то уже удача. То же самое касается и тренеров. Кем бы я стал, если бы родился в Магадане? Уж никак не тренером по фигурному катанию.
А дальше надо просто работать. Можно не быть знаменитым - люди интуитивно чувствуют, если в тренере есть искра божья. Ученики начинают «подплывать» сами. И только потом в этом перенасыщенном ученическом растворе неизбежно начинают появляться кристаллы и кристаллики.
- Звучит, действительно, как готовый рецепт. А как было в жизни?
- Я довольно рано почувствовал, что мне интересно тренировать. Во всяком случае, уже с конца своей спортивной карьеры приобрел киноаппарат, стал снимать, сам проявлял пленку, сам клеил, рассматривал по фазам, как человек движется. Делал все то же самое, что до меня делали Москвин, Жук, Эдуард Плинер.
Сначала у меня была самая простенькая камера. По-моему она называлась «Спорт» и стоила 14 или 15 рублей. Второй камерой была «Нева» с переключающимися объективами. Но в конце концов я накопил денег и купил японскую камеру и просмотровый столик, на котором, вращая пленку вручную, можно было медленно просматривать кадры.
Снимал я везде, где только мог, переписывал старые пленки, которые удавалось достать, а потом на сборах мои ученики все лучшее копировали на льду. Кинотека у меня была одна из самых больших в мире. Такая же, знаю, была у Жука, и Москвина.
Придумать в фигурном катании что-то новое довольно сложно. Для этого нужен большой исходный материал, опыт. Как чужой, так и свой собственный. Кстати, иногда ловлю себя на мысли, что раньше все мы не считали зазорным снимать, записывать. А сейчас большинство наших тренеров лишь скептически наблюдают за тем, что происходит на льду и практически не пользуются тем, что приходит в фигурное катание с Запада, от других специалистов. В какой-то степени идут по нашим стопам. Заимствуют расположение элементов, подбор музыки, хореографии…
- То есть, творчество превращается в ремесло?
- Это, кстати, не самое плохое понятие. Искусство - и есть ремесло, доведенное до высшей степени совершенства. Сравните, к примеру, мою работу и работу Тамары Москвиной. На первый взгляд, у нас все различно, но на самом деле, очень много общего. Она разработала свою систему построения программ, чередования элементов - и я тоже. Правила сейчас таковы, что, например, в короткой программе как не старайся, ничего принципиально нового не создашь. Даже в расположении элементов.
Многое предопределено физиологическими особенностями человеческого организма. Нельзя, например, самый сложный элемент оставлять на конец программы - спортсмен, скорее всего, с ним не справится. Существуют и другие законы. В театре артист никогда не стоит в углу сцены. Если стоит -значит, задумано что-то с этим связанное. Финальная часть спектакля - тоже всегда в центре. Черные козни - возле кулис. Это не что иное, как закон зрительского восприятия. И, думаю, именно потому в искусстве ему следуют повсеместно.
Еще один секрет успеха заключается в обстановке, в которой растет спортсмен. Помню, когда Олег Протопопов только начинал кататься в Ленинграде, он написал заявление с просьбой перевести его из Дворца пионеров в «Динамо» - на более крупный каток. Мол, на него должно смотреть больше зрителей. Он уже тогда чувствовал свою исключительность. Так и должно быть. Один из моих первых учеников Виталий Егоров в свое время соревновался со знаменитым японским фигуристом Игараши. Однажды на каких-то соревнованиях Егоров сказал: «Я сделаю тройной лутц, а Игараши увидит - и наверняка свалится», Так, кстати, и произошло.
Подобное ощущение внутренней силы всегда отличало и Урманова, и Ягудина, и Плющенко. Работать в одном коллективе им было очень трудно. Но, мне кажется, ребята интуитивно чувствовали, что все их результаты - следствие необычайно высокой конкуренции в группе. Сама тренировочная атмосфера двигала их так, что другим и не снилось.
- В ком из спортсменов вы впервые увидели возможность реализовать свои тренерские амбиции?
- Первой наиболее перспективной ученицей была моя жена - Таня Оленева. Она стала чемпионкой Советского Союза. Сам я был чемпионом страны лишь однажды и, естественно, победу Татьяны считал очень высоким показателем. Потом у меня каталась Наташа Стрелкова. Анна Антонова перешла ко мне из группы жены. У нее же начинали тренироваться Марина Серова, Таня Андреева - обе, как и Антонова, становились призерами юношеского первенства мира. Очень способным фигуристом был Виталий Егоров, позже пришел Юрий Овчинников, которого до этого много лет тренировал Москвин. А в 1976-м все амбиции были пресечены в корне - меня сделали невыездным.
- Чем вы так провинились?
- У меня на этот счет есть лишь подозрения. Видимо, кому-то мы с Овчинниковым очень мешали. Случилось это как раз перед выездом на Олимпийские игры в Инсбрук. Я даже получил тогда олимпийскую форму, помните - роскошные у олимпийцев были шубы. И когда мы все в этих шубах, с гвоздиками шли по Красной площади к Мавзолею, один из руководителей команды - покойный ныне Валентин Сыч - вполголоса мне и сказал: «Ты не едешь».
