Парусный спорт во время войны оказался в Ленинграде очень востребован. Те, кто до войны работали тренерами, ушли служить – снабжали город топливом, продовольствием – все это возили на буерах. На них же ходили в разведку. Правый берег до самого Кронштадта ведь не был оккупирован. На Финском заливе стоял лед в метр толщиной.
А после войны открыли секции, потому что многие хотели заниматься спортом. Конечно, яхты и швертботы, которые оказались в распоряжении яхтклубов, были не новыми, еще довоенного производства. Но ходили они вполне надежно.
- Вам же не сразу дали собственную яхту?
- Конечно не сразу. Сначала были теоретические занятия, практические – под присмотром тренера. Как в гребле: одна команда гребет, а три других ждут на берегу своей очереди. Первые из лодок вылезают, вторые тут же на их места садятся. Я ведь занимался и греблей тоже – был чемпионом Ленинграда в своей возрастной категории.
Петр Петрович Орлов, у которого я тренировался, летом работал с нами как раз на гребной базе. Летом же льда не было, поэтому нужно было придумывать, чем занять спортсменов. Гребля прекрасно помогала развивать и физическое состояние, и морально-волевые качества. Только фигуристов в гребном клубе человек тридцать занималось. Одна из наших девочек даже гребла в четверке, которая была чемпионом Европы.
Ну а яхты – это романтика. Я в основном ходил на маломерных судах – одиночках. Мне нравилось чувствовать, что я сам себе хозяин, сам за все отвечаю, ни от кого не завишу.
В команде мне тоже ходить доводилось. Помню, в Таллине была экспериментальная яхта – флагманский проект. Как-то мы шли по ветру, начали убирать спинакер – это такой дополнительный парус, похожий на парашют, и на самом верху между щечками блока попал фал. Меня, как самого молодого, и послали его высвобождать. А я страшно боюсь высоты. Но делать нечего - взял плоскогубцы, пополз. Добрался до верха, как обезьяна – страшно, лодка с такой высоты совсем крошечной кажется. Ковырял этот фал, пока не справился. Такого страха натерпелся…
С фигурным катанием те мои тренировки прекрасно сочетались. Просто фигурное катание было профессией, а парус – хобби, несмотря на то, что я пять раз становился чемпионом Ленинграда.
Пропустил только 1949-й и 50-й год, потому что как раз тогда в Марьиной роще открыли искуственный каток, и там летом проводились сборы.
В 1951-м я снова вернулся в парус. У меня в ванной стоит серебряный кубок, в котором зубные щетки лежат, на нем выгравировано: «Победителю балтийской парусной регаты 1951 года». А я даже не помню, что это были за соревнования.
Парус мне нравился еще и тем, что больше всего напоминал шахматную игру с элементами риска. Надо было постоянно угадывать, откуда «зайдет» ветер, зайдет ли он, как пойти, чтобы «поймать» его раньше соперников. Постараться пойти в то место, где ветер можно лучше «поймать», если он совсем слабый.
Если же говорить о пике карьеры, то это был 1962-й. Я тогда попал на Золотой кубок – фактически это чемпионат мира яхт-одиночек в классе «финн». В нем принимало участие 150 яхт. Все они не помещались на стартовой линии, приходилось располагаться в три ряда, и если ты оказывался во втором или третьем, выбраться вперед было уже невозможно.
Изначально в тех соревнованиях должен был выступать Валентин Манкин. Он тогда еще не был олимпийским чемпионом, но считался очень сильным гонщиком. Что-то у него тогда не сложилось с визами, а вот лодку к месту старта доставить успели.
На его лодке я и стартовал, поскольку моя не успевала прийти из Германии, где я незадолго до этого стал победителем знаменитой Варнемюндской регаты. Пришлось, правда, просить парус и мачту у знакомых, кое-что под себя переделать. Главная проблема заключалась в том, что яхта Манкина была рассчитана на более тяжелый вес спортсмена. В парусном спорте это очень важно.
Помню, долго гадал, как построить первую гонку, чтобы выйти вперед - ветер ведь никогда не дует одинаково. Я забрался тогда под самое судейское судно. В стороне от всех. И получилось, что угадал: всех еще больше снесло в сторону, а я поймал ветер и ушел вперед. Обошел всех по правому краю и оторвался довольно сильно. За мной увязался датчанин Пауль Эльвстрем – он до этого на трех Олимпийских играх подряд становился чемпионом в классе «Финн». Здоровый такой мужик. Управлять яхтой в сильный ветер – работа довольно силовая. Я же весил всего килограмм 70. Ну еще ватник мокрый. Но все равно веса не хватило, пришел вторым.
Этот датчанин меня тогда и обошел - остальных совсем в сторону снесло. Вытащил я тогда свою яхту на берег, все подходить начали, рассматривать, интересоваться: что это за допотопное деревянное чудо? У меня тогда не было ни своих парусов, ничего.
После трех гонок я шел на третьем-четвертом месте, а потом получил два «нуля». Один раз из-за того, что сломал мачту, а вторая гонка просто не удалась - финишировал 30-м. В общем зачете остался 15-м, но по парусным меркам первые пятнадцать мест среди 150-ти участников считаются в таких гонках призовыми. Так что смело могу считать себя призером чемпионата мира.
