разумеется сложив руки на груди. Но сейчас Дубасов об этом забыл и на немой вопрос чиновника сделал лишь выразительный жест большим пальцем через плечо, что означало — пошел вон!
— Слушаюсь, вашство! — отозвался чиновник и, еще раз вильнув хвостами фрака, мигом исчез.
Проводив его взглядом, Малахов откровенно расхохотался.
— Видна ваша школа, Федор Васильевич, — не человек, а флюгер. Он, случайно, не из резины сделан?
Дубасов слегка опешил:
— А? Что?.. Ах, этот. Я не терплю рассуждающих.
— И вы, конечно, правы: хорошо бы и солдат такими сделать.
— Вот именно, — согласился Дубасов. — Тогда бы вы в первый же день раздавили мятеж и не довели бы до этого, — он зло провел пальцем по линии красных флажков на карте. — Дэ-с!
— Простите, ваше превосходительство, — сухо отпарировал Малахов, — сооружение баррикад всем народом явилось ответом на ваш удар десятого декабря.
— То есть?
— Я имею в виду расстрел из пулеметов и орудий безоружной толпы на Тверской, у Сухаревой башни, по всем улицам от Смоленской площади, бестолковый обстрел Пресни с Ваганьковского кладбища…
— Довольно, довольно! — оборвал Дубасов. — Все это мне известно. А вы где были, генерал?
Не повышая голоса, Малахов холодно ответил:
— Я солдат, а не мясник, с вашего позволения. Стрельба из пушек по безоружным толпам не моя специальность. Я действовал по вашему настоянию. Вы уверяли нас, что разгром мирной толпы посеет панику среди мятежников и сорвет восстание. И вот результат, — он тоже ткнул пальцем в карту и демонстративно отошел от стола.
Неизвестно, чем бы кончилось препирательство двух генералов, если бы в кабинете не появился градоначальник — барон фон Медем.
— Здравия желаю, ваше превосходительство!
— Прошу! — сердито отрубил Дубасов, выразительно показывая на план города. — Есть новости?
— Как не быть, ваше превосходительство, — любезно отозвался барон Медем, вооружаясь булавками с красными флажками. — Баррикады появились вот здесь — на Арбате и по всем переулкам, к нему примыкающим, — он ловко воткнул булавку в соответствующем месте карты. — Потом на Лесной, на Долгоруковской, в Миусах… Впрочем, они уже отмечены… Дальше… Все улицы и переулки, идущие от Никитских ворот к Садовому кольцу. — Он воткнул еще несколько булавок. — Большая и Малая Бронная…
— Так близко к центру? — удивился Малахов.
— Совершенно точно, — хмуро подтвердил барон. — Прошу обратить внимание: передняя баррикада Малой Бронной непосредственно угрожает Тверскому бульвару, который пока еще в наших руках. Гигантское сооружение, ваше превосходительство! Я должен доложить также, что весь район Пресни совершенно неприступен Попытки проникнуть туда со стороны Зоологического парка и Новинского бульвара были отбиты, и даже с заметными потерями. Пресня ныне находится во власти районного Совета, а фактически всем командуют большевики. Такое же положение в Лефортовском районе. Боевые дружины завода «Гужон» осадили большой отряд драгун, и если мы его не выручим, то…
— Нет, не выручим! — перебил Малахов. — Сейчас свободных частей не имеется. Посмотрим, что будет к вечеру.
Барон пожал плечами и продолжал:
— Представьте себе, господа, Симоновская слободка забаррикадировалась со всех сторон и объявила себя «Симоновской республикой»! Вы понимаете, что это такое? Замоскворечье тоже ощетинилось баррикадами. Говорят даже, что большевистскими дружинами там командует какая-то звероподобная женщина под кличкой Землячка…
— Совершенно точно, господа, я могу это подтвердить, — перебил барона незаметно вошедший в кабинет начальник охранки. Его дынеобразная голова блестела, в углах губ застыла любезная улыбка. — Только эта Землячка, по нашим данным, ничуть не похожа на зверя: обыкновенная женщина, среднего роста, в пенсне, но говорит, как бритвой бреет.
— Значит, она уже в ваших руках? — живо спросил барон Модем.
Охранник неприятно поморщился:
— Никак нет. Сейчас арестовать Землячку не так-то просто: сначала надо разгромить весь район и разнести баррикады, чего вы еще не сделали, барон…
Дубасов перебил его.
— В каком положении Николаевский вокзал? — обратился он к Малахову. — Связь с Петербургом надо обеспечить во что бы то ни стало.
— Там все в порядке, — ответил Малахов. — У вокзала были настоящие бои с применением орудий и пулеметов. Храбрость рабочих-дружинников просто изумительна: почти с голыми руками лезли на пулеметы.
— Вы, кажется, в восторге от этих бандитов, генерал? — съязвил Дубасов, снова склоняясь над картой.
— Храбрый враг достоин уважения. Господин барон может подтвердить, что эти «бандиты» показали себя большими рыцарями, чем мы с вами, ваше превосходительство.
— Это еще что такое? — огрызнулся Дубасов, метнув злой взгляд на барона.
— Это весьма удивительно, — подтвердил барон Медем. — То есть непонятно: бунтовщики захватили полицейский участок…
— На Малой Грузинской, ваше превосходительство, — поспешил пояснить начальник охранки. — Дружина фабрики Шмита.