- И началась черная полоса в жизни?
- Сейчас я уже не считаю ее черной. Как говорится, нет худа без добра. Я погрузился в науку, написал диссертацию, посвященную прыжкам в фигурном катании, получил ученую степень, - в общем, старался находить какие-то преимущества в навязанном мне образе жизни.
Закончилось все это очень странно. Я периодически пробовал обращаться в разные инстанции и однажды решился поехать в Москву в ЦК КПСС и к председателю Спорткомитета СССР Сергею Павловичу Павлову. Павлов принял меня рано утром, еще до начала рабочего дня, выслушал, потом снял трубку какого-то своего телефона, попросил, чтобы его соединили с первым секретарем ленинградского обкома партии Борисом Ивановичем Аристовым и говорит: «Боря? Это Сережа. У меня тут Мишин Алексей Николаевич сидит…».
Потом он попросил меня выйти, так что содержание самого разговора я не слышал. Распрощались мы тепло, я сразу же направился в ЦК, но не успел войти в кабинет, как услышал: «Что вы ерунду говорите? У вас абсолютно все в порядке». Я вернулся домой и к полному своему изумлению обнаружил, что все действительно в порядке - я выездной. Та история очень здорово меня закалила. Хотя с точки зрения тренерской работы, меня остановили на три года: кто же отдаст невыездному тренеру хорошего ученика?
* * *
Главное отличие Мишина от своего тренера заключалось, пожалуй, в том, что для него, как и для Тамары, цель стать лучшим во чтобы то ни стало, затмевала все. Возможно сказывалось то, что они сами, будучи спортсменами, хоть и не достигли больших высот, но слишком близко к ним подобрались. Успели вдохнуть этого победного воздуха до такой степени, что отравились им на всю жизнь.
- Когда тренер говорит, что считает главным - воплотить на льду музыку, то для меня это, простите, детский лепет на лужайке. Не об этом надо думать. А о том, чтобы завоевать медаль и победить всех соперников, - говорил мне Мишин. - Надо видеть конечную задачу - «goal», - как говорят американцы. А она в спорте одна - выиграть. Вот и я прежде всего думаю, что во-первых, моя программа должна быть безупречной технически, чтобы спортсмен мог с ней победить. Во-вторых, она должна быть предельно удобной для фигуриста, чтобы он мог ее выполнить так, чтобы победить. В третьих, программа должна понравиться судьям, чтобы они оценили ее максимально высоко и ты, опять же, мог бы победить.
Когда я однажды попросила Москвина дать оценку тренерской деятельности своего ученика, Игорь Борисович сказал:
- В спорте ведь результат говорит сам за себя. Если он есть, значит тренер работает правильно. Мишин встал на ноги во многом благодаря своей диссертации, которую защитил, когда работал на кафедре велосипеда и коньков в институте Лесгафта. Взял тему биомеханики – этой областью в те годы вообще занимались немногие. Правда потом, когда Мишин отправился получать отзыв о своей научной работе на кафедру теоретической механики в институт Ульянова-Ленина, человек, к которому его направили, оказался моим приятелем по яхтенным делам. Он долго меня тогда поддевал. Мол, прочитал диссертацию моего ученика и еще раз утвердился во мнении, что спортивной науки не существует.
Безусловный плюс Мишина заключается в том, что он хорошо умеет использовать людей. Привлекает к работе самых разных хореографов, других специалистов. У Тамары таких специалистов всегда было значительно меньше. Хотя она тоже, как и Мишин, никогда не спрашивала моих советов. Возможно, мне просто не удалось сформировать ее как тренера. А может наоборот – сформировал слишком самостоятельную личность...
Иногда противоречия между нами во взгляде на фигурное катание становились столь велики, что я даже шел на хитрости. Помню, когда Тамара ставила короткую программу для Юко Кавагути и Александра Смирнова под «Лебедя» Сен-Санса, ей в процессе работы попалось это же произведение, но с голосом. И она решила поставить этот музыкальный кусок в той части программы, где были запланированы шаги.
Шаги – это такая вещь, которую нужно обязательно оттенить. Я сам иногда вообще брал для шаговой комбинации другое произведение - чтобы сменой музыки подчеркнуть особенность этой части программы. Тамара же никак не могла решить, куда этот вокализ воткнуть.
Зная, что меня она не послушает, я стал действовать через Артура Дмитриева. Попросил его подсказать Тамаре передвинуть вокализ на самое начало шаговой дорожки, но после маленькой паузы. Чтобы зрители получили возможность осмыслить, что под новую музыкальную тему начинается новый элемент.
Когда в итоге Тамара сделала именно этот вариант, я даже похвалил ее за то, что она сообразила так поступить. Она смешная всегда была в этом плане.
Когда мы жили в Америке и иногда ходили за покупками, то постоянно спорили: мне нравилось одно, ей другое. Один раз я ее просто надул. Повел в обувной магазин, где мне понравилась пара, сделанная словно специально под Тамарину ногу. Взял ботинок в руку и стал ругаться, на чем свет стоит. Мол, и кожа не та, и колодка, и фасон. В итоге именно эту пару она и купила.