На свой первый чемпионат мира, кстати, я поехал вместо другого ученика Игоря Борисовича - Володи Куренбина. В моей спортивной жизни вообще было немало ситуаций, когда меня посылали вместо кого-то. А тогда я был действительно лучше, чем многие другие фигуристы, но в то же самое время имела место некая нестабильность, которая не позволяла окружающим верить в какое-то серьезное мое будущее в фигурном катании. На соревнованиях то выстреливал, то срывался... Подозреваю, кстати, что с обязательными фигурами у меня было не очень хорошо не столько из-за зрения, которое действительно было неважным, сколько из-за внутреннего состояния. Слишком сильно я «заводился» на соревнованиях.
По большому счету Москвин так и остался моим единственным учителем - другого у меня не было. К Мишину я перешел, когда уже был всему научен – оставалось лишь отполировать. Основа тренерской профессии у меня тоже сложилась именно тогда, когда я катался у Игоря Борисовича. Его техника работы. Хотя в Америке я тоже многому научился. Для того, чтобы начать там свой бизнес, нужно было заниматься с классами – то есть с теми, кто вообще ничего не умеет делать на льду. Приходилось учить людей каким-то совсем элементарным вещам, которые у любого американского тренера расписаны на бумажке. Этот период, кстати, был хорош тем, что сразу позволял понять: стоит становиться тренером, или нет. Можешь ты работать только по бумажке, или в состоянии придумать что-то свое, научить лучше и быстрее.
К сожалению не могу сказать, что между мной и Москвиным сейчас есть какие-то отношения. Я довольно давно уехал из Питера. Сначала в Москву - учиться в ГИТИСе, потом за границу. Изредка передавал Игорю Борисовичу приветы, когда пересекался с Тамарой, иногда звонил сам. Как-то Москвин передал мне фотографию с подписью, где написал, что ему приятно, что я занимаюсь тренерством. Что это – очень благородный и ответственный труд. Не могу сказать, что подпись была личной, но получилась она теплой. Я многое прочитал в ней между строк.
А может быть мне просто очень хотелось почувствовать эту теплоту. Я ведь действительно считаю Игоря Борисовича вторым отцом.
- Он был интересным мужчиной?
- Не был красавцем в классическом понимании этого слова, но был настоящим мужиком. Я видел, какими глазами смотрели на него женщины, да и мы, ученики, старались копировать какие-то вещи. Я, например, всегда делал себе такую же стрижку как у Игоря Борисовича – ежик.
Ну а поскольку встречаемся мы крайне редко, в моей памяти образ Москвина остался именно тем, что был когда-то: жесткого, неизменно уверенного в себе и весьма конфликтного человека. Хотя на самом деле он совершенно не жестокий человек. С очень большим сердцем. Возможно, он сам заковал себя в какую-то ракушку, именно потому, что был слишком ранимым человеком. И эта ракушка давала ему чувство большей уверенности, что ли. Предохраняла его самого от чужой жесткости и грубости.
К тому же Москвин был изначально поставлен в такие рамки системой, предписывавшей воспитывать спортсменов определенным образом. Другого в России наверное в те времена и не знали. Чтобы побеждать, нужно было быть жестким. Не только в фигурном катании, но в спорте вообще.
Глава 10. ЦЫПА
Личное дело: Куренбин Владимир Иванович. Родился 15 мая 1946 года. Мастер спорта международного класса.
Специализация – одиночное катание. Тренер – Игорь Борисович Москвин.
Двукратный серебряный призер чемпионатов СССР (1963, 1969). Бронзовый призер чемпионата СССР (1968). Двукратный серебряный призер КУбка СССР (1969-70).
Бронзовый призер Спартакиады народов СССР (1966).
Чемпион VI зимней Спартакиады профсоюзов СССР (1967).
Чемпион Спартакиады народов РСФСР (1970).
Чемпион Всемирной Универсиады в Инсбруке (1968). Бронзовый призер Универсиады-1966 в Турине.
Участник чемпионата Европы в Вестеросе (1968, 10-е место)
Водитель, доставивший меня к старинному особняку в центре Санкт-Петербурга из аэропорта «Пулково», нажал комбинацию цифр на домофоне, и массивная дверь загрохотала металлом. Поднявшись на этаж, мы вошли в квартиру, стены которой были от пола до потолка увешаны картинами. Где-то в дальнем конце невероятно длинного коридора уходила куда-то наверх винтовая лестница. Мой провожатый окликнул кого-то невидимого в недрах квартиры, и сверху неожиданно раздался глухой голос: «Да-да, провожу, конечно. Владимир Иванович уже ждет...»
Пройдя анфиладу комнат, плотно уставленных стеклянными витринами, старинными зеркалами, полотнами всех размеров и антикварной мебелью, я, наконец, увидела человека, ради которого приехала в Питер. Невысокого, кряжистого, с пронзительным, цепким взглядом и весьма органичной в этом антикварном интерьере сединой.
Впрочем, достаточно было беглого взгляда на лицо и руки, чтобы понять: в молодости мой визави был отчаянно рыжим.
Сама не знаю почему вдруг, фактически уже закончив работу над книгой, я захотела встретиться с Владимиром Куренбиным. От фигуристов одного с ним поколения не раз слышала: «О чем с ним разговаривать? Он ведь давно отошел от фигурного катания. Имеет в городе сеть гостиниц, свою антикварную галерею. Но вряд ли расскажет что-либо интересное».
