляло уже значительную силу и проявило определенную тенденцию к обособлению. В феодальную войну начала XIII в. отсюда уже “свели” силой пытавшегося здесь закрепиться князя Владимира Всеволодовича. Но в домонгольскую пору московское боярство еще не успело объединиться в такой мере, чтобы “налезть” собственного князя». Также «определенную тенденцию к обособлению» проявляли Тверь и Дмитров [Кизилов 1970: 22, 72–73].

38

Следует отметить и то, что в последние десятилетия появились работы, пересматривающие прежние подходы (см., напр.: [Горский 1995; 2000; Мазуров 1995]).

39

См. в этой связи интересное предположение П. О. Рыкина о попытке создания на Руси «традиционной монгольской системы соправительства» [Рыкин 1996].

40

Подробно о динамике княжеско-ханских отношений 40-х – начала 60-х годов см.: [Егоров 1997].

41

См. также [ПСРЛ, т. XVIII: 75]. Это сообщение Симеоновской летописи В. А. Кучкин считает «древнейшим», составленным «скорее всего, по рассказам вернувшихся домой русских участников похода» [Кучкин 1966: 170]. Кроме дополнительных сведений (перечисление поименно русских князей – участников похода), по нашему мнению, принципиально нового текст Симеоновской летописи не дает.

42

Подробно об этой экспедиции см.: [Егоров 1985: 194–198].

43

См.: [Полубояринова 1978: 12–13, 16].

44

Впрочем, русско-половецкие отношения не сводились только к конфликтным ситуациям или союзнической помощи. В литературе высказывалось мнение, что «взаимоотношения между народами, русским и половецким, были и более тесны, и более дружественны, они вросли в повседневный быт», также «шло духовное взаимодействие» [Гордлевский 1947: 322]. Об «интенсивном товарообмене» между ними писал А. Ю. Якубовский [Якубовский 1932: 24].

45

Теорией дара занимались также Э. Б. Тайлор и К. Леви-Стросс [Тайлор 1989: 465–466; Леви-Стросс 1985: 301]. О влиянии теории М. Мосса на социальную антропологию см.: [Гофман 1976: 338–358; Крюков 1997: 1–15].

46

Н. И. Веселовский, обративший на это внимание, верно отмечает, что «обмен подарками при посредстве послов установился в очень отдаленное время и не составлял исключительного явления у татар», но в то же время ошибается, говоря, что «последние довели систему вымогательства подарков до виртуозности» [Веселовский 1911: 7]. Не вымогательство, а архаические нормы и обычаи являлись основой этих отношений.

47

Об одномерном восприятии монголов европейцами на примере описания Гильома Рубрука хорошо сказала Н. Л. Жуковская. «Да, мы знаем из “Путешествия…” Рубрука, как жили монголы, чем они питались, как обращались друг с другом и с приезжими, какие события произошли в ставке монгольского хана за те месяцы, что провел в ней Рубрук (азы визуальной этнографии), и многое другое. И в то же время мы не знаем о них ничего такого, из чего мы могли бы заключить, что перед нами уникальный культурный мир не только в его необычном для европейца материальном воплощении (это как раз Рубрук прекрасно отразил), но и в определенной мировоззренческой целостности, где каждая вещь, обряд, явление, поступок сопряжены множеством нитей друг с другом, образуя некую сбалансированную завершенность, гармонию личности и окружающего мира, которой порою так недостает нам сегодня.

Ничего этого не заметил Рубрук, да и не мог заметить, так как, считая, что только христианам открыт свет истины, он не был готов к восприятию чужой культуры» [Жуковская 1988: 5]. Все сказанное можно приложить и к сообщениям других европейцев, посещавших монголов, в частности Плано Карпини.

48

Избирая великим ханом Гуюка, монголы ждали от него «щедрых даров, наслаждения справедливостью и почета для каждого князя и вождя сообразно с его рангом» (цит. по: [Вернадский 1997а: 127]).

49

Об источниках сочинения Джувейни «История завоевателя мира» см.: [Тизенгаузен 1941: 20].

50

Возможно, в этой плоскости лежит и объяснение отмеченной Плано Карпини «скупости» монголов. За приношениями-подношениями разнообразных даров он не рассмотрел сути «отдарка» – получения властных полномочий.

51

Говоря о «визите» Ярослава Всеволодовича в 1243 г., Л. Н. Гумилев подытожил его так: «По сути дела, это был союзный договор, обставленный по этикету того времени» [Гумилев 1989: 509]. Он, как нам кажется, близко подошел к разъяснению ситуации. «Этикет того времени» заключался в активном использовании архаических комплексов, в данном случае института «подарка-отдарка».

52

В. М. Крюков, сравнивая древнекитайские «пожалования» с европейской «инвеститурой», пишет, что в них «безусловно, наличествует “инвеститурный”элемент, но это лишь одна из его сторон. Институт инвеституры в раннефеодальных обществах – это видоизмененная форма архаического дара, стадиально более поздняя. Дары здесь уже превращены в чистый символ, знак, утративший какой бы то ни было экономический смысл» [Крюков 1987: 9]. Мы полагаем, что в русско-ордынских отношениях, судя по всему, сохраняется еще именно «форма архаического дара». Отсюда эквивалент материальной (экономической) и политической составляющих.

53

Ср.: [Павлов 1958: 100, 108–109]; см. также: [Развитие русского права 1986: 257].

54

То же наблюдалось и в отношениях монголов с армянскими и грузинскими правителями и прочими вельможами [Киракос Гандзакеци 1976].

55

Похожая ситуация имела место и в случае посещения «вежи» Бату-хана Даниилом Галицким в 1245 г., о чем подробно рассказывает Ипатьевская летопись [ПСРЛ, т. II: 806–808). «Он (Даниил. – Ю. К.) должен был низко склониться перед ханом, но принят был милостиво, и ему всячески высказывалась благосклонность», – так прокомментировал этот эпизод Г. В. Вернадский [Вернадский 1997а: 150]. См. также: [Котляр 1997: 119, 120]. Видимо, с таким обобщенным объяснением событий можно согласиться (как, впрочем, и с тем, что галицкий князь пребывание в ханской ставке использовал в своих целях. См.: [Вернадский 1997а: 152]). Что же касается довольно эмоционального пассажа летописца «О, злее зла честь Татарьская», то он более напоминает высокохудожественный прием, нежели отражение действительности (Н. Ф. Котляр также пишет о «взволнованном, эмоционально-лирическом отступлении» [Котляр 1997: 119–120]. Ср.: [Соловьев 1988, т. 3–4: 169–170; Гумилев 1989: 525–526]).

56

«Считая хана своего “повелителем всех людей”, татары не делали различия между подданными хана и представителями непокоренных ими народов; как ханские подданные, так и послы от последних должны были говорить, перед ханом стоя на коленях» [Савва 1901: 212–213].

57

Вот сопоставление сведений летописей и жития, приведенное А. Н. Насоновым. «Во-первых, по тексту жития, Федор Ростиславович получил Ярославль в согласии (“совещаниемъ”) с ростовскими князьями Борисом и Глебом. Из летописей (Лавр., Симеон., Акад.) мы также знаем, что уже в 1276 г. Федор Ростиславович был ярославским князем и что, находясь в отношениях свойства с Глебом Васильковичем (был его “сватом”), слушался последнего или, во всяком случае, действовал в согласии с ним (в 1278 г. Глеб “посла сына своего в Орду съ сватомъ Федоромъ Ростиславичем” (Симеон. л.). Во-вторых, по тексту жития, Федор Ростиславович жил продолжительное время в Орде, и хан приблизил его к себе. По данным летописей, близость князя к Волжской Орде также не подлежит сомнению (в 1278 г. он принимает участие в походе на Кавказ с войсками Менгу-Тимура; в октябре идет в Орду для участия в новой войне; в 1281 г. вместе с татарами делает набег на Переяславль). После 1281 г. и вплоть до 1293 г. летопись о нем ни разу не упоминает, и весьма возможно, как предполагает А. В. Экземплярский, что к этому периоду относится то продолжительное пребывание князя в Орде, о котором рассказывает житийный текст. В-третьих, по тексту жития, Федор Ростиславович пользовался большим расположением ханши; по ее настоянию, между прочим, состоялся его брак с ханской дочерью (после смерти первой жены князя), и от этого брака у него был сын Давид; сын же от первой жены умер при жизни князя. Из летописи мы также знаем, что после смерти Федора Ростиславовича остался сын Давид, княживший в Ярославле. В-четвертых, по тексту жития, г. Ярославль стал враждебно относиться к князю и не хотел его принимать. С помощью татар он вновь сел в Ярославле, причем оппозиция князю в городе была подавлена татарским войском. Летопись тоже свидетельствует, что в 1293 г. Федор Ростиславович пришел из Орды вместе с “Дюденевой ратью”, опустошившей северо-восточные города, и затем, по словам древнейших сводов, сел “на Ярославли” или “седе на княжение въ Ярославли” (ср. Лавр., Симеон., Акад. л., 1293–1294); как видим, из летописи также явствует, что г. Ярославль был князем Федором временно утерян; с другой стороны, летописные известия также обнаруживают, что в Ярославле имели место вечевые выступления (ср. Лавр., Симеон. и др. л., 1262 и 1322 гг.). Таким образом, тот новый фактический материал о ростовских князьях, который дает нам житие Федора Ростиславовича в редакциях Антониевой и Степеной книги, вполне согласуется с теми сведениями, которые сообщают дошедшие до нас летописные своды» [Насонов 1940: 61].

58

В Мазуринском летописце: «Царь же всегда веляше стояти пред собою и чашу приимаша от рук его и держа его три лета» [ПСРЛ, т. XXXI: 79].

59

Современные ученые отмечают, что важнейшую социальную (потестарную) функцию в архаической среде выполняли не только напитки, но и в целом пища. «Связь между властными отношениями и пищей является, по-видимому, глубинным пластом человеческого менталитета, уходящим своими корнями к социогенезу…» Стол служил «одним из главных индикаторов политической иерархии среди принимающих участие в трапезе» [Потестарность 1997: 36, 37 и др.].

60

В Мазуринском летописце – «дары многими удари» [ПСРЛ, т. XXXI: 79].

61

«И браку бывшю, яко же християнский законъ обдержьство имать, самъ же царь паки сугубо даруя ему грады многи, яко тридесять и шесть; въ нихъ же тогда именовашася: Черниговъ, Болгары, Кумане, Корсунь, Туру, Казань, Арескъ, Гормиръ, Баламаты. Къ симъ же вдаде ему на послужение князей и боляръ Руськихъ, еще же и полъграда вдаде своего, идеже царствова, злата же и женьчюгу и камения многоценнаго и сребра множество и вся, елико довлеетъ царской чести» [ПСРЛ, т. XXI: 309]. Вышеперечисленные обильные «дарования» вызывают некоторые сомнения. Более реальной выглядит ханская «награда» при отъезде князя Федора (с женой и двумя сыновьями) из Орды. «Царь же и царица по воли его сотвориша и отпустиша его съ великою честию и царский венець возложи на него и великимъ княжением Ярославскимъ… почьти его», но «съ нимъ же приидоша многи силы Руськия и царева двора Татаръ многое множество» [ПСРЛ, т. XXI: 310].