После этого занимался парусом еще долго. С одной стороны, не было никакой необходимости его оставлять. С другой, мне было интересно. Парусники – вообще интересный и необычный народ. Сам парусный спорт – это постоянная борьба со стихией. Наверное поэтому и те, кто принимает в нем участие, относятся друг к другу на равных. Те, кто был вокруг меня, были очень благородными людьми. Встречались, конечно, жуликоватые – на уровне правил, но гнусностей никто никогда друг другу не делал. Это не фигурное катание – где провел коньками соперника по батарее – и все.
Помню, еще до моего участия в чемпионате мира, в Хельсинки проводились соревнования, посвященные столетию ньюландского яхтклуба. И меня туда послали. Там был длинный пирс, вдоль которого бок о бок стояли яхты всех участников. Так получилось, что место для нашей яхты было отведено рядом с яхтой короля Норвегии Олафа Пятого. А мы же были на своих харчах – приходишь с гонки, тут же раскочегаривается старенькая печка, щи варятся, мясо... Все натуральное, не из каких-то кубиков. Когда готовили, запах по всему клубу шел.
Как-то я возился вечером на палубе – что-то чистил. Вижу, подходит король. И спрашивает меня: «Сэр, не могли бы вы спросить разрешения капитана подняться к вам на борт?»
Я помнится спросил, говорит ли он по-немецки. Олаф с юмором ответил, что не просто говорит, но полагает, что делает это неплохо. Потом поднялся на яхту. Мы, естественно, стол накрыли по такому случаю, я выступал в качестве переводчика.
Все то время, что норвежский король гостил у нас, два его охранника с винтовками на пирсе возле нашей яхты стояли. Несколько раз еще Олаф Пятый к нам в гости заглядывал – за жизнь беседовали.
В какой-то из дней гонку решили отменить, потому что ветер был недостаточно сильным – почти штиль. И за Олафом вышел катер, чтобы отбуксировать его к берегу. Мы же на своей яхте пытались как-то грести к берегу веслами. Получалось, прямо скажем, неважно: на яхте нашлось всего два или три весла.
Когда королевская яхта проходила мимо нас, Олаф вдруг замахал нашему капитану: мол, бросай конец. Притормозил даже. Я конец кинул, он собственной рукой его поймал, закрепил – так мы на королевском буксире до берега и добрались. На следующий день одна газета даже написала: «Олаф Пятый протянул руку помощи коммунистам». Руководитель нашей делегации тогда очень радовался той публикации.
На следующий год в Норвегии разыгрывался «Золотой Кубок» и Олаф Пятый награждал всех участников. Когда на сцену поднялся я, он внимательно не меня посмотрел и даже не спросил, а скорее утвердительно сказал: «Мы встречались с вами – в прошлом году».
Кстати говоря, на тех соревнованиях в нашем же классе ходил и греческий король – Константин.
Еще помню американца, который был чуть ли не олимпийским чемпионом в классе больших яхт, а в обычной жизни был довольно известным профессором одного из крупнейших американских университетов. Поэтому мне и было очень интересно с такими людьми общаться. Да и потом, не каждый же может сказать, что угощал щами короля?
- Другими словами, занимались не ради результата?
- Меня гораздо больше интересовали другие вещи. Я был очень «рукодельным» - многое делал своими руками, швы на парусах, например. Первым сделал свою мачту не круглой, а сплющенной. Круглая сильно гнется во все стороны. А сплющенная создает определенную жесткость для паруса. Вот я и придумал именно таким образом ее модифицировать. И только через 10 лет знаменитый бразильский яхтсмен Йорг Брудер, став бизнесменом, заполонил мир своими мачтами, изготовленными по этому же принципу.
Новый покрой паруса я тоже придумал первым. Все тогда смеялись: мол, Игорь Борисович под бюстгальтером ездит. Паруса ведь были треугольными, а я сделал на своем вытачки - по биссектрисам. Сейчас все большие яхты – те, что участвуют в Кубке Америки, например, - имеют паруса, сшитые именно таким образом.
- Своей яхты у вас нет?
- Я же никогда не был собственником. В те годы, когда выступал, было принято искать рулевых и обеспечивать их судами. Вот и привык, что если мои умения нужны государству, то государство создает мне все условия для выступлений. Поэтому в моем сознании до сих пор существует диссонанс между теми временами и этими. Раньше, помню, едешь в выходные по Приморскому шоссе мимо Лахты – белым бело все от парусов. Сейчас пусто. Те, у кого яхта есть, используют ее разве что для того, чтобы поставить в трюм ящик пива и покатать девочек.
- Тамару вы катали?
- Да. Но она, в отличие от меня, никогда не относилась к яхтам трепетно.
* * *
- Парусный спорт очень хорошо воспитал меня в плане владения собой, - сказал в одной из наших бесед Москвин. - Там ведь все просто: допустил промашку — значит сам и виноват. Это качество сильно пригождалось мне в фигурном катании. Правда однажды я все-таки вышел из себя. Было это в 1969 году. Мой ученик Володя Куренбин тогда выиграл Универсиаду в Ленинграде, стал вторым на первенстве страны, но в сборную его не взяли.