Наверное все-таки сыграла свою роль та невероятно теплая интонация, с которой Игорь Борисович Москвин слегка протяжно произносил юношеское прозвище своего ученика в наших беседах: «Цы-ыпа...». И вот теперь я ошарашенно крутила головой по сторонам, впечатленная столь высокой концентрацией чистого искусства в одном пространстве, и совершенно не представляла, с чего начать разговор.
Куренбин начал его сам. Наблюдая за моей реакцией, негромко сказал:
- Успех в антикварном бизнесе – он не от человека зависит. Это где-то там определяется, - он поднял глаза к потолку. – Свыше. Как антиквар я удачлив, безусловно. Началось это увлечение с того, что в пяти или шестилетнем возрасте стал собирать монеты. Менял их за этикетки какие-то. Всегда интересовался живописью, хотя никто никогда в нашей семье этим не увлекался. Как и антиквариатом. Уже после того, как я закончил кататься и стал работать в балете на льду, чтобы шел рабочий стаж, приходилось по семь месяцев проводить на гастролях. Естественно, я терял клиентов, не было времени работать с ними напрямую, приходилось обращаться к дилерам. А в 1987-м я оформил пенсию и с этого времени стал заниматься только искусством. Знаний у меня намного меньше, чем у других антикваров, но по значимости коллекций я занимаю в Питере лидирующие позиции. А возможно и в Москве. Например, знаю точно, что коллекция модерна Барбары Стрейзанд и близко не идет в сравнение с моей. При том, что возможностей у нее несравнимо больше.
А вот в фигурном катании... Не тем видом спорта я все-таки занимался. Вот если бы это был настольный теннис... В этой игре я даже сейчас - в своем возрасте - показываю неплохие результаты и даже способен прибавлять.
- Каким же ветром вас в фигурное катание занесло?
- В 1951 году папа поехал в Чехословакию работать военным атташе. В Прагу. Там я начал заниматься – у тренера, который впоследствии работал с четырехкратными чемпионами мира в танцах на льду Евой и Павлом Романовыми. Спустя 11 лет, когда я уже тренировался у Москвина и в 1963-м приехал на турнир «Пражские коньки», мы совершенно неожиданно встретились с этим тренером на катке и как раз вспомнили, как я совсем маленьким мальчиком у него катался. Другое дело, что Ева с Павлом уже были к тому времени чемпионами мира, а я – никем. Занял на тех соревнованиях второе место проиграв Ондрею Непеле.
Переживал страшно, что какой-то шибздик у меня выиграл. Мне-то было уже 17 лет, а ему – 13. У Непелы к тому же были совсем крошечные прыжки. Мы-то все прыгали высоко, Игорь Борисович учил, что нужно не просто все положенные обороты скрутить, а непременно выполнить прыжок «с зависом» – был такой термин.
Прыжками тогда вообще многие наши фигуристы отличались. Был такой Лев Михайлов, про которого двукратный олимпийский чемпион Дик Баттон говорил, что он прыгает его фирменный прыжок «Баттон» лучше него самого. Сказать, что Михайлов прыгал выше борта, это вообще ничего не сказать. Он разгонялся, как умалишенный, как только мог. И летел... Каким образом я у него выиграл в 1963 году на чемпионате СССР, вообще не понимаю.
В 1961-м я уже вовсю осваивал тройные прыжки. За год до этого Олег Протопопов приехал с Олимпийских игр из Скво-Вэлли и стал меня учить прыгать тройной тулуп - прыжок, которого в те времена у нас в стране вообще никто себе не представлял, включая Москвина. У Игоря Борисовича в те времена уже были какие-то киносъемки, которые он делал на всех соревнованиях, но тулуп там никто не прыгал. Сам Олег выполнить этот прыжок тоже не мог, но видел, как это делают другие. И взялся вместе с Москвиным объяснять мне, как нужно прыгать. Смешно, но тулуп я тогда выучил.
Потом стал учить сальхов и риттбергер. Кстати, австриец Эммерих Данцер стал в 1965-м чемпионом мира вообще без тройных прыжков.
Тренировались мы в те времена по 12 часов в день – сейчас такое и представить себе невозможно. Ездили по разным каткам, иногда Москвин выпускал меня на лед, когда там катались Белоусова и Протопопов – у них было четыре часа индивидуального льда. Во время сборов, которые обычно проводились в Москве в пансионате ЦСКА, первая тренировка начиналась в пять утра. До девяти мы катались, потом освобождали лед хоккеистам, а сами ехали на Стадион Юных пионеров. Оттуда – на открытый каток в Сокольники. И уже вечером возвращались на вторую тренировку в ЦСКА. Так и набиралось часов 12. Если Москвин не был занят, он ездил вместе с нами.
И мы, и хоккеисты ЦСКА жили на тех сборах в таких условиях, что сегодня никому не объяснить. Туалет и душ в конце коридора, из мебели, помимо четырех кроватей, в комнате один шкаф стоит – даже тумбочек нет. Мы, питерцы, вообще жили в одной комнате вшестером. Я и Леша Мишин спали по обе стороны двери, а у окна располагались Игорь Борисович с Тамарой и Саша Гаврилов с женой. И ведь никто ни с кем не ссорился. Не помню во всяком случае чтобы между нами случались какие-либо скандалы.