62

В Мазуринском летописце «драхма» заменена на «порфиру» [ПСРЛ, т. XXXI: 79].

63

Во второй половине XIII в., отмечает, в частности, И. У. Будовниц, «князья владимирские куда более преуспевали у ханов» [Будовниц 1960: 318].

64

Деятельность Федора приходится на правление в Орде четырех ханов: Менгу-Тимура (1267–1280), Туда-Менгу (1281–1287), Тулабуги (1287–1291) и Тохты (1291–1312).

65

Наши суждения о «чести» в отношении русских князей в Орде в определенной степени подкрепляются другого рода источником – информацией на житийной иконе «Алексей-митрополит» (написанной Дионисием на основе ранней (около 1486 г.) редакции Жития митрополита Алексея): на ней есть клейма, отображающие его приходы в Орду. Обратившая на них внимание М. Д. Полубояринова описывает их так: «В трех клеймах, повествующих о пребывании митрополита в Орде, рисуется “честь”, которой хан его удостоил: хан встречает Алексея, направляющегося в Орду, и, сняв шапку, преклоняет перед ним колени; хан, сидя на троне, приглашает стоящего перед ним митрополита занять рядом сидение, покрытое драгоценными тканями; наконец, Алексей исцеляет ханшу Тайдулу, причем он изображен в саккосе (парадное облачение. – Ю. К.), подаренном ему ханшей» [Полубояринова 1978: 32].

66

Об этом см. с. 91–96 настоящей работы.

67

В летописях отмечается последовательность дарений русскими князьями ордынцам. Так, «прииде въ Орду благоверныи князь Михаилъ… и по обычаю одари князи и царици, последи самого царя» [ПСРЛ, т. X V, вып. 1: стб. 38]; «И пришедъ въ Орду князь великии Александръ царя тешешавъ по обычаю своему и рядец… И пребысть единъ месяць въ Орде, много льсти приатъ отъ безаконныхъ Татаръ, и инии глаголахоу: княжение ти великое даетъ царь, а инии глаголахоу: оубиту ти быти» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 49]. В последнем случае для нас важен тот факт, что ожидание «отдарка» могло продолжаться относительно длительное время.

68

Ср.: «Бату очень милостив к своим людям, а все же внушает им сильный страх» [Путешествия 1957: 71].

69

Церемония сохранилась и в начале XV в. Никоновская летопись сообщает, что в результате «при» Василия Васильевича и Юрия Дмитриевича в Орде в 1432 г. хан «даде великое княжение князю Василью Васильевичю и повеле князю Юрью Дмитриевичю, дяде его, и конь повести подъ ним». Василий «не возхоте» «дядю своего обезчестити» [ПСРЛ, т. XII: 16], возможно, по причине того, что в XV в. этот монгольский ритуал стал уже неприемлем в отношених между соотечественниками.

70

Алгоритм возведения на трон монгольского «каана» см.: [Трепавлов 1993: 69–70].

71

На Западе «значительно преувеличивали… степень зависимости великого князя от хана», – писал К. В. Базилевич [Базилевич 1952: 120].

72

См. также: [Герберштейн 1988: 68]. Такого же рода «информацию» мы встречаем в одном из поздних летописных сводов – Густинской летописи. Под 1505 г. пространно сообщается о том, «в каковой неволе и беде бяху прежде у Татаръ Заволжскихъ князи Московские. Во-первыхъ внегда Татарский поселъ до Москвы приеха, тогда самъ князь со всеми своими бояры долженъ бяше противу ему изыйти пешо, на милю, безъ шаты, носящи чаши комизу, си естъ млека кобылего, и нимъ посла чествовати, отъ сего млека аще ли бы нечто укануло на одежду или на коня, егда поселъ княже, долженъ бяше самъ князь излизати; а четцу, иже чтяше грамоту отъ царя Татарского, постылаше на земле одежду коштовную соболюю, а самъ князь со своими бояры преклоншеся на колена слушаху чтения грамоты, и ни въ чесомъ пререковати или отмовляти можаше, ниже смеяше, аще бы и на христианъ, или на братию, или на сихъ имъ же миръ поприсяже, повелел ратию пойти» [ПСРЛ, т. II: 364]. Заимствование этого сообщения отмечали уже публикаторы Густинской летописи. «Эта сказка выдумана Польскими писателями из недоброжелательства к Русским. О порядке приема Татарских послов, до XVI века, нет сведений в домашних наших источниках; но этот обряд не мог происходить в Москве, – среди преданного своим государям народонаселения, ни даже в Орде, куда князья наши ездили для получения великокняжеского сана, так как он описан выше. О нем нигде не упоминают и восточные историки» [ПСРЛ, т. II: 364]. Следует указать и на то, что и на рассказ Герберштейна также повлияла польская Хроника Длугоша [Базилевич 1952: 120].

73

«Когда хан отправлял посла в Москву, тогда великий князь встречал его за городскими воротами, как самого царя, и подносил ему чашу кобыльего молока. Князь наблюдал пред ним величайшее почтение, безотчетную покорность и не смел пред ним садиться. Когда посол садился на коня, тогда князь наклонял пред ним свою спину, а тот, став на нее ногами, взлезал на лошадь» (Терещенко 1848: 19). Как нам представляется, все элементы «общения» могут быть объяснены. О встрече посла будет сказано ниже, о ритуальной роли напитков уже говорилось; здесь же остановимся на, безусловно, сказочно-карикатурном изображении посажения посла на коня.

Рассказ А. В. Терещенко имеет своим источником средневековое западноевропейское сочинение «Краткий трактат о Великом Князе Московии, его родословная», напечатанном в популярном собрании Гаклюйта, изданном в Англии в 1819 г. Существует вероятность того, что изначально эта информация восходит (с искажениями) к сочинению известного английского хрониста середины XIII в. Матфея Парижского – «Великая хроника». В нем несколько странно (но гораздо менее фантастично) представлено оседлание татарами коней. «У них большие и сильные кони, которые питаются листьями и даже [ветками и корой] деревьев. На них [татары] взбираются по трем ступенькам, словно по трем уступам [вместо стремян], так как у них [татар] короткие ноги» [Матузова 1979: 137]. Также возможно, что версия Гаклюйта – Терещенко основывается на кратком жизнеописании Тимура генуэзца Батисто Фрегозо, получившем широкое распространение в Европе XVI в. В нем, в частности, говорится о побежденном Тимуром (Тамерланом) грозном османском султане Баязиде, который, находясь в плену (1492–1493 гг.), среди прочих унижений подвергался и такому: «всегда, когда полководец садился на своего коня, побежденный должен был становиться на четвереньки, чтобы быть для победителя опорой» [Нагель 1997: 4–5]. Другое сообщение дополняет первое: «Ордынские послы имели обыкновение привозить с собой басму, т. е. болвана, деревянное изображение хана. Князья московские выходили пешком за город, навстречу послам; кланялись им, подносили кубок кобыльего молока, подстилали мех соболий под ноги ханского чтеца и слушали чтение грамоты с коленопреклонением. На месте, где происходила эта встреча, София выстроила церковь во имя Спаса, именуемого доселе Спас на болвановке» [Терещенко 1848: 20].

74

По К. В. Базилевичу, «описанный Длугошем прием татарских послов московским великим князем совершенно невероятен для Ивана III…» [Базилевич 1952: 120].

75

Критический анализ источников и литературы о поездке митрополита Алексея к татарам см.: [Кривцов 2002].

76

Интересно, что вариантов названия, «под которыми фигурирует в исторической литературе и записках иностранцев это “владение” Орды в Кремле» «можно насчитать с десяток – ханский двор, ордынское подворье, царев двор, татарский двор, царев посольский двор, подворье ордынских послов, конюшенный двор хана Джанибека, дом татар, конюшенный двор татар, ордынское подворье с конюшнями и т. д.» [Панова 2001: 29].

77

Сохранена орфография и пунктуация источника.

78

О чести, оказанной митрополиту Алексею в Орде, см. с. 68–69, прим. 65.

79

Об ордынской ментальности в отношении владения землей свидетельствует «Повесть о Петре, царевиче Ордынском».

80

Не случайно в летописях ордынских представителей на Руси называют «послами». Это всегда приходящие с той или иной целью представители Орды, осуществляющие своеобразную связь между Ордой и Русью. Следовательно, отношения между Русью и Ордой в сознании современников рассматривались как двусторонние дипломатические, хотя и давало себя знать долгое время нашествие, а затем память о нем.

81

В научном обращении имеются краткое и пространное собрания ярлыков. Справку о современном состоянии вопроса о ханских ярлыках см.: [Каштанов 1996: 81–82]. Об их месте среди другого актового материала джучидской канцелярии см.: [Усманов 1979: 73].

82

В. В. Трепавловым отмечается преемственность в осознании сакральной связи монарха с высшими силами у хуннов, древних тюрок и монголов [Трепавлов 1993: 62–67].

83

Это отмечено и М. А. Усмановым [Усманов 1979: 230]. См. также: [Григорьев 1876: 182].

84

Такие же обороты применялись в монгольских документах в отношении самых разных адресатов. Приведем некоторые примеры. В письме Гуюка к римскому папе Иннокентию IV (1246 г.) сказано: «Предвечного Бога (Неба) силою всего великого улуса великого хана повеление наше» [Григорьев 1978: 17–19]; в грамотах монгольской династии Юань в Китае (1280–1351 гг.): «Предвечного Бога (Неба) силою великого благоденствия пламени покровительством великого хана повеление наше» [Григорьев 1978: 20–21]. См. также: [Поппе 1941: 65 и др.]; «Предвечного Бога (Неба) силою Монкэ великого хана благоденствием Хайду наследного принца указ» [Григорьев 1978: 24–25], а в документах Хулагуидов: «Всевышнего Бога силою великого хана благоденствием Ахмада указ» и «Предвечного Бога силою великого хана благоденствием Аргуна указ наш» [Григорьев 1978: 28–30].

85

Реконструкцию ярлыков превосходно осуществил А. П. Григорьев.

86

К этому стоит добавить то, что уже «царевичи, как представители рода Чингис-хана, являлись обладателями харизмы, что и определяло идентичность их действий действиям Чингис-хана в обряде поклонения солнцу» [Скрынникова 1994: 23].

87

В этой связи следует заметить, что Великая Яса также имела «полумагическую власть» [Вернадский 1997а: 107, 115], а в ярлыках имеются ссылки на Ясу [Приселков 1916: 96].

