Но пока устраивались промывания, велись телефонные разговоры с заведующей столовой и составлялся акт, вы с Беспаловым ничего этого не знали. И хотя вам было сказано, чтобы вы возвращались на Машкова, вы поджидали Ольгу Николаевну так, словно ей было бы спокойней еще раз увидеть ваши лица.
Когда наконец она появилась, у нее был взгляд страдающего от головной боли человека, только походка оставалась свободной и быстрой.
— О! Вы еще здесь? — воскликнула она. — В таком случае, владелец транспорта не откажется подвезти меня в райздрав? Тут близко.
А Татьяне Федоровне, прошедшей мимо, она нервно сказала:
— Нужен свой повар. И он будет! Хоть ты и говоришь, что я не боец.
И вот вы ехали по улицам города. Беспалов сидел позади, Ольга Николаевна — рядом с тобой, и она отрывисто, с паузой отвечала на твои вопросы.
Наконец она заговорила сама:
— Начинаю хождения по начальству. Как вы думаете, повезет? По отношению ко мне у судьбы такое правило: одна рука отнимает, другая одаряет. Что-то должно же быть хорошее?
Ты хотел что-то сказать. Она не ждала ответа.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
Ольга Николаевна не ждала ответа, ибо представила себе в этот момент, как разговор с начальством кончается словом «нет». Дело ведь не в масштабах просьбы: порою добыть ставку повара в каком-то смысле трудней, чем получить ссуду на строительство. Сколько в Москве районов и сколько в каждом врачей, желающих что-то сделать для своих больных… Чем меньше просьба, тем больше таких, как ты. Мало того, существует в мире план, система, последовательность — все то, что где-то в глубине души не принимает твоя женская натура, если, конечно, это не касается планомерности и последовательности в непосредственном деле — в лечении больного. Во всем остальном вам вынь да положь, Ольга Николаевна! А вы обращаетесь не в наивное учреждение…
Но «ненаивное» учреждение ответило вам неожиданной улыбкой и обещанием. Правда, надо было немного потерпеть. Через две недели вам снова пообещали «выяснить» и «прозондировать». Сентябрь сменился октябрем, и обещание стало звучать примерно так: «Обещаем сделать все возможное. Может быть, что-то удастся сделать». Наконец, молодой, но значительный по своему положению «представитель» — тот самый, что год назад (тоже в октябре) галантно ухаживал за вами и подвез на машине, а теперь пригласил в кафе пообедать, сказал несколько туманно:
— Начистоту?.. Как бы это сформулировать? Пожалуй, так: среди важных вещей есть для нас обязательные и есть необязательные. Обязательные те, от которых зависит наш успех и репутация как организующего начала; необязательные — все остальные. Мы ждали, что ваше маленькое дело как-то проскочит в промежутке между обязательными и необязательными, притрется, замаскируется под обязательное и пройдет. Но, увы, слишком много на нас навалилось обязательных — и… — Он развел руками.
Вы моргнули несколько раз, что заменяло кивок головы.
— Допустим, я поняла. — Вы поглядели на его разведенные руки. — Итак, все, что в ваших силах, — это совет?
— Вы, Ольга, не обижайтесь. Совет есть, имеет смысл его послушать. Надо обратиться в горздрав…
— Так и знала! Продолжается «хождение».
— Я даю вам шанс, а вы не слушаете! Так вот. Вы, конечно, пойдете к такому-то? Не ходите: такая мелочь его оскорбит. И к другому тоже: он добряк, но и только. Идите к менее броской, сухой фигуре — Лакутинову. Такие дела, как ваши, больше никто не решит, остальные только запутают. Я догадываюсь, что при других обстоятельствах он был бы голова всем делам. Но у каждого свои препоны — у вас одни, у меня — другие, у третьего — третьи. Если согласны попробовать… Согласны? Тогда пишу вам его имя-отчество и телефон. Секретарши у него нет, не велика птица, но кабинет отдельный. Так, — он взглянул на часы, — Вот и кончился наш приятный обед…
Уже на следующий день «Москвич» Медведева подвез вас к трехэтажному зданию с широкими окнами напротив ГУМа.
Необходимости ехать на «Москвиче» не было, но вам хотелось видеть Олега Николаевича, и все доводы рассудка и соображения всевозможных приличий отступили. «Хотите подвезти? Опять сбежали? Подвозите!..» Оттого ли, что вы медлили войти в подъезд, или благодаря поднятому вверх лицу Олега Николаевича, вы, как и он, заметили на фасаде здания кариатид под окнами и львиные головы по карнизу, и сохранившуюся наверху старую надпись «Никольские ряды», и вывески нашего времени, украшающие подъезды. Была здесь и та, что вам требовалась…
Снова идти по лестницам… Вот это, пожалуй, самое трудное для вас — подниматься по ступенькам административного здания. Странное рождается ощущение. Как будто вы учитесь ходить. Каждая ступенька усиливает неуверенность, и вы с удивлением замечаете спокойствие на лицах служащих. Все эти люди, встреченные в гостях или на улице, будут вам понятны и все их поступки ясны, а к некоторым вы почувствуете симпатию, но здесь они преображены и отодвинуты от вас сознанием, что от движения их руки по бумаге могут происходить значительные перемещения, изменения и сотрясения в городской жизни, как движение слабосильной, в сущности, руки экскаваторщика перемещает огромный ковш шагающего экскаватора с одного места на другое.
