Другие тренеры всегда внимательно следили за тем, что происходит у Москвина. Когда я уже дорос до серьезного уровня, со мной в качестве хореографа работал артист Мариинского театра Юрий Потемкин. Ему Игорь Борисович разрешал то, что обычно хореографам не дозволяется. Например, когда ставилась программа и вчерне «разбрасывались» элементы, Потемкин всегда сидел на трибуне и наблюдал. Иногда вклинивался в постановочный процесс, начиная рассказывать мне о том или ином образе, о творчестве композитора в целом, о том, какие балеты ставились на его музыку, кто из великих танцовщиков танцевал ту или иную партию - Москвин любил ставить программы на музыку балетных спектаклей, которые шли в драматических театрах.
Пока Потемкин рассказывал это, я стоял в коньках с другой стороны борта и слушал. Возможно, Игорь Борисович видел, насколько серьезно я воспринимаю рассказы Потемкина и понимал, что нельзя упускать возможность такого общения. Считал это настолько важным, что был готов отнять – и отнимал - тренировочное время у самого себя. Именно на льду, в момент работы над программой, а не где-нибудь в раздевалке.
Насколько велики были те жертвы со стороны тренера я понял значитально позже, когда сам стал работать хореографом с другими тренерами. Время на льду всегда настолько ограничено и настолько дефицитно, что далеко не всякий специалист дозволяет хореографу это время отнимать. Тем более, что технические требования к программам жестко расписаны и постоянно растут. Но то время, когда произвольная программа была по настоящему произвольной – дозволяющей спортсмену делать все, что он хочет – я до сих пор вспоминаю с ностальгией. Именно тогда рождались многие элементы, в том числе и те, что я придумал сам, потому что сама обстановка способствовала этому. Бобринский переворот, вращение в «пистолетике», каскад прыжков с вращением в разные стороны – многие из этих элементов никто не может повторить до сих пор. Москвин же постоянно провоцировал нас. Говорил, что мы должны отличаться от остальных. Любил повторять: «Вам нужно уметь доказывать свою силу результатами. Просить за вас я никуда не пойду».
Вроде бы – шаблонная фраза, но это был его стиль жизни от которого он не отступал ни на шаг.
Память у него всегда была прекрасной, но никогда не было и намека на злопамятность. Еще была поговорка, которую мы иногда слышали в конце сезона, когда тренерам предстояло отчитываться перед начальством: «Пили-ели, веселились, подсчитали – прослезились». Когда сезон выдавался неудачным, или нужно было расхлебывать какие-то наши прегрешения, эти слова давали возможность очень хорошо понять, что именно мы своим поведением и выступлениями просто подставили тренера.
При этом Москвин очень нас