88

На внешнее оформление, в том числе жалованных ярлыков, монголами обращалось «серьезное внимание». «Акты не только содержанием, но и внешней формой должны были напоминать о величии и могуществе правителей» [Усманов 1979: 131].

89

О посещениях ханской ставки русскими митрополитами см.: [Полубояринова 1978: 31–33].

90

Все ярлыки наполнены «просьбами» молений. Приведем несколько примеров. «…да правым серцем Богови за нас и за племя наше моляться и благословляють нас»; «А попове… Бога молящи и благословляюще нас стоите. А иже имете не правым сердцем о нас молитесь, – Богу тот грех на вас будеть» (ярлык Менгу-Темира). «Всь Иоан митрополит за нас молебник молиться от пръвых добрых времен и доселе такоже молебник» (ярлык Тайдулы 1347 г.). «Из давных из добрых времен и доселе что молятся богомолци и весь поповьскыи чин… самому Богу моляться за племя наше в род и род и молитву взъдають… И как в Володимери сед Богу молиться за Зденибека и за нас и за наши дети молитву взъдаеть» (ярлык Тайдулы 1351 г.) и т. д. [ПРП 1955: 465–470]. Такие же обороты содержат и тарханные грамоты буддийскому, христианскому (несторианскому), даосскому и мусульманскому духовенству, рассмотренные подробно А. П. Григорьевым. Собирательно они имеют такую формулу: «и ныне будут [они]… Богу [за нас, великого хана] молиться, благопожелания [нам] возносить». А. П. Григорьев видит в такого рода оборотах «причину выдачи грамоты жалователем и одновременно – одно из договорных условий, т. е. своеобразные обязательства со стороны грамотчика по отношению к великому хану» [Григорьев 1978: 79 и др.]. Нам представляется, что эти «договорные условия» вполне вписываются в оппозицию «подарок-отдарок».

91

Между тамгой как символом рода и его власти и тамгами – знаками-печатями «существовала преемственная связь» [Сагалаев, Октябрьская 1990: 23].

92

В. В. Бартольд также присоединяется к этому мнению: «к большей части документов прикладывалась “алая печать” (ал-тамга, сокращенно: ал)» [Бартольд 1963: 453].

93

Золотой цвет был «символом богатства, могущества и торжественности». Синий мог быть «синонимом величия, обширности и многочисленности» [Усманов 1979: 174–175]. Семантика золотого и синего цветов была рассмотрена также Н. Л. Жуковской. Вслед за С. Ю. Неклюдовым исследовательница определяет золотой цвет как «универсальный космический символ, с которым связано появление земли и первого человека, предков правителей и самих правителей, понятие вечности, нетленности, прочности, истинности и т. д.» [Жуковская 1988: 162–164]. Синий же цвет «расценивается как символ верности, вечности, постоянства. Он ассоциируется с небом – “Вечным Синим Небом”, божественной субстанцией, выступающей в качестве прародителя рода монгольских каганов» [Жуковская 1988: 162].

94

В Египте «в официальной переписке правом писать на красной бумаге пользовались самые знатные лица в государстве. Так, например, на красной бумаге переписывались с египетским султаном его наместник в Дамаске и губернатор крепости Карак» [Закиров 1966: 139–140].

95

Примеры см.: [Григорьев 1876: 175–178, 225; Полубояринова 1978: 17].

96

М. А. Усманов также отмечает, что «основные моменты статьи диспозиций “митрополичьих” ярлыков полностью соответствуют аналогичным пунктам джучидских жалований, данных “своим” подданнным» [Усманов 1979: 244].

97

На других духовных грамотах «татарских печатей» не было вовсе, что, безусловно, усиливает аргументацию М. А. Усманова и А. Б. Мазурова.

98

С. М. Каштанов предположил, что со времени Ивана Калиты духовная грамота выполняла роль ханского ярлыка, то есть, по сути, заменила его [Каштанов 1979: 243]. Нам представляется, что доводы против такого отождествления, приведенные А. Б. Мазуровым, достаточно обоснованны [Мазуров 1995: 144–145].

99

Будучи в 1240 г. в Киеве, Михаил Всеволодович отверг «лесть» татарских послов, более того, он «послы избы», а сам бежал «за сыномъ въ Угорскую землю» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 374, 387].

100

В этом присоединяется к нему и Г. В. Вернадский: «Отдельные случаи убития татарами русских православных князей (мученическая смерть в Орде князя Михаила Черниговского 20 сентября 1246 г.) стояли в противоречии с общим отношением ханов к православию» [Вернадский 1927: 70].

101

Веселовский принимает здесь версию Никоновской летописи; Плано Карпини сообщает, что Михаила Черниговского все-таки «заставили раньше пройти между двух огней» [Путешествия 1957: 29]. О «недоразумении» «и со стороны князей, и со стороны летописцев и историографов» писал также В. В. Григорьев [Григорьев 1876: 207–208].

102

Это было сделано также П. О. Рыкиным [Рыкин 1997: 85–89]. В целом исследователь пришел к выводу, что «обряды, совершавшиеся в ханской ставке над русскими князьями, строились по инициационной схеме», что означало «переход их из разряда инаковых, неполноценных существ в разряд членов монгольского социума» [Рыкин 1997: 87, 88].

103

Согласно П. О. Рыкину, «можно смело утверждать, что дерево – еще один харизматический объект, наряду со знаменем, огнем и пр.» [Рыкин 1997: 87].

104

Автором примечаний к «Путешествиям» говорится, что кроме культа «куста» у монголов «наблюдался культ деревьев, которые были, по их представлению, местом обитания гениев. Существовал не только культ отдельных деревьев, но были целые священные рощи, где запрещалось не только охотиться, но куда нельзя было даже и входить» [Путешествия 1957: 201].

105

Сакральную природу головы отмечал и Дж. Дж. Фрэзер. По его наблюдениям, «многие народы считают голову особо священной частью тела. Святость эта иногда связана с верой в то, что в голове обитает душа, которая весьма и весьма чувствительна к обидам и непочтительному отношению» [Фрэзер 1980: 262, 263]. Судя по-всему, монголы уже отдалились от таких анимистических представлений, но их архетип сохранился в представлениях о голове – вместилище харизмы.

106

Другой русский князь-мученик Михаил Александрович Тверской также соприкоснулся с этим культом. Известно, что он «пребысть» «у болвана медянаго, у златыя главы у Темиревы, у богатыревы могилы» [ПСРЛ, т. X: 184]. Это сообщение Никоновской летописи, полагает В. А. Кучкин, является «позднейшей вставкой» [Кучкин 1966: 172]. Нам представляется, что это никоим образом не должно бросить тень на его достоверность, хотя бы потому, что оно не противоречит, как мы видим, ордынской действительности.

107

Это можно видеть из слов Кавгадыя, сказанных в отношении другого русского князя Михаила Александровича Тверского: «Но убо по царьской милости и по его величеству подобаеть его почтити, понеже убо при смерти есть» [ПСРЛ, т. X: 183]. «Эта милость, – пишет Г. В. Вернадский, – обычно даровалась членам царских семей, виновным в предательстве, и в исключительных случаях другим высокопоставленным преступникам» [Вернадский 1997а: 34].

108

П. О. Рыкин считает возможным продолжить анализ этого сюжета следующим образом: «Действия Домана (убийцы Михаила, русского (из Путивля) по происхождению. – Ю. К.) коннотируют изъятие харизмы из своего социума и трансмиссию ее в чужой, чьим хранителем она отныне становилась. А владения Михаила, лишенные сакральной благодати, обрекались на коллапс. Своим отказом князь открыл поле действия для вредоносной силы, наносящей удар по самой основе бытия монгольского общества, по культу Чингисхана. С убийством Михаила эта магическая сила была обращена против самого князя и его земель» [Рыкин 1997: 88]. В свете приведенных нами соображений стоит присмотреться и к сообщениям о гибели в битве на Сити в 1238 г. владимирского князя Юрия Всеволодовича. Епископ Кирилл, пришедший после на место сражения, «обрете тело его, главы же его не обрете въ мнозе трупий мертвыхъ». И лишь потом «нашедше главу князя Юриа, привезше въ Ростовъ, положиша въ гробъ къ телу его». Возможно, он погиб в схватке на поле боя. Но летопись дает повод и для другого толкования: «Богь весть како скончася, много бо инде глаголеть о немъ» [ПСРЛ, т. XV: стб. 372]. Вполне возможно, что и здесь имело место ритуальное убийство. «Убиение» рязанского князя Романа Ольговича в 1270 г., видимо, тоже надо поставить в этот скорбный ряд: «Заткаша ему уста убрусомъ, начаша его резати розно, и яко розоимаша, остас(я) трупъ единъ, они же голову его одраша, на копие възотнуша» [ПСРЛ, т. XV: стб. 403].

109

«Мнози же похвативше поврьгоша и на земли и биахоут[ь] его пятами и се единъ отъ безаконныхъ оубиець, именем[ъ] Романець, извлекъ великыи ножь и оудари въ сердце блаженаго въ десную страну и обращаа ножемъ отъреза честное сердце его» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 39]. Обращает на себя внимание то, что кровь пролил, видимо, соотечественник князя – некто Романец.

110

В Никоновской летописи их семь, в московских летописных редакциях приведено три [Кучкин 1974: 147].

111

Так думают и А. Н. Насонов, и Л. В. Черепнин [Насонов 1940: 86; Черепнин 1960: 472].

112

«Долг» Орде, по всей видимости, был немалым, так как еще в 1325 г. «прииде из Орды князь Александръ Михаиловичь, а с нимъ Татарове должници, и много тяготы бысть земли Тферьскои от Татаръ» [ПСРЛ, т. XXV: 167]. См. также: [ПСРЛ, т. X: 189]. Возможно, что и события 1327 г. в Твери – звено этой же долговой цепи.

113

Возможно, что разграбление было обусловлено и потерей харизмы Михаила Ярославича, что, как и в случае с Михаилом Всеволодовичем, привело к обращению магической силы, по представлениям монголов, против князя и его имущества [Рыкин 1997: 88].

114

Ср.: [Черепнин 1960: 508]. О восстании см. ниже, с. 113–119.

115

Напомним, что Иван Калита (как и его наследники) в своем завещании специально указывал на золотые пояса. «Вместе с цепями пояса составляли наиболее ценную часть великокняжеской казны. Им придавалось особое, символическое значение. И в Орде, и в Византии они были в ту пору признаками социального статуса человека, его “визитной карточкой”. На Руси в XIV–XV вв. золотой пояс был необходимым знаком княжеского достоинства, а “золотая шапка” и бармы – великокняжеского» [Борисов 1995: 267–268].

116

В ряде летописей указывалось, что тело Михаила Ярославича тоже было «наго повръжено» [ПСРЛ, т. X: 185; т. XXIII: 99–100].

