— Можа, так, — понизил голос и Остей. — А можа, и не…
И тут чья-то сильная рука зажала Мишке рот, а еще несколько — тоже не слабых — ухватили за руки и вырвали оружие.
Ему удалось только изо всех сил пнуть полотно шатра, перед тем как в затылке что-то взорвалось и выключили свет.
И сознание заодно.
Маша с Клашей и небольшим отрядом женщин дошли до реки.
— Давай на ту сторону, там татарвы нет, — предложила Клаша, глядя на лодку, брошенную на берегу.
«Вот уж никогда не думала, что окажусь командиром бабского батальона», — пробормотала девочка, ожидая, пока все переправятся на правый берег. «И куда с ними идти? — мучительно соображала она. — Лес отпадает, нас слишком много. Далеко мы таким табором тоже не уйдем…» Крамольную мысль сбежать и бросить женщин, чтоб сами решали свою судьбу, Маша гнала изо всех сил.
— Что же делать? — спросила она вслух.
— Окапываться! — предложила плечистая баба. — Один ребенок висел у нее на закорках, второго она прижимала к груди. — В крепость нас не пустили, значить, мы тут свою построим. Татарва, говорят, мужики мелкие, его если камнем по башке тюкнуть, он и не встанет больше.
Баба взяла в руки камень размером с кочан капусты и легко метнула его на пару десятков метров.
— Так любого тюкнешь, он не встанет, — хмыкнула Маша.
— Вот и ладно, — сказала баба. — Тут и останемся. Девки! — гаркнула она так, что Маша подпрыгнула. — Навались!..
«Есть женщины в русских селеньях… И ведь Некрасов даже этого не видел! Остановить коня, войти в избу, пусть даже и горящую, это же просто жизненные эпизоды, с которыми сталкивалась каждая из них», — потрясенно думала Маша, глядя, как женщины гуртом валят здоровые деревья, тягают бревна и голыми руками роют оборонительный ров. При этом некоторые умудрялись не отнимать от груди малолетних детей и успевать выдернуть из-под падающих палок детей постарше.
Маша ощущала свою полную никчемность. Она больше мешала, чем помогала, еду на костре готовить не умела. Тогда девочка постаралась взять на себя детей, оттащив хоть часть из них от зоны активной стройки. И уже к вечеру «Бабий городок» стал похож на небольшую, но вполне настоящую крепость.
Голова была тяжелее всего остального тела. Она моталась, как чугунная баба для разрушения домов, которую Мишка видел в одном старом кино. Только там она разрушала стены, а тут — его собственный мозг. Мишка открыл глаза. Его везли на набитой сеном телеге. Правил лошадью Нос.
— О! — обрадовался он. — Оживши! — И Нос принялся рассказывать последние новости.
Оказывается, сигнал Мишка подавал зря: никто на Остея кидаться не собирался. Это дружинники Донского заподозрили в Мишке татарского лазутчика, вот и приложили слегка. Но самого Остея Дмитрий Иоаннович лично вывел к войскам и объявил, что посылает его в Москву с особой миссией — помочь главному воеводе Владимиру Андреевичу Серпуховскому в обороне. Удержим ли? Так ведь дружина у Александра Дмитриевича теперь сильно разрослась, многие ратники-москвичи уговорили отпустить их с литовским князем…
Тут рассказ Носа прервался появлением Остея. Он коротко улыбнулся Мишке и приказал пересадить его на коня, после чего куда-то ускакал.
Теперь мысли Мишки были заняты только тем, как удержаться в седле. Хорошо, хоть часть пути он прокатился на телеге, которую, к слову, тут же бросили (видно, князь ее взял только ради него). До Москвы шли резвой рысью, от которой у Мишки судорогой сводило бедра.
В городе дела совсем плохи, это было заметно еще издали.
КОЕ-ЧТО ИЗ ИСТОРИИ. «Повесть о нашествии Тохтамыша» сообщает: «А в Москве было замешательство великое и сильное волнение. Были люди в смятении, подобно овцам, не имеющим пастуха, горожане пришли в волнение и неистовствовали, словно пьяные. Одни хотели остаться, затворившись в городе, а другие бежать помышляли. И вспыхнула между теми и другими распря великая: одни с пожитками в город устремлялись, а другие из города бежали, ограбленные. И созвали вече — позвонили во все колокола. И решил вечем народ мятежный, люди недобрые и крамольники: хотящих выйти из города не только не пускали, но и грабили, не устыдившись ни самого митрополита, ни бояр лучших не устыдившись, ни глубоких старцев. И всем угрожали, встав на всех вратах градских, сверху камнями швыряли, а внизу на земле с рогатинами, и с сулицами, и с обнаженным оружием стояли, не давая выйти тем из города, и, лишь насилу упрошенные, позже выпустили их, да и то ограбив. Город же все так же охвачен был смятением и мятежом, подобно морю, волнующемуся в бурю великую, и ниоткуда утешения не получал, но еще больших и сильнейших бед ожидал».
У ворот творилось что-то неописуемое. Какие-то крестьяне на возах упрашивали пустить их в крепость. Богато одетый человек в высокой шапке («Боярин!» — шепнул Мишке Нос) в сопровождении нарядной, увешанной золотом, но насмерть перепуганной женщины, наоборот, пытался выбраться из города. И тех, и других удерживала группа пестро одетых и как попало вооруженных людей. Ор и плач стоял страшный. Колокола непрерывно звонили, кажется, на всех колокольнях.
