Рабочие готовы были в любую минуту двинуться в бой. Только дайте оружие, только скажите, куда направить энергию и гнев свой, какие пункты захватывать, какие крепости брать, кого бить, как именно и когда переходить от стачки к вооруженному восстанию! Как раз на эти вопросы никто из нас не мог бы ответить: четких директив от руководства пока еще не было.
В этот горячий день, как и все большевистские агитаторы, я носился с митинга на митинг, с завода на завод, с упоением и страстью хрипел сорванным голосом и особенно часто повторял вдохновенные строки Горького: «Пусть сильнее грянет буря!» Но если бы меня спросили, что конкретно надо делать сегодня и завтра, я оказался бы в большом затруднении. Я имел на руках только последний номер «Известий Московского Совета рабочих депутатов», где было напечатано воззвание Совета и трех революционных партий с призывом к стачке и восстанию. Оно передавалось из рук а руки, жадно расхватывалось рабочими и работницами, оно проникало в казармы к солдатам, раздавалось на улицах гражданам, подсовывалось даже казакам и драгунам. Это воззвание сыграло поистине историческую роль — роль набата, поднимавшего на борьбу московский пролетариат.
Мне пришлось читать его на Пресне, на мебельной фабрике Шмита. Сотни рабочих глаз смотрели не на меня, а на газету с воззванием, которая дрожала в моих руках. Они видели и слушали не агитатора, а голос партии, голос своих депутатов. Было так тихо, что я слышал дыхание окружающих, осторожный кашель с закрытыми ртами, вздохи.
На шаг от меня стоял мальчуган с растрепанной головой, в больших валенках. Глядя снизу вверх на газету, он широко улыбался и так стоял до конца с растянутыми губами. Вряд ли он понимал, к чему призывало воззвание, но детским сердцем чувствовал, что речь идет о чем-то великом и грозном.
Последние строки воззвания были встречены криками «ура». Громче всех кричал мальчишка.
Вот это историческое воззвание:
Товарищи рабочие, солдаты и граждане!
С 17 октября, когда рабочий класс силой вырвал у царского правительства обещание разных свобод и «действительной» неприкосновенности личности, насилия со стороны правительства не только не прекращаются, но усиливаются, и по-прежнему льется человеческая кровь.
Свободные собрания, где можно слышать свободное слово, разгоняются оружием, профессиональные и политические союзы жестоко преследуются. Свободные газеты закрываются уже сразу десятками. За стачки грозят тюрьмой. А над «действительно» неприкосновенною личностью русского гражданина учиняются такие издевательства и насилия, от которых кровь стынет в жилах.
Снова тюрьмы набиваются борцами за свободу. Объявляются на военном положении целые области и губернии. Без пощады избиваются и расстреливаются голодные крестьяне. Матросов и солдат, не желающих быть братоубийцами и примкнувших к своему народу, гноят в тюрьмах, топят и убивают.
Если бы собрать всю кровь и слезы, пролитые по вине правительства лишь в октябре, оно бы утонуло в них, товарищи!
Но с особой ненавистью царское правительство обрушивается на рабочий класс: заключив союз с капиталистами, оно выбрасывает на улицу сотни тысяч рабочих, обрекая их на нищету и голодную смерть. Оно десятками и сотнями сажает в тюрьмы депутатов и вождей рабочих. Оно грозит принять против представителей социал-демократической рабочей партии и партии социалистов-революционеров какие-то «исключительные» меры. Оно снова организовало черные сотни и грозит новыми массовыми убийствами и погромами.
Революционный пролетариат не может дальше терпеть издевательств и преступлений царского правительства и объявляет ему решительную и беспощадную войну.
Товарищи рабочие! Мы, избранные вами депутаты, Московский комитет, Московская группа, Московская окружная организация РСДРП и Московский комитет партии социалистов-революционеров, объявляем всеобщую политическую забастовку и призываем вас в среду, 7 декабря, в 12 часов дня, бросить и остановить работу на всех фабриках и заводах, во всех городских и правительственных предприятиях.
Да здравствует беспощадная борьба с преступным царским правительством!
Товарищи солдаты! Вы наши кровные братья, дети единой с нами матери — многострадальной России. Вы уже осознали это и подтвердили участием в общей борьбе. Ныне, когда пролетариат объявляет ненавистному народному врагу — царскому правительству — решительную борьбу, действуйте и вы решительно и смело. Отказывайтесь повиноваться своему кровожадному начальству, гоните его прочь и арестуйте, выбирайте из своей среды надежных руководителей и с оружием в руках присоединяйтесь к восставшему народу. Вместе с рабочим классом добивайтесь роспуска постоянной армии и всенародного вооружения, добивайтесь отмены военных судов и военного положения.
Да здравствует союз революционного пролетариата с революционной армией!
Да здравствует борьба за общую свободу!