117

Историографию вопроса и авторскую точку зрения см.: [Кучкин 1984: 247–257, 283, 304–305]. См. также: [Борисов 1995: 164–165]. Новейший анализ историографии см.: [Аверьянов 2001: 3–18]. Автору принадлежит и оригинальная трактовка проблемы. Он показывает, что «купли» являлись не чем иным, как землями, полученными в приданое женами московских князей.

118

С данническими отношениями связывает «купли» Н. С. Борисов. Он пишет: «Скорее всего, Иван Данилович купил в Орде ярлыки, дававшие ему право на пожизненное управление этими областями», ибо местные князья «не в состоянии были своевременно и в полной мере платить положенную дань в ханскую казну. Московский князь взял на себя их долги и платежные обязательства, а за это получил право верховной власти над огромными лесными территориями» [Борисов 1995: 165]. По нашему представлению, ученый несколько преувеличил статус этих «купель»: некоторые сомнения вызывают утверждения о «пожизненном управлении» и «верховной власти», не находящие подтверждения в источниках.

119

О связи новгородского «черного бора» с ордынскими выплатами см.: [Янин 1983].

120

C функциями баскаков сравнивает эти «мероприятия» Калиты А. Н. Насонов [Насонов 1940: 109].

121

«Покупку» Нижнего Новгорода в 1392 г. Василием Дмитриевичем необходимо отнести к своего рода «политическим дарам». Великий князь «нача просити Новагорода Нижнего» у татар. Они удовлетворили его «просьбу»: «Безбожныи же Татарове взяша и сребро многое и дары великии, и взя Нижнии Новъград златом и сребром, а не правдою» [ПСРЛ, т. XXV: 152]. Можно видеть здесь, конечно, только грубую куплю-продажу, но, как нам кажется, та эпоха требует снисхождения и к другого плана ценностям как ее реалиям. То, что было связано с куплей-продажей, летопись и отмечала соответствующим термином (как с «куплями» Ивана Калиты). Здесь же другая терминология: «просити», «взяша», «взя».

122

В то же время по духовной Дмитрия Ивановича можно проследить и трансформацию отношений Москвы к северным «куплям» Калиты. Если при последнем и его сыновьях с Галича, Белоозера и Углича осуществлялся сбор «откупной» дани, то к концу 80-х годов XVI в. ситуация качественно меняется. Обращает на себя внимание тот факт, что статьи о «куплях» «деда» и благословение наследника – старшего сына Василия Дмитриевича – находятся в одном формальном и смысловом блоке грамоты. Благословляя Василия «своею отчиною, великим княжением» без какого-либо упоминания об Орде, Дмитрий одновременно и данническо-откупные территории («купли») передает другим сыновьям, но уже, судя по-всему, в управление, что фактически означало их территориальное присоединение к Москве (см.: [ДДГ: 34 (№ 12)]).

123

По А. М. Сахарову, «обращает на себя внимание также разгром Калитой Ярославля в 1332 г., произведенный без видимых причин» [Сахаров 1959: 208].

124

О том, что этот процесс происходил поэтапно, свидетельствует запись одного из летописцев XVI в., обнаруженного А. Н. Насоновым. В нем говорится, что «первая же половина Ростова к Москве соединися при великом князе Иване Даниловиче» (цит. по: [Насонов 1955: 259]). А Н. Насонов, а также В. А. Кучкин считают это сообщение вполне достоверным [Кучкин 1984: 268].

125

См. об этом: [Михайлова 1994].

126

Один такой пример «коллективных» действий московского князя и московской общины приводит Н. С. Борисов. Глубокой осенью 1339 г. «замыслиша рубити город Москву, а кончаша тое же зимы на весну, в великое говение» [ПСРЛ, т. XV: стб. 51]. По этому поводу ученый верно замечает следующее: «Такое дело, как возведение крепости, делалось всем миром, и потому князю нужна была поддержка не только знати, но всей московской общины. На эту коллективность замысла и исполнения указывает и летописец, используя множественные формы глагола…» [Борисов 1995: 257].

127

Анализ ее (с «классовых» позиций) см.: [Черепнин 1960: 512–519]. Несколько по-иному видится внутренняя политика Калиты Н. С. Борисову [Борисов 1995].

128

В этой связи созвучными нашим наблюдениям представляются выводы Ю. Г. Алексеева «о слабом развитии функций управления, о малой степени отделения их от личности самого князя, т. е. о патриархальности системы управления княжеством» при Иване Калите [Алексеев 1998: 11].

129

«Здесь выступают, – писал М. Н. Тихомиров, – две равноправные стороны: бояре и черные люди» [Тихомиров 1957: 91]. То же отмечает (несколько суживая социальные реалии) Н. Н. Воронин: «Текст подчеркивает единство низов и боярских кругов города в стремлении сопротивляться татарам» [Воронин 1944: 81]. См. также: [Михайлова 1996: 269–270].

130

Отмечает «активную роль “переяславцев”, как городской общины, во всем этом деле» и А. Е. Пресняков [Пресняков 1918: 88].

131

Летописную «библиографию» восстания см.: [Черепнин 1960: 475–497; Конявская 1988: 14].

132

Согласно исследованию Е. Л. Конявской, «первоначальный вариант повествования должен быть лучше отражен в Никоновской, а в повести Рогожско-Тверского сборника и своде 1448 г. – различного рода сокращения и переработки этого варианта» [Конявская 1988: 23].

133

Причем «не только горожане, но и окрестные жители, т. е. крестьяне» [Черепнин 1960: 494].

134

О том, что в восстании «по свидетельству летописи, принимал какое-то участие» Александр Тверской, писал А. А. Зимин [Зимин 1952: 64].

135

Л. Н. Гумилев полагал, что эта «эмиграция захватила Русь» [Гумилев 1989: 538, 587–588, 616].

136

«…трактовка монголо-татар как антихристианской, богопротивной силы оправдывала борьбу с ними». Впрочем, это были отнюдь не «новые политические установки», как утверждает Е. Л. Конявская. Ниже в своем исследовании она сама же опровергает это, сравнивая тверское восстание с восстанием 1262 г.: «…общим с повествованием о тверском восстании здесь оказывается оптимистический тон повествования, поношение ордынских завоевателей как “окаянных бесермен” и др.» [Конявская 1988: 16, 21].

137

Возможно, ордынцы имели и другие далеко идущие планы. Никоновская летопись об этом сообщает так: Чол-хан хотел «самъ сести на княжении во Твери, а своихъ князей Татарскихъ хотя посажати по Рускимъ градомъ…» [ПСРЛ, т. X: 194]. И. У. Будовниц принимает эту версию как попытку «наладить там (на Руси. – Ю. К.) какое-то непосредственное управление» [Будовниц 1956: 88, 89, 90]. Если и имели место такого рода планы, то они были явно авантюрными, что и показали события 1327 г.

138

Обычно в качестве причин появления Чол-хана в Твери называется либо необходимость сбора дани, либо причина более обобщенного порядка. «…ордынский хан, – пишет Л. В. Черепнин, – хотел поставить великого князя под свой контроль» [Черепнин 1960: 475]. См. также: [Будовниц 1956: 88–89; 1960: 378]. Эти суждения оспорил Н. С. Борисов, предположив, что «присутствие отряда Шевкала в Твери явно указывает на его “международное” значение», то есть предотвращение возможных нападений со стороны Литвы и Ордена [Борисов 1995: 141–142].

139

«Источниковедческий» спор А. Е. Преснякова с С. М. Соловьевым по поводу этого известия см.: [Пресняков 1918: 139–140].

140

А. М. Сахаров тоже приводит этот случай, но, не комментируя его, ссылается на М. Н. Тихомирова [Сахаров 1959: 212]. Трактовка же М. Н. Тихомирова по меньшей мере довольно расплывчата. Он пишет: «В XIV в., видимо, еще хорошо знали, какой колокол на звоннице Успенского собора был вечевым» [Тихомиров 1956: 212]. Из этих слов непонятно, говорит ли автор о существовании веча во Владимире или только о «народной памяти». Л. В. Черепнин, несомненно, дает более веское обоснование.

141

См. с. 25–35 настоящей работы.

142

Такие случаи имели место и в Древней Руси. Так, в 1066 г. полоцкий князь Всеслав не только сжег и разграбил Новгород, но и «колоколы съима у святыя Софие». «О, велика бяше беда въ час тыи!» – скорбно восклицает по этому поводу летописец [НПЛ: 17]. В 1146 г. Изяслав Мстиславич Киевский вывез колокола из Путивля, а в 1259 г. в Холм были перевезены колокола из Киева [ПСРЛ, т. II: стб. 334, 844). В этот же ряд можно поставить и хрестоматийно известные события, связанные с падением новгородской и псковской независимости. Вместе с тем лишение того или иного города (волости) колокола типологически находит аналог в известных фактах «разорения в межволостных войнах храмов и монастырей противника» в Древней Руси. Отметивший это И. Я. Фроянов подчеркивает, что храмы символизировали «суверенитет местных общин», а «разрушить храм врага – значит лишить его покрова Божьего» [Фроянов 1980: 282].

143

Так же считает и А. М. Сахаров [Сахаров 1959: 208].

144

Близко нашему пониманию и объяснение Н. С. Борисова. Увоз колокола в Москву – это «символическое деяние, смысл которого можно выразить словом “покорность”… Вывоз колокола… символизировал полную победу Москвы над Тверью. Этот удар должен был сломить самолюбие тверичей, заставить их смириться со своей участью побежденных. Похоже, что удар Калиты достиг цели. Летопись сообщает, что после гибели Александра Михайловича в Орде “княжение Тверское до конца опусте”. Тогда же произошел и новый массовый отъезд тверских бояр на московскую службу» [Борисов 1995: 255–256]. Н. С. Борисов с событиями 1339 г. связывает «важнейший перелом» в истории Северо-Восточной Руси: это «конец длившемуся около столетия расцвету Твери» и перемещение «центра политической и духовной жизни» из Твери в Москву [Борисов 1995: 254]. Нам представляется, что Тверь далеко не была сломлена, и события 1347 г. – тому подтверждение.

145

Возможно, с «магией звона» связан и «отказ» звонить в чужом городе владимирского колокола в 1328 г.

146

Вечевая деятельность в это время, по сути, признается и Л. В. Черепниным, и А. М. Сахаровым. Только они, отдавая дань существовавшей феодальной концепции, говорят об этом со всякого рода оговорками. Одна из них – это подчеркивание «возрождения вечевых порядков» в том или ином месте в то или иное время. Мы думаем, что вече как социальный институт в этот период функционировало постоянно, но постоянность, конечно, не означала беспрерывности народных собраний. В вечевой практике за столетия существования выработался определенный круг задач, по мере необходимости вече и собиралось.