— Строй! — рявкнул Остей, и его дрессированные дружинники мигом организовали строгую колонну.
Те, кто пришел из других отрядов, тоже изобразили подобие строя. Только Мишка замешкался, и так получилось, что он оказался возле князя. Честно сказать, рядом с этим человеком было как-то спокойнее, так что новобранец даже обрадовался. Правда, под строгим взглядом Остея пришлось натянуть поводья и чуть подотстать.
Когда дружина подъехала к воротам, боярин с женой уже прошли «стражу», оставив ей, насколько мог заметить Мишка, все ценные вещи. Крестьяне при виде отряда Остея притихли и посдергивали шапки, кидая косые взгляды, полные надежды.
Князь ехал прямо на «стражников»-грабителей, словно не видел их. Они смущенно разошлись — только один остался, здровенный бугай в кольчуге, которая явно была ему мала, и с огромным топором на плече.
— Ты кто? — недружелюбно спросил он, когда морда коня Остея чуть не уперлась в него (ростом бугай был почти с коня).
Мишка на секунду испугался, что князь просто затопчет наглеца, но тот все же остановился и сухо ответил, старательно изгоняя из речи литвинский акцент:
— Князь Александр Дмитриевич, по приказанию великого князя к воеводе Владимиру Андреевичу. А ты кто такой?
Бугай продолжал наглеть. Вопрос он проигнорировал, только хохотнул:
— Так тебе не сюда, воевода твой в Волоколамск ускакал. За ополчением…
Здоровяк сплюнул с таким чувством, что сразу стало понятно, как он относится ко всем воеводам и князьям на свете.
Если Остея и ошарашило сообщение «стражника», то по его спине этого было никак не понять.
— А митрополит? — спросил он так же сурово.
— И митрополит утек, и княгиня великая — все… расползлись.
— Ладно, — сказал Остей после секундной паузы, — сами управимся. Тебя как звать?
— Секира! — с вызовом ответил бугай, и сразу стало ясно, что это имя он получил не при крещении, а на большой дороге.
— Будешь на этих воротах главным!
Секира, который и так чувствовал себя главным, даже закашлялся от такой «княжей милости». Пользуясь этим, Остей продолжил:
— Бояр боле не выпускать! Людишек впускать, но без добра.
Нос, который как-то незаметно оказался рядом с Мишкой, тихонько кашлянул. Остей сердито обернулся, заметил, как его помощник поглаживает меч, и вернулся к Секире:
— Токмо если со зброей… оружием. Тогда пусть берут. И провиант — сколь унесут. Остальное за воротами бросать. Будем оборону ладить. Ясно?
Бугай, кажется, неожиданно для себя кивнул и отодвинулся, давая дорогу князю.
Когда они взъезжали в город, Остей недовольно поморщился на какой-то особенный звук в колокольном трезвоне и кинул Носу:
— Чаго́ яны без толку зво́няць? Хай веча збира́юць…
…По учебнику Мишка помнил слово «вече», но оно у него вызывало ассоциации с заседаниями Государственной Думы — кто-то может и с места выкрикнуть, кто-то и подраться изредка. Но в целом все чинно и благородно. Вече не было похоже на Государственную Думу. И даже на украинскую Верховную Раду… Больше всего вече напоминало толпу фанатов «Спартака» после поражения от «Зенита»: все орут одновременно, грозятся, местами вспыхивают потасовки.
Остей, видимо, тоже впервые оказался один на один с такой толпой. Мишка вдруг понял, что князь не намного старше его. По возрасту — студент, а то и старшеклассник… Он старался сохранять невозмутимость, но Мишка, который стоял рядом, заметил, как испуганно вздрагивал князь на отдельные выкрики:
— …морда литвинская!
— …ворота татарве откроет…
— …дед не смог, думаешь, ты смогешь?!
Ответить не было никакой возможности: стоило Остею открыть рот, как толпа принималась орать с новой силой. Казалось, ничто не может перекрыть этот невообразимый гам.
Но выяснилось, что казалось так напрасно. Нос вдруг вскочил на бочку у стены и, заложив четыре пальца в рот, выдал потрясающий свист. Стоящие рядом зажали уши. Мишка на какое-то время забыл о зудящих мышцах. Остей дернулся и побледнел.
И самое главное — толпа удивленно затихла. Не в один миг, конечно, но Нос продолжал свистеть долго, пока не замолчал последний болтун. Было просто удивительно, как в таком невзрачном человеке может поместиться столько воздуха. Нос замолк, выдернул пальцы и звонко крикнул:
— Ну и дурни! Деда Ольгерда вспомнили! — Кто-то попытался вставить возмущенную реплику, но дружинник не собирался давать такой возможности. — А чего ж его батьку, Дмитрия Ольгердовича, да дядьку, Андрея Ольгердовича, не помянули? А они на Куликовом поле бок о бок с Боброком бились! И Александр Дмитриевич не посрамит чести! Не сбежал ведь мой князь, хаця и литвин, вернулся, так? А вы тут орете…
Только теперь Нос позволил себе передышку. Мишка заметил, что сейчас его речь течет почти чисто по-московски, с легким раскатистым «аканьем». Может, поэтому вся площадь слушала внимательно.