И вы, граждане, искренне жаждущие широкой свободы, помогите восставшим рабочим и солдатам чем только можете — и личным участием и средствами. Пролетариат и армия борются за свободу и счастье всей России и всего парода. На карту поставлено все будущее России. Жизнь или смерть, свобода или рабство!
Соединенными силами мы свергнем наконец преступное царское правительство, созовем Учредительное собрание на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного голосования и утвердим демократическую республику, которая одна может обеспечить нам широкую свободу и действительную неприкосновенность личности.
Смело же в бой, товарищи рабочие, солдаты и граждане!
Долой преступное царское правительство!
Да здравствует всеобщая забастовка и вооруженное восстание!
Да здравствует Всенародное учредительное собрание!
Да здравствует демократическая республика!
Московский совет рабочих депутатов
Московская окружная организация РСДРП
Московский комитет РСДРП
Московская группа РСДРП
Московский комитет партии социалистов-революционеров РСДРП».
После митинга рабочие высыпали на улицу и организованной колонной двинулись через Горбатый мост к Новинскому бульвару, но человек сорок остались на месте и по команде одного из рабочих побежали во двор.
— Это наша дружина, — с гордостью сказал мне прилично одетый молодой человек, тронув меня за плечо. — Пошли обучаться военному делу. Видите вон того высокого рабочего с рыжей шевелюрой? Это Николаев. Замечательный парень! Он так вышколил своих ребят, что теперь они могут действовать как солдаты.
В молодом человеке я не сразу узнал Николая Павловича Шмита, с которым познакомился неделю тому назад на дискуссионном собрании студентов Московского университета. Там он был в студенческой форме и ничем не отличался от остальных студентов. А здесь он хозяин большой мебельной фабрики, капиталист. Однако я с уважением пожал этому «буржую» руку, чего никогда со мной не случалось. Сейчас он был в простом зимнем пальто, в черной шапке, в чесаных валенках с калошами. Худощавый, белокурый, с ясным, открытым лицом, светлыми, приветливыми глазами. В нем было что-то доброжелательное и мягкое. Совсем не похож на эксплуататора, выжимателя пота.
После смерти отца, еще будучи студентом, Николай Павлович вступил во владение фабрикой. Но он так повел свои дела, что вскоре вызвал против себя лютую ненависть всех своих собратьев — фабрикантов и заводчиков. Он сам установил сокращенный рабочий день, значительно повысил заработную плату, отменил штрафы и обыски и создал для рабочих такие бытовые условия, каких не было ни у одного фабриканта.
Его рабочие активно участвовали во всех политических стачках, но… никаких требований к хозяину не предъявляли. Это было удивительно и опасно, — значит, и он сам «крамольник». Фабриканты не раз жаловались на Шмита губернатору, доносили полиции, пакостили как могли. А он продолжал вести свою линию и даже помогал средствами большевистской газете «Новая жизнь». Впрочем, больше всего меня поражал тот факт, что молодой хозяин принимал горячее участие в организации боевой дружины из рабочих своей фабрики. При помощи Горького и МК он на свои личные средства получил из-за границы несколько десятков маузеров и вооружил ими рабочую дружину, возглавляемую рабочим-большевиком Николаевым. Надо сказать, что скорострел маузер как будто специально был создан для уличной борьбы: короткий, легкий, сильного и точного боя, он укладывался в деревянную кобуру, которую в любую минуту можно было превратить в ложу и стрелять, как из винтовки. Вот почему дружина фабрики Шмита оказалась лучшей во всем районе.
Рассказывая мне как-то о необыкновенном хозяине мебельной фабрики, всезнающий Сережка изумленно восклицал:
— Подумать только! Сам хозяин вооружает своих рабочих против царя и хозяев! Каково! Конечно, он большевик, ей-богу!
Не знаю точно, был ли Шмит и формально членом нашей партии, но помогал ей всемерно и признавал только большевиков. Вот почему, беседуя сейчас с этим хозяином фабрики, я поглядывал на него с восторгом и даже забывал, что он все-таки «буржуй».
Но мог ли я тогда предвидеть трагическую судьбу этого молодого человека?.. Палач рабочих Дубасов выместил на нем свою злобу и ненависть к революции. Дней через десять после нашей встречи Шмит был арестован у себя на квартире, посажен в Бутырскую тюрьму, подвергнут жестокой пытке и после мучительного годового пребывания в камере-одиночке был задушен тюремщиками. От него требовали выдачи уцелевших после восстания дружинников его фабрики, но он предпочел погибнуть, не запятнав своего имени предательством. Он знал, что живым его не выпустят из тюрьмы.
«Я чувствую, что дни мои сочтены, — писал он в тайно переданной записке на волю. — Мне представляется, что здесь хотят поскорее покончить со мной, торопятся и избегают огласки… Передайте привет маме, товарищам и моим рабочим… Прощаюсь я с вами, с жизнью навсегда… Маме поклон последний. Писать больше не успею.