147

Огромное значение колоколов в жизни горожан Средневековья характерно не только для Руси. Это же отмечено и для Западной Европы. «В Средние века колокола использовала не только церковь, но и светская власть. Мирские колокола состояли на службе городов. Важные функции городской жизни отправлялись по сигналу особых колоколов… Обладание колоколами было для города своеобразным подтверждением его вольности, права на самоуправление. Не случайно, теряя самостоятельность, города, как правило, лишались и колоколов. В годы войн и нашествий горожане прятали свои колокола от врага как ценный “идеологический товар”, стремясь сохранить символ своей независимости. Запрещение свыше звонить в колокола воспринималось в Средневековье как тяжелое наказание» [Шиллинг 1985: 294].

148

«Перед нами, видимо, нечто вроде вечевого собрания», – писал А. М. Сахаров [Сахаров 1959: 213].

149

«Тысяцкий, – подчеркивает Ю. Г. Алексеев, – первое лицо среди светских свидетелей княжеского докончания (князя Семена Ивановича с братьями. – Ю. К.)» [Алексеев 1998: 13].

150

О роли и месте воевод в военной организации XIV–XV вв. см.: [Кирпичников 1985: 16–18, 21–26 и др.].

151

Так же считает и А. М. Сахаров: «Кажется, что здесь особо отделены городские ополчения от обычных княжеских дружин» [Сахаров 1959: 228].

152

Такой же видел «средневековую рать» М. Н. Тихомиров: «Средневековый ремесленник и купец, как всякий свободный человек, был боевой единицей и умел владеть оружием» [Тихомиров 1957: 96].

153

Н. Храмцовский также видит здесь «простых воинов» [Храмцовский 1857: 26].

154

С булгарского населения была взята контрибуция. Интересно, что в летописи она расписана постатейно, что является редкостью. Великий князь Дмитрий Иванович и Дмитрий Михайлович Волынский получили по 2000 рублей, «а воеводамъ и ратемъ 3000 рублев» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 116]. Слово «рать» тоже обозначало, как пишет С. М. Соловьев, «городовые полки», составленные из городских жителей [Соловьев 1988, т. 3–4: 500].

155

В этой связи интересно наблюдение Ю. Г. Алексеева об «уряживании» «коемуждо полку воеводу» прямо на поле «на глазах всего войска». «Так, вероятно… поступали князья издревле», – полагает исследователь [Алексеев 1998: 24–25].

156

Выдающееся значение средневекового ополчения следовало и из того, что, по авторитетному мнению Ю. Г. Алексеева, тогда «постоянной организации боеготовых войск… не существовало» [Алексеев 1998: 16, 17, 29, 53, 55 и др.].

157

«Принципиальные изменения в характере военного руководства» наблюдаются уже в конце 60-х годов XV в. [Алексеев 1998: 91–92].

158

«Городовые полки» набирались из горожан. «Ядром войска, – пишет Е. А. Разин, – была так называемая “московская рать”, то есть полки, укомплектованные ремесленниками, купцами и другими жителями Москвы» [Разин 1957: 296].

159

Никоновская летопись добавляет при этом, что «бысть мятежь велий на Москве того ради убийства» [ПСРЛ, т. X: 229].

160

В другой работе Л. В. Черепнин развил эти соображения: «…это недовольство выразилось, вероятно, во-первых, в критике московского правительства за его стремление удовлетворить денежные запросы Орды, что приводило к отягощению поборами русского населения (прежде всего горожан). Во-вторых, по всей вероятности, оппозиционным боярством ставился вопрос относительно того, что великий князь неумело руководит военными силами и это приводит его к подчинению всем требованиям Орды и вообще к пассивности в области внешней политики» [Черепнин 1960: 546].

161

Л. В. Черепнин также замечал, что «вероятно, у московских и рязанских бояр был предварительный сговор» [Черепнин 1960: 547].

162

Явно сгущая краски, Г. В. Вернадский писал, что он «раболепствовал перед ханом, как и его отец» [Вернадский 1997а: 212].

163

По С. Б. Веселовскому это другой Вельяминов – Василий Протасьевич, отец Василия Васильевича [Веселовский 1969: 213].

164

С. Б. Веселовский пишет, что это произошло раньше, когда он «…в 1347 г. ездил с Андреем Кобылой, по поручению великого князя Семена, в Тверь к великому князю Александру за его дочерью, невестой великого князя. После этого он был пожалован в тысяцкие…» [Веселовский 1969: 244].

165

Их предок – Протасий Федорович – был московским тысяцким еще при Иване Калите [Веселовский 1969: 212].

166

«Надо полагать, что исключительное положение тысяцких в Москве определялось именно должностью, местом в структуре управления…» [Алексеев 1998: 19].

167

Вельяминовы являлись и крупными землевладельцами, что отмечается актовым материалом [ДДГ: 27 (№ 9)]. См. также: [Кучкин 2003: 208; Веселовский 1969: 220–223].

168

[Прохоров 1978: 34]. Э. Клюг дает другую дату – 4 марта [Клюг 1994: 242]; см. также: [Кучкин 2003: 218].

169

Согласно Московскому своду – «на крестьянскую пагубу» [ПСРЛ, т. XXV: 190). Софийская первая летопись комментирует здесь так: «Се же писах то[го] ради, понеже оттоле възгореся огнь» [ПСРЛ, т. VI, вып. 1: стб. 445].

170

«Позиция Некомата была типичной для наиболее богатых купцов, имевших дело с Крымом. Некоторые бояре тоже сомневались в мудрости политики князя Дмитрия Ивановича. Один их них, Иван Вельяминов… бежал с Некоматом. Безусловно, были и другие, кто, оставаясь лояльными князю Дмитрию Московскому, не одобряли его действий» [Вернадский 1997а: 262–263]. Думается, что Г. В. Вернадский преувеличивал значение и влияние купечества на принятие политических решений московскими князьями. С. Б. Веселовский считает, что во всей этой интриге виноват «Брех Некомат». «Некомат был богатым человеком, имел в Московском княжестве вотчины и по своей профессии сурожанина-гостя знал хорошо дороги в Орду и в Крым, с которыми постоянно поддерживал деловые связи. Своими речами и предложением помощи в Орде Некомат соблазнил Ивана Васильевича на дерзкое предприятие – вмешаться в борьбу тверского князя Михаила с московским князем за великокняжескую власть» [Веселовский 1969: 217].

171

«Можно не сомневаться в том, что Некомат имел сторонников среди купеческих кругов и что затронуты были крупные купеческие интересы, по нашему предположению, интересы гостей, торговавших с Сурожем, для которых поддержание мира с Золотой Ордой было делом чрезвычайно важным, так как дорога из Москвы к Черному морю шла по золотоордынской территории» [Тихомиров 1957: 173]. «Видимо, реформа (ликвидация института тысяцких. – Ю. К.) задевала и интересы крупнейшего купечества», – обобщая ситуацию, пишет А. Л. Хорошкевич [Хорошкевич 2003: 173]. Все это могло быть, но ведь никто, кроме Некомата, никуда больше не уехал.

172

По Э. Клюгу, «купца Некомата могли привлечь в Тверь ключевая географическая позиция этого города и хорошие связи с Литвой» [Клюг 1994: 210].

173

Более детально эту ситуацию в свое время рассмотрел В. С. Борзаковский: «Иван Васильевич был человек, обращавшийся в тогдашнем московском боярском кругу, и потому мог знать такие обстоятельства, которые другим были неизвестны. Он мог знать и о какой-либо думе Московского князя и его бояр относительно Орды, мог также слышать о каких-либо требованиях Мамая. Все это Иван Васильевич мог передать Тверскому князю и притом в преувеличенном виде. Кроме того, в Москве тогда проживал Кашинский князь, Василий Михайлович, только что перед тем бежавший из Твери в Москву; конечно, он явился к Дмитрию Ивановичу не с какими-либо дружелюбными замыслами относительно Тверского князя, а, без сомнения, в Москве жаловался на Михаила и против него просил себе защиты у Дмитрия: может быть, даже Дмитрий его и обнадежил. И это мог передать Иван Вельяминов Тверскому князю. Трудно объяснить, почему Некомат-сурожанин также удалился в Тверь; но про него можно предположить, что он, как торговец южными товарами, мог бывать и в Орде, и в домах московских бояр; а может быть, даже и у самого Московского князя, следовательно, он также мог кое-что слышать и знать, а потом и передать Тверскому князю. Видно только, что они, приехавши в Тверь, и перетревожили, и обнадежили Михаила Александровича, потому что последний сейчас же начинает думать о новой войне и хлопотать о союзе против Москвы» [Борзаковский 1994: 162]. Позже, в начале XX в., по этому вопросу имела место и заочная дискуссия между М. А. Дьяконовым и В. Е. Сыроечковским. «Видя в Некомате-сурожанине одного из представителей такого купечества (обладавшего “известным капиталом в его денежной форме”. – Ю. К.), М. А. Дьяконов предполагает, что помощь Некомата тверскому князю в деле добычи великокняжеского ярлыка в Орде заключалась в финансировании этого дела. Текст летописи не дает повода к такому предположению. С одинаковым правом мы можем допустить, что Некомат мог оказать помощь тверскому князю в силу того знания Орды и ее отношений, которое могло быть присуще купцам-сурожанам в силу их постоянных связей с Ордой» [Сыроечковский 1935: 35–36]; см. также: [Преображенский, Перхавко 1997: 102–103].

174

В. А. Кучкин полагает, что с рассматриваемыми событиями связан и княжеский съезд, состоявшийся в марте 1375 г. в Переяславле. «Вполне возможно, – пишет он, – что сам созыв съезда и был вызван этим бегством и угрозами, исходившими от посвященного во многие тайны Ивана Васильевича Вельяминова… Очевидно, что присутствовавшие на съезде русские князья должны были договариваться о каких-то совместных действиях или подтверждать прежние договоренности при изменившихся политических обстоятельствах, когда угроза военного вмешательства в русские дела Литвы и Орды становилась все более реальной» [Кучкин 2003: 218].

175

Примечательно, что Софийская первая летопись слова «граду Тфери» опускает [ПСРЛ, т. VI, вып. 1: стб. 445]. А Никоновская вносит некоторое уточнение: Некомат «прииде… изъ Мамаевы Орды отъ Мамая… съ ярлыкы на великое княжение Володимерское» [ПСРЛ, т. XI: 22].

176

Иван Васильевич «пользовался там званием тысяцкого» [Веселовский 1969: 217].

177

Согласно С. Б. Веселовскому, «весьма возможно, что интригами Ивана Васильевича и Некомата объясняется набег татар 1378 г.» [Веселовский 1969: 217].

178

Вологодская летопись соотносит это известие не с битвой на Воже, а с Куликовским сражением: «…и на том побоище поимали попа русскаго, а у него взяли мех, накладен зелей лютых смертоносных, и послаша его в заточение» [ПСРЛ, т. XXXVII: 167].