— И что же?
— Они забрали все оружие, порвали портрет его величества государя, а городовых отпустили невредимыми, то есть очень глупо…
— Но самое поразительное, господа, это случай с жандармами, — снова перебил барона охранник. — Кажется, одиннадцатого в Каретном ряду большая дружина дала бой эскадрону жандармов, загнала его во двор какого-то дома и, обезоружив, отпустила на все четыре стороны. Под честное слово, заметьте! Как вам это нравится? Джентльмены — и все тут.
— Ослы! — подвел итог разговору Дубасов и повернулся к охраннику: — Вы сказали, дружина Шмита?
— Так точно, фабриканта Шмита. Он сам, на свои средства, вооружил дружину рабочих, и вооружил недурно — маузерами, винчестерами, кажется, есть и «македонки»…
Дубасов вздрогнул.
— А где охранка была? Почему этот изменник до сих пор не расстрелян? Подчеркиваю — почему?
Слезкин вытянулся в струнку, слегка изменившись в лице.
— Наша агентура, ваше превосходительство, узнала об этом только на днях…
— К чертям собачьим вашу агентуру, так вашу…
Владыка губернии изволил выразиться так крепко, что даже видавший виды Малахов опешил, а начальник охранки инстинктивно отшатнулся назад. Барон Медем спокойно хлопал глазами, глядя в рот разгневанному начальнику.
— Осмелюсь доложить, — как бы оправдываясь, продолжал охранник, — фабрикант Шмит не одинок-с; революционерам помогали и другие, даже весьма уважаемые фабриканты, купцы…
— Кто? — грозно спросил Дубасов.
— На вооружение дружин немалые деньги давали фабрикант Савва Морозов, молочник Чичкин, булочник Филиппов…
— Филиппов? — изумился Дубасов. — Поставщик двора его императорского величества?
— Так точно. Дает большие суммы даже некий писатель Максим Горький, а в действительности обыкновенный мещанин — Алексей Пешков.
Дубасов окончательно вышел из себя:
— И писаки туда же? Арестовать!
— Осмелюсь доложить, — не без иронии возразил охранник. — Горький недавно сидел в крепости за преступный протест против избиения якобы безоружных петербургских рабочих девятого января, но…
— Но что? — прошипел Дубасов.
— Но указом его величества государя императора освобожден-с… Заграница, понимаете ли, подняла шум: всемирно известный писатель — жертва кровавого деспотизма, азиатчины!.. Позор цивилизации! И вот…
Дубасов сделал вид, что ничего особенного не случилось, что никакого приказа об аресте Горького он не давал и что речь идет только о фабриканте Шмите.
— Фабрику Шмита немедленно разгромить и сжечь. Фабриканта схватить и повесить на фонарном столбе, как предателя!
Малахов сухо возразил:
— Фабрика Шмита находится на Пресне за Горбатым мостом и отделена от центра целой сетью баррикад. Прежде чем разгромить ее, нам придется подавить восстание. А я уже имел честь докладывать вашему превосходительству, что почти вся пехота ненадежна, а верные нам части измучены вконец. Без поддержки из Петербурга вряд ли…
— В Петербург я уже обращался не раз, — неохотно сообщил Дубасов. — Ответ один — свободных войск для посылки в Москву нет. Сегодня буду говорить с его величеством по прямому… Полагаю, на сей раз он не откажет.
— Осмелюсь доложить, — усомнился начальник охранки, — в Петербурге тоже не сладко: ждут восстания. Есть данные, что туда пожаловал и сам Ленин…
— Арестован? — живо подхватил Дубасов.
— Никак нет. Нам известно лишь, что Ленин незаметно исчез из поля зрения нашей разведки и, по косвенным данным, находится сейчас в Петербурге или где-то в окрестностях…
— За пределами вашей досягаемости? — сострил Малахов. — Вот если бы он явился в Москву да сказал бы вам свой точный адрес, тогда бы вы обязательно поймали его. Хо-хо…
— Извиняюсь. Теперь мы поймали бы его и без адреса.
— Дивлюсь. Чем объяснить такую прыть?
Генерал Слезкин охотно пояснил, обращаясь, однако, не к Малахову, а к Дубасову:
— Нам удалось поставить внутреннюю разведку почти во всех революционных партиях. К сожалению, некая особа пока не добралась до цекистов партии большевиков.
— Вы, кажется, сказали — особа? — переспросил Дубасов.
— Так точно, женщина-с. Она уже несколько лет работает в партии социалистов-революционеров, имеет связи с меньшевиками, знает некоторых знаменитых большевиков. Гениальный осведомитель, господа! Для женщины это просто феномен какой-то! Позвольте иллюстрировать хотя бы одним фактом, ваше превосходительство…
Дубасов молча кивнул головой.
— Сын и дочь этой дамы, — восторженно продолжал Слезкин, — настоящие революционеры, связанные с подпольем. Но им даже не приходит в голову, что они являются слепым орудием своей матери — нашего агента. Через них она расширяет свои связи с партиями, лично знакомится с крупными революционерами, узнает их планы, помогает материально пострадавшим от ее же рук лицам и даже принимает участие в подготовке некоторых противоправительственных мероприятий, которые, разумеется, блестяще разоблачаются в самый решающий момент. Она ведет свою опасную игру так тонко, что до сих пор в революционных кругах находится вне подозрений.