Люди в таком здании объединены в свой особый механизм, и связи между частями похожи на лабиринт. Вам недосуг было их изучить, представить себе? Вступая в неизученную область, пеняйте на себя. Это все равно как получить пряжу от прядильного станка, не зная его устройства. И потому, идя по административной лестнице, вам впору задуматься, насколько сильнее вас Лилиана Борисовна. Она, в сущности, и помогла вам с общежитием для приезжих больных. Она ходила тогда по этой же лестнице. Она обращалась, как вам удалось вспомнить, к тому же человеку с плохо запоминающейся фамилией — Лакутинову.
Да, Лилиана Борисовна поднималась по этой же лестнице, но с каким-то другим чувством и знаниями, вам недоступными. И если ставка повара — действительно очень сложная вещь, то здесь вы ничего не добьетесь, а если одержите победу, то лишь благодаря тому счастью, которое иногда, как манна небесная, осеняет невежд и делает их великими…
И, уже найдя дверь с табличкой «С. С. Лакутинов», вы представили себе, как бы вознегодовала Татьяна Федоровна, подслушав ваши трусливые мысли. «Прими же хотя бы вид! — как будто зашептал голос матери. — Вид — это властитель над незнакомыми». И вы очутились с глазу на глаз с административным лицом, приняв такой вдохновенный, ослепительный и иронический вид, что у него некоторое время был охрипший голос и он осторожно откашливался, разговаривая с вами.
Правильно о нем сказал молодой «представитель» — перед вами была неброская и внешне суховатая личность лет под шестьдесят. Суховатость была прежде всего физическая и какая-то птичья: сухая, будто петушиная лапа, рука, острый обтянутый подбородок, костлявый нос. При всем том его лицо и фигура были правильные, с изящными линиями; во всем облике, даже в очках, чувствовалась некая «врачебная интеллигентность».
— Наконец я вижу, — сказал он галантно, — нашу московскую знаменитость. Никогда не предполагал, что вы еще и первая красавица Москвы!
Фраза смутила и сбила вас. Трудно быть первой красавицей Москвы и в то же время просительницей, обивающей пороги. Верный тон ускользал еще и потому, что вы как-то забыли его имя-отчество. Неназванный служащий административного здания — как больной, приходящий в сознание: с ним нет настоящего контакта. Такой служащий, пока вы его не назовете, невольно сопротивляется вам как чему-то инородному, случайному в его кабинете, пригодному только для комплиментов. Но скажите служащему «Сергей Семенович» или, кажется, «Сергей Степанович» — и вы уже ступили в круг его знакомых, в нем что-то дрогнуло и отозвалось.
— Сергей Степанович… — начали вы.
— Сергей Софронович, — поправил он.
Так начался ваш разговор.
Сергей Софронович Лакутинов высказал полное согласие с тем, что для развития ваших дел нужен настоящий стационар, а не общежитие (общежитие было, конечно, временной мерой) и тут не обойтись одним котлопунктом, нужно улучшенное медицинское обслуживание, нужна перевязочная… не будем заглядывать дальше. И все это будет, в соответствии с планом, системой, последовательностью. И в первую очередь должно быть удовлетворено ваше, в сущности, скромнейшее заявление, которое он, не прерывая беседы, успел просмотреть.
Сергей Софронович Лакутинов выразил сожаление, что идет последний квартал года и что фактор времени иногда тормозит осуществление наших добрых намерений. Никто не бог к концу года — тем более не финансовый бог. Ведь общежитие вы получили где-то к весне? К следующей весне будет у вас и стационар. Сейчас мы тоже дремать не будем. Прежде всего мы возьмемся за столовую; наша инспекция наведет порядок. А вы пока продержитесь, установите, в счет сверхурочных, дежурство на кухне общежития; от столовой будете получать не готовые блюда, а продукты. Организуйте, в конце концов, родственников на общественных началах…
— Но если все же выкроить ставку… — начали вы.
— Вы, вижу, не представляете…
— Мы ведь платим столовой за труд поваров? Эти деньги возьмем и заплатим своему повару…
Сергей Софронович Лакутинов улыбался. Хотел закурить, но, взглянув на вас, лишь поиграл большой блестящей зажигалкой.
— Если можно так перетасовывать финансы, то деньги, отпущенные, допустим, на питание, шли бы на починку шведской стенки в кабинете ЛФК, а ваша бы зарплата время от времени превращалась в единовременное пособие семьям больных.
Вы, Ольга Николаевна, вскинули голову:
— Эти азбучные истины я тоже понимаю, но здесь требуется только уполномоченная рука…
— К сожалению, Ольга Николаевна, у нас здесь ничья рука в этом смысле не уполномочена.
— Значит, идите, Ольга Николаевна, в следующую инстанцию? Это уже становится смешно. Не пойду!
Если бы Сергей Софронович Лакутинов видел когда-нибудь сцену вашего детства, получившую название «На глубину — вброд», он уловил бы в вашем голосе опасные ноты. Но он улыбнулся, как улыбаются капризу красивой женщины. Однако оттого, что вы раздражались, его нервы тоже ответили слабым отзвуком. Ему хотелось бы видеть, что логичная манера рассуждений нравится знаменитой москвичке и сам он вам импонирует как человек объективный, обходительный и не забывающий, что говорит с дамой. Год назад он оказал вам помощь ради Лилианы Борисовны, но теперь был бы не прочь сделать вид, что это делалось ради ваших заслуг и ему было бы желательно, чтобы на вашем лице отразилась признательность. В конце концов, он не автомат вроде тех, что стоят в закусочной: опустил жетон — получил бутерброд, а не получил — значит, досада: автомат неисправен.