179

По К. А. Аверьянову, Каргополь «был московским владением уже несколько десятилетий» [Аверьянов 2001: 164].

180

Впрочем, пишет также Г. М. Прохоров, «каковы конкретно были действия или намерения Вельяминова в 1379 г., мы не знаем» [Прохоров 1978: 103].

181

«К Серпухову подводила Ордынская дорога, по которой, можно думать, и проехал Иван Васильевич» [Прохоров 1978: 103].

182

Такая же участь постигла чуть позже и Некомата: в 1383 г. «убиенъ бысть некыи брехъ, именемъ Некоматъ за некую крамолу бывшую и измену» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 149]. «Очевидно, в Москве считали этих отъездчиков особенно опасными, а потому и расправились с ними так круто», – полагал М. А. Дьяконов [Дьяконов 1912: 250].

183

«Вероятно, летописец отражает как раз настроения тех, кто, находясь на месте казни, сожалел о “благородстве” и “о величествии” казненного. Возможно, что сочувствовали И. В. Вельяминову представители крупного московского купечества вроде Некомата Сурожанина… Как раз в купеческой среде была распространена эта теория “закона любви”, смысл которой заключался в стремлении к достижению социального мира при сохранении социального равенства» [Черепнин 1960: 436–437].

184

Здесь нельзя не упомянуть брата Ивана Васильевича – одного из знатнейших московских бояр Микулу Васильевича Вельяминова, избравшего другой путь служения Отечеству. Будучи коломенским наместником и воеводой передового (сторожевого) полка, он сложил голову на Куликовом поле, став одним из героев сражения [Мазуров 2001: 118–119, 154, 156–157]. Дядя Ивана Васильевича – Тимофей Васильевич – «во время Куликовского боя… стоял на Лопасне, для охраны тыла армиии, вышедшей против татар» [Веселовский 1969: 216]. В походе к Куликову полю участвовало и «десять мужь гостеи московскых сурожанъ», перечисленных поименно в «Сказании о Мамаевом побоище» [ПКЦ: 157, 209–210, 234, 271]; см. также: [Сыроечковский 1935: 24–25; Тихомиров 1957: 150–151; Преображенский, Перхавко 1997: 105–106].

185

Подробнее см.: [Кривошеев 2003б: 134–135].

186

См. также: [Григорьев 1987: 35; Крамаровский 2002: 215].

187

Надо отметить, что «уже в начале XX в. было выяснено, что “басма” Казанской истории – это пайцза – дощечка, обычно из драгоценного металла, с вырезанным на ней кратким текстом – распоряжением правившего хана, призывавшим к повиновению» [Григорьев 1987: 33].

188

«Посла благоверныи христолюбивыи великыи князь Всеволодъ… г Киеву… к митрополиту Никифору отца своего духовнаго Иоанна на епископство…» [ПСРЛ, т. I: стб. 408].

189

«Летописец Переяславля Суздальского» прямо говорит о том, что Иоанн был изгнан владимирцами [ЛПС: 112].

190

См. об этом подробно: [Алексеев 1994].

191

Е. Е. Голубинский относил дату отъезда Кирилла к 1246 г., ученый полагал, что Даниил Галицкий не хотел посылать своего кандидата к грекам, не уладив отношений с татарами [Голубинский 1997в: 53, 54].

192

Мысль о такой аналогии принадлежит Ю. В. Кривошееву и приводится нами с его разрешения.

193

Подробнее о полюдье см.: [Фроянов 1996: 448–484].

194

О летописании при Ростовской епископской кафедре см. подробно: [Приселков 1996: 147].

195

Миграции населения позволили выдвинуться и другим центрам, в частности Москве (см.: [Кучкин 1996: 12]).

196

См. о своде 1305 г. подробно: [Приселков 1996: 159–164].

197

Об источниках свода 1305 г. см.: [Приселков 1996: 160–161].

198

П. П. Соколов датировал собор 1310–1311 гг. [Соколов 1913: 229]. Э. Клюг пришел к выводу, что собор состоялся не позже конца 1309 – начала 1310 г., так как среди его участников упомянут посланец патриарха Афанасия, чье патриаршество завершилось уже в сентябре 1309 г. [Клюг 1994: 135]. Но «в древнейшем житии митрополита Петра… говорится о приезде к святителю посланца патриарха Афанасия и об участии “клирика от Костянтинаграда” в Переяславском соборе, но не говорится о том, что это одно и то же лицо. Собор состоялся не позднее марта 1311 г., когда митрополит и епископ Андрей совместно поставляли епископов» [Турилов 1995: 520].

199

А. С. Хорошев соглашается, что «победа была достигнута поддержкой светских лиц во главе с московскими Даниловичами», но помимо этого сыграла свою роль боязнь духовенства усилить свою зависимость от великокняжеской власти в случае ее победы над первоиерархом [Хорошев 1986: 94]. М. Н. Тихомиров замечал, что «низвержение Петра задевало интересы многочисленного духовенства, трогать которое избегали даже золотоордынские ханы» [Тихомиров 1999: 40]. А. И. Клибанов полагал, что свержения митрополита церковными низами не допустили светские участники собора [Клибанов 1959: 193–194; 1960: 100].

200

Г. Ф. Карпов полагал, что о пребывании Ивана Даниловича на соборе свидетельствуют и некоторые косвенные данные Жития святого митрополита Петра [Карпов 1864: 40].

201

О пребывании в Орде Михаила говорит Житие митрополита Петра [Жития святого митрополита Петра: 416].

202

«Святый же святитель паче нача учити не токмо по градом, но и вся си в странах (курсив наш. – Р. С.)» [Жития святого митрополита Петра: 416].

203

Кроме того, сохранилось послание инока Акиндина к Михаилу Тверскому, в котором он убеждает князя искоренить симонию, понимая под ней и законные пошлины (см.: «Два послания к великому князю Михаилу Ярославичу Тверскому: Константинопольского патриарха Нифонта I и русского инока Акиндина – о поставлении на мзде (против митрополита Петра)» [РИБ: стб. 147–158 (первая пагинация)]). А. И. Клибанов считал Акиндина участником собора в Переяславле [Клибанов 1959: 194; 1960: 101].

204

Подробный анализ этих событий см.: [Кучкин 1984: 209–211; Борисов 1999: 131–136].

205

О развитии на Руси культа Богородицы вообще и Ее Успения в частности см. подробно: [Лихачев 1985:17–23].

206

Подробно см.: [Алексеев 2002: 96–99].

207

Л. Л. Муравьева, утверждая возможность начала ведения «записей из жизни московских князей» во времена Юрия Даниловича, на наш взгляд, несколько искусственно удревняет зарождение московского летописания [Муравьева 1983: 135].

208

Подробно о дате смерти митрополита Петра см.: [Борисов 1999: 201–209].

209

В. А. Кучкину такие выводы о личности Федора показались «в высшей степени сомнительными» [Кучкин 1982: 68].

210

В. Г. Васильевский на основании «Записей о поставлении русских епископов» пришел к выводу, что Феогност приехал на север Руси позже, в конце 1329 г. [Васильевский 1888: 450, 453–454].

211

Цит. по: [Соколов 1913: 278–279]. Заметим, что позиции христианства в Москве были изначально сильны. Она как город сравнительно молодой вообще, по-видимому, не имела традиций языческих верований. Во всяком случае, археологические изыскания не обнаружили их материальных следов, относящихся к XII–XIII вв. [Панова 2003: 101].

212

Подробнее об этом см. с. 119–122.

213

В своей работе Н. С. Борисов и сам обратил внимание на значение Иоанна Лествичника как одного «из отцов христианского монашества». Подход исследователя к проблеме стал более гибким: «В истории постройки церкви Иоанна Лествичника общехристианские образы и символы тесно переплетались с личными, относящимися только к семье Ивана Калиты» [Борисов 1999: 249, 251].

214

Творения Максима Исповедника окажут большое влияние на Григория Паламу и оформление исихазма [Климков 2001: 98–99, 174, 196–197 и др.].

215

Н. С. Борисов посчитал, что «такая параллель носит слишком общий характер» [Борисов 1999: 254].

216

Подробно о походе на Псков см.: [Борисов 1999: 274–283].

217

Подробно о монастырской реформе митрополита Алексея см.: [Клосс 2002: 60–65 и др.].

218

Едва ли верно мнение Н. С. Борисова об инсценировании пленения самим Василием [Борисов 1999: 290], хотя, конечно, он использовал свой арест для консультаций с Гедимином.

219

Создатель НПЛ убрал из рассказа о поездке Василия сведения о высокой цене проезда на Волынь [Кричевский 1996: 109].

220

Грамота великого князя Ивана Даниловича Юрьеву монастырю на землю на Волоке [ГВНП: 143].

221

Об институте архимандритов в Новгороде см.: [Янин 2004б].

222

Летописные крамольники – «объединявшиеся для совместных акций и тем самым противоречащие традиционным принципам вечевой деятельности представители плебейских кругов Новгорода» [Петров 2003: 242].

223

О море в Пскове см.: [ПСРЛ, т. V, вып. 1: 21–22].

224

Почитание митрополита выгодно отличалось от почитания местного князя, так как имело больше шансов распространиться по русским землям [Кучкин 1982: 75].

225

О соборе во Владимире между 9 января и 12 апреля 1327 г. см.: [Кучкин 1982: 72–74].

226

См. также [ПСРЛ, т. VII: 209; т. XXIII: 107; т. XXV: 175]. Рогожский летописец и Симеоновская летопись не говорят о выплате Феогностом «посулов» в 600 руб. [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 54–55; т. XVIII: 94].

227

«Вот и теперь об этом деле доносит моему царскому величеству благороднейший великий князь Руси, любезный сродник моего царского величества, кир Симеон и, вместе с другими тамошними князьями, просит, чтобы моим царским хрисовулом те епископии (Малой Руси. – Р. С.) снова подчинены были упомянутой святейшей митрополии Киевской, как было прежде» [Хрисовул императора Иоанна Кантакузина: 528].

228

Имели место какие-то переговоры или консультации Феогноста с Симеоном. Об этом свидетельствует летопись: «Того же лета пресвященный Феогнастъ, митрополитъ Киевский и всея Русии, посоветова нечто духовне съ сыном своимъ великимъ княземъ Семеномъ Ивановичемъ, и тако послаша въ Царьградъ къ патриарху о благословении» [ПСРЛ, X: 218].

229

«И ту виде нас святый патриархъ Царяграда, ему же имя – Исидор, и целовахом в руку его, понеже бо вельми любить Русь (курсив наш. – Р. С.)» [ПЛДР: 30].

230

Обоснование датировки см.: [Дмитриев 1987: 447].

231

«В неделю бысть снемь на Москве князю Семиону и князю Костянтину Васильевичю про причетъ церковныи» [ПСРЛ, т. I V, ч. 1: 282].

232

Вероятно, отделение Суздальской епархии произошло в 1330 г. с поставлением Даниила (см.: [Васильевский 1888: 452]).

233

О реформе посадничества 1354 г. и ее ближайших последствиях подробно см.: [Янин 2003: 262–287].

234

См. второе правило Святого собора, бывшего в храме Премудрости Слова Божия [ПСПС: 869–873].

235

См. подробнее о Григории Цамблаке: [Трифонова 1988].

236

Во втором полугодии 1948/1949 учебного года в Московском городском педагогическом институте им. В. П. Потемкина, сотрудником которого являлся В. Н. Бочкарев, проводилась борьба с буржуазным космополитизмом. «На историческом факультете были признаны порочными некоторые лекции профессора В. Н. Бочкарева, “содержащие в себе антипатриотические и космополитические тенденции”» [Чернова 2003: 259].

237

М. Ф. Владимирский-Буданов считал, что перемещение великокняжеской власти из Владимира в Москву «означало лишь новую победу пригорода над старшим городом подобно тому, как в XII в. город Владимир оттеснил собою Ростов и Суздаль» [Владимирский-Буданов 1900: 117].

238

Анализируя состав поселений, указанных в грамоте Ивана Калиты, А. А. Юшко пришла к выводу, что из 37 пунктов завещания «более 70 % великокняжеских поселений являются новообразованными» [Юшко 2002: 203].

239

Л. В. Черепнин считал, что статья была вызвана женитьбой наследника на Софье Витовтовне и опасениями Дмитрия Донского за национальную независимость [Черепнин 1947: 264–265]. Большинство исследователей полагали, что статья предусматривает неделимость самого крупного владения московских князей в случае бездетной смерти великого князя [Соловьев 1988: 371; Экземплярский 1889: 122; Пресняков 1998: 134; Зимин 1991: 8–9; Алексеев 1992: 6; Фетищев 2003: 51].

240

Вопрос купель всегда привлекал внимание исследователей. Историография темы нашла отражения в работах В. А. Кучкина и К. А. Аверьянова [Кучкин 1984: 249–252; 2001: 146–148; Аверьянов 2001: 3–18]. В последнее время были высказаны новые версии о природе купель. Ю. В. Кривошеев считал, что купли давали право лишь на сбор ордынской дани [Кривошеев 2003: 240–241]. Аверьянов связал приобретение купель с получением московскими князьями приданного за своими женами [Аверьянов 2001: 203, 210].

241

Подробнее об этом см. с. 127–132.

242

Василий I «въсхоте подписати под сына своего Василья брата своего меншего Константина. Князь же Константин не восхоте сотворити воли его, и про то отня у него вотчину» [ПСРЛ, т. XXV: 244]. См. также: [Зимин 1958: 292–293].

243

Крупные вечевые волнения в городе вызвал, в частности, набег хана Тохта-мыша в 1382 г.

244

О взаимоотношениях Москвы и Литвы в 20-е годы XV в. см.: [Иванов 1999: 80–109].

245

А. А. Зимин считал, что наместником великого князя в 20–40-е годы XV в. был Юрий Патрикеевич [Зимин 1974: 277].

246

Сторонникам великого князя пришлось добиваться признания его власти Великим княжеством Литовским и Ордой, что вылилось в ряд дипломатических визитов. Митрополит Фотий совершил поездку в Великое княжество Литовское в 1430–1431 гг. Иван Дмитриевич Всеволожский сыграл судьбоносную роль в решении тяжбы о великом княжении в Орде.

247

Князь Андрей в 1425 г. не преследовал скрывшегося за Сурой Юрия Дмитриевича – «не дошед воротился» [ПСРЛ, т. V: 263; т. VI, вып. 2: 51–52; т. XXVII: 268, 342]. По данным Устюжской летописи, он сделал это «норовя брату своему большему» [ПСРЛ, т. XXXVII: 84]. По другой версии, Константин Дмитриевич не перешел Суру в погоне за Юрием Дмитриевичем [ПСРЛ, т. XXV: 246; т. XXVI: 183; т. XXVII: 100; т. XII: 2]. Есть свидетельства того, что и в 1430 г. Константин совершил неудачный поход против звенигородского князя [ПСРЛ, т. VI: 53; т. XXIII: 146–147].

248

Историография вопроса изложена в статьях А. Л. Хорошкевич и И. Б. Михайловой [Хорошкевич 1978: 193–194; Михайлова 2004: 8].

249

Запись о душегубстве [ПРП, вып. 3: 168]. Общепринятая датировка этого памятника – 16 июля 1456 – 27 марта 1462 г. [ПРП, вып. 3: 200]. А. Л. Хорошкевич считала его не самостоятельным документом, а приложением к докончанию 1435 г., заключенному между великим князем Василием II и Василием Косым [Хорошкевич 1978: 197].

250

Практика управления городом другими третниками Москвы при отсутствии великого князя была довольно распространена. В 1408 г. с москвичами в осаду сели Владимир Андреевич и братья Василия I Андрей и Петр [ПСРЛ, т. XXV: 238). В условиях ухудшения эпидемиологической обстановки после нашествия татар в 1439 г. Дмитрий Юрьевич Красный замещал Василия II на московском великокняжеском престоле [ПСРЛ, т. XXIII: 150].

251

Василий Косой ни разу не захватывал Москвы, Дмитрий Красный правил в городе с разрешения великого князя в 1439 г. Дмитрий Шемяка смог овладеть столицей в 1446 г. при кризисных обстоятельствах.

252

Внучка И. Д. Всеволожского была выдана замуж за Василия Юрьевича, сына Юрия Дмитриевича Звенигородского [ПСРЛ, т. XXV: 250].

253

С. Б. Веселовский и А. А. Зимин допускали существование заговора в боярской среде против И. Д. Всеволожского [Веселовский 1969: 510; Зимин 1991: 53–54].

254

«Иван же Дмитриевич вознегодова о сем и не любо бысть ему сие зело, что простыню дает ему, еще же и удел хочет дати ему, и не точию един Иван Дмитриевичь, и иниы мнози бояре и слузи разъяришася о сем и не любо им бысть сие всем» [ПСРЛ, т. XII: 18].

255

C этим мнением согласился и Н. С. Борисов [Борисов 2003: 38].

256

Вопрос присоединения Коломны к Москве проанализирован А. Б. Мазуровым [Мазуров 2001: 92–99, 320].

257

А. Б. Мазуров сравнивал Коломну с Белгородом Киевской Руси [Мазуров 2001: 326].

258

С. Б. Веселовский писал, что «естественными союзниками великокняжеской власти были старые московские роды, так же как естественными сторонниками удельных князей были те роды, которые перешли к ним на службу или служили по вотчинам исстари» [Веселовский 1969: 514].

259

«Приход в Москву удельных князей с их “двором”, члены которого были в свою очередь заинтересованы в земельных приобретениях, в повышениях по службе, должен был внести дезорганизацию в эту систему, повлечь за собой перераспределение земельных фондов, перебор служилых людей» [Черепнин 1960: 759–760]. «Важнейшей из проведенных реформ было создание нового войска – детей боярских, служивших с мелких и средних вотчин. Дети боярские стали надежной опорой великокняжеской власти. Весной 1433 г. они отказались служить занявшему Москву Юрию Дмитриевичу Звенигородскому» [Михайлова 2004: 11].

260

И. Б. Михайлова писала, что «ни Юрий Звенигородский, ни его сыновья за короткое время пребывания на великокняжеском столе не могли уяснить сложного механизма функционирования московской канцелярии» (Михайлова 2004: 11].

261

О круге вотчинников, поддержавших мятежных князей, см.: [Ивина 1985: 122; Синелобов: 2003: 117–118, 125–126].

262

«А боярам и слугамъ межи нас вольным воля…» [ДДГ: 40 (№ 14)].

263

В начале XV в. Семен Морозов пожаловал половину варницы в Соли Галицкой Троице-Сергиевому монастырю [АСЭИ, т. I: 27]. В приданое за дочерью он отдал села Покровское и Никольское у Звенигорода [Веселовский 1969: 198].

264

«Негативное отношение к правительству Софьи Витовтовны особенно ярко проявилось в событиях 1433/34 гг., когда москвичи открыли ворота князю Юрию и не стали оборонять укрывшуюся в Кремле Софью Витовтовну, а бежавший великий князь Василий Васильевич кочевал по Северо-Восточной Руси, нигде не встречая прибежища» [Синелобов 2003: 106].

265

«Того ж лета представился князь великий Юрий Дмитриевич и положен бысть у архангела Михаила на площади» [Бальзеровский список: л. 300 об.]. «Того же лета преставился благоверный и христолюбивый великый князь Юрьи Дмитриевичь на Москве…» [ПСРЛ, т. XXIV: 182]. См. также [ПСРЛ, т. III: 417; т. IV: 434; т. V, вып. 1: 42; т. V, вып. 2: 130].

266

По нашему мнению, данные о пребывании княгинь в Москве могли сохраниться в составе митрополичьего архива, используемого при создании оппозиционного свода 80-х годов XV в.

267

По псковской летописи, Василий II посулил откуп в виде доли от имущества [ПСРЛ, т. V, вып. I: 47); по новгородским данным, откуп составил 200 тыс. руб. [ПСРЛ, т. III: 426; т. IV: 442; т. XVI: стб. 189].

268

«Оставленный старым боярством, Василий, сам того не зная, нашел многочисленных друзей в молодых детях боярских…» [Забелин 1881: 762–763].

269

«Прииде князь Дмитрей Юрьевичь ратию, изгономъ, ко граду къ Москве, со княземъ Иваном Андреевичем, передъ великим заговениемъ въ день суботный на ношь, и волгалися въ градъ и взяша градъ Москву…» [ПСРЛ, т. V: 268]. «Прииде князь Дмитрий Юрьевичь ратью изгоном на град Москве и взяша град Москву со князем Иваном Андреевичем» [Бальзеровский список: л. 301].

270

Попытки локализации волости Сурожик на р. Истре были проделаны В. Н. Дебольским и М. К. Любавским [Дебольский 1901: 154; Любавский 1929: 34]. Уточнения были внесены А. А. Юшко [Юшко 2002: 45–46].

271

Б. А. Рыбаков упоминал о такой вероятности, но оговаривал отсутствие этому археологических подтверждений [Рыбаков 1949: 125].

272

Б. А. Рыбаков датировал находки керамики на городище, украшения и жилую постройку XII в. [Рыбаков 1949: 128, 132]. А. А. Юшко выявила, что первые укрепления Звенигорода относятся к XII в. [Юшко 1998: 424].

273

П. А. Раппопорт писал о юго-западном районе Владимирской земли: «В XII в. на этой территории существовало очень немного укрепленных пунктов: Москва, Перемышль и Звенигород. Назначение этих укреплений достаточно ясно – это были крепости, обеспечивавшие оборону Владимирского княжества с юго-западной стороны, со стороны княжеств Черниговского и Смоленского» [Раппопорт 1961: 186]. То же отмечал и К. А. Аверьянов: «В конце XIII в. Звенигород был пограничным пунктом на стыке Смоленского, Черниговского и Вадимиро-Суздальского княжеств» [Аверьянов 1993а: 8].

274

А. А. Юшко провела локализацию звенигородских волостей, была составлена карта их размещения [Юшко 2005: 9–14, 77].

275

А. А. Юшко писала о наборе этих признаков: «В этих случаях речь идет, очевидно, о городских центрах с их округой. В эту группу входят следующие города: Боровск, Волоколамск, Верея, Дмитров, Звенигород» [Юшко 1991: 90–91].

276

А. А. Зимин датировал эту договорную грамоту зимой 1362/1363 – 23 октября 1364 г. [Зимин 1958: 282].

277

В. Н. Дебольский относил ее к верховьям р. Пахры. К. А. Аверьянов также писал, что она находилась к северу от верховьев Пахры [Дебольский 1901: 164; Аверьянов 1993б: 17]. А. А. Юшко считала, что ее местонахождение не может быть признано точно установленным [Юшко 2005: 9].

278

Волость Сурожик с с. Лучинским ранее находилась во владении княгини Ульяны и должна была потом отойти ее дочери [ДДГ: 16 (№ 4)]. Волость Плеснь упоминается впервые.

279

«А князь Юрьи возмет с Звенигорода и со всих Звенигородских волости двести руб. и семдесят руб. и два руб.» (выход с Коломны составлял 342 руб.) [ДДГ: 35 (№ 12)].

280

В летописях приводятся различные варианты датировки этого похода: 1395 г. [ПСРЛ, т. V: 247; т. III: 102; т. XXV: 165; т. XXVI: 165; т. XXVII: 89]; 1396 г. [ПСРЛ, т. XI: 164]; 1399 г. [ПСРЛ, т. VIII: 72; т. XXIII: 137].

281

Л. В. Черепнин считал договор проектом и датировал его 1390 г. [Череп-нин 1948: 78–80]. А. А. Зимин не придерживался такого мнения и относил договор к 1401–1402 гг., полагая, что он являлся списком с подлинника [Зимин 1958: 287]. С. А. Фетищев датировал докончание временем с 1392 по 1395 г. [Фетищев 1994: 72]. В. А. Кучкин предложил новые хронологические рамки заключения грамоты: 30 декабря 1392 г. – 23 февраля 1393 г. [Кучкин 2006: 177].

282

«Юрий ценил красоту храмов древнего Владимира, они были для него символами тех времен, когда процветали удельные порядки самостоятельных княжеств. Придворный собор Юрия явно перекликался с Дмитриевским собором во Владимире…» [Воронин, Ильин 1947: 16].

283

В. Г. Брюсова считала, что Успенский собор Звенигорода был заложен при Дмитрии Донском около 1388 г., а окончание его строительства приходилось на 1392–1393 гг. [Брюсова 1998: 254]. Б. А. Огнев датировал Успенский собор 1400 г., а Рождественский – 1405 г. [Огнев 1955: 258]. Время строительства Рождественского собора относится к 1404–1405 гг. [Пустовалов 1998: 324]. К смерти св. Саввы Сторожевского в 1407 г. главный собор монастыря был уже закончен [ВМЧ: стб. 74].

284

«По-видимому, в 1400 г. Юрий Звенигородский, бывший тогда в хороших отношениях со своим старшим братом – великим князем московским Василием Дмитриевичем – и только что вернувшийся с победой из похода на волжских булгар, куда ходил по повелению брата, получил от последнего дружину великокняжеских мастеров для украшения своего удельного города» [Огнев 1998: 322].

285

О набеге татар на Звенигород см.: [ПСРЛ, т. XXV: 209].

286

К. А. Аверьянов впервые комментировал этот эпизод как вынужденное бегство Юрия Дмитриевича, а не акт начала мятежа: «Прекрасно понимая законность прав Звенигородского князя на московский престол (по старому родовому счету второй и третий брат считались старше своего племянника, тем более что племянник был малолетним), он (митрополит Фотий – C. Г.) стремился заманить его в ловушку и тем самым одним разом разрубить клубок противоречий» [Аверьянов 1993д: 24].

287

Звенигородское ополчение участвовало в походе Дмитрия Донского 1386 г. на Новгород [ПСРЛ, т. IV: 345]. У Н. М. Карамзина при описании начала новгородско-московского конфликта 1393 г., в котором по поручению брата войсками руководил Юрий Дмитриевич, при перечислении полков встречаются и звенигородские: «Полки московские, коломенские, звенигородские, дмитровские, предводимые дядею великого князя, Владимиром Андреевичем Храбрым, и сыном Дмитрия Донского, Юрием, взяли Торжок и множество пленников в областях Новагорода» [Карамзин 1993: 77]. В «Задонщине» и в «Сказании о Мамаевом побоище» есть упоминание о «звенигородских боярах», погибших на Куликовом поле [ПЛДР, вып. 4: 187].

288

«Того же лета (6929) князь Константин из Великого Новгорода отъеха на Москву» [ПСРЛ, т. XI: 237].

289

Граница земель волости была обозначена «от княгини от Офросиньины земли» [РД: 11].

290

«А з Звенигорода и з Звенигородских волостей отложил ти есмь дани и яму на четыре годы, опричь тех волостеи звенигородских, что я еси съступил брату своему молодшему, князю Константину Дмитриевичу» [ДДГ: 64 (№ 24)].

291

По Л. В. Черепнину, духовная была составлена в начале зимы 1433 г. и имела политическую направленность ввиду назревания нового этапа политической борьбы [Черепнин 1948: 109–110). А. А. Зимин относил ее составление к осени 1432 г., когда князь вернулся из Орды [Зимин 1958: 297].

292

В большинстве летописей назван Звенигород [ПСРЛ, т. V: 265; т. VI: 66; т. XXVI: 190; т. XXVII: 104; т. XXXIX: 144]. Руза указана в Ермолинской летописи [ПСРЛ, т. XXXIII: 147].

293

Летописные источники по-разному указывают город, ставший местом заточения: Руза [ПСРЛ, т. XXIII: 148; т. XXVII: 270; т. XXXIX: 144.]; Звенигород [ПСРЛ, т. V: 266, т. XXVI: 190; т. XXVII: 105]. Софийская вторая летопись упоминает оба города [ПСРЛ, т. VI: 67]. Весомые доводы в пользу Рузы привела Н. Д. Мец, связавшая монетный клад, найденный в Рузе, с пребыванием в городе Софьи Витовтовны [Мец 1974: 54].

294

«А што есмь, брате, на твоеи отчине на Рузе и на Вышгороде взял дань, и меня тое дани дошло четыреста рублев и двадцать рублев, а то ми тебе, своему брату, завести по розочти, а досталь ти ми отдати» [ДДГ: 108 (№ 38)].

295

А. А. Зимин считал этот вывод не мотивированным данными источников [Зимин 1991: 247].

296

А. А. Зимин датировал этот договор летом 1454 г. – 10 июля 1456 г. [Зимин 1958: 314]. К. А. Аверьянов уточнил время его заключения 17 апреля 1454 г. – 22 октября 1455 г. [Аверьянов 1993 г: 31].

297

Сыновья Улуг-Мухаммеда перешли на службу к Василию II в 1446 г. [ПСРЛ, т. XXVI: 110–114; т. XXV: 268].

298

В 1280 г. скончался «князь Давыдъ Костянтиновичъ, внук Ярославль, Галичскыи и Дмитровскыи» [ПСРЛ, т. XVIII: 77].

299

Свидетельствует об этом упоминание Бориса Дмитровского и Федора Галичского [ПСРЛ., т. XV: стб. 47].

300

Историография этого вопроса изложена К. А. Аверьяновым [Аверьянов 2001: 90–93].

301

Главным аргументом В. А. Кучкина в его рассуждениях служит реконструкция фразы из второй договорной грамоты Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича, датируемой им 1372 г.: «А рубежь Галичю и Дми… при Иване и при отцехъ наших при великих князехъ…» [ДДГ: 23 (№ 7)].

302

А. А. Зимин считал, что этот договор был заключен между 10 апреля и 15 июня 1371 г., когда великий князь отправился в Орду [Зимин 1958: 285].

303

На это же указывал В. Д. Назаров: «Показательно, прежде всего, включение Дмитрова в духовной Дмитрия Донского в разряд старой московской вотчины в противоположность Галичу, который передается Юрию и фигурирует среди “купель” Ивана Калиты» [Назаров 1975: 47].

304

«А из московских волостии князю Петру: Мушкова гора, Ижво, Раменка, слободка княжа Иванова, Вори, Корзенево, Рогож, Загарье, Вохна, Селна, Гуслеця, Шерна городок» [ДДГ: 34 (№ 12)].

305

«Нас не должна смущать передача Дмитрова младшему сыну. Характер духовной Дмитрия Донского стимулировал всех его сыновей к проведению совместного политического курса в борьбе за преобладание в Северо-Восточной Руси» [Назаров 1975: 48].

306

Жалованная данная и заповедная грамота великого князя Василия Васильевича игумену Троице-Сергиева монастыря Зиновию на бобровые ловли на р. Воре [Каштанов 1970: 345].

307

Жалованная [подтвердительная] данная и заповедная грамота великого князя Василия Васильевича игумену Троице-Сергиева монастыря на Терменевский омут и др. воды на р. Воре [Каштанов 1970: 346]. См. также: [АС ЭИ: 47 (№ 40)].

308

Л. В. Черепнин считал, что договор о передаче Дмитрова мог быть заключен во второй половине 1439 г. под давлением опасности со стороны татар [Черепнин 1948: 123].

309

О датировке см.: [Зимин 1958: 300–302].

310

«…удельная система не нарушила древнего деления земель, занятых Русскими Славянами, на старейшие города и пригороды, не нарушила и отношений, искони установившихся между ними, а вместе с тем сохранились древние понятия о городе, и в том числе понятия о городе в смысле территории, занятой общиною, которая пользовалась политическою автономией, то есть понятие земли, волости, княжества, государства» [Самоквасов 1873: 55–56].

311

Мотивы этого «падения» бывшего «столом земли Рускыя» «многославныи Володимеря» слышны в летописных записях начала XV в., осторожно противопоставляющего древность и значение Владимира Москве. «И таковаго града, – горестно констатирует летописец, – не помиловавше Москвичи» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 181]. Отголоски древнего межгородского противостояния (главный город – пригород) обнаруживаются в этой лаконичной фразе.

312

Обзор и анализ мнений см.: [Гумилев 1989: 555–558; Зимин: 1991: 191–211; Аверьянов: 1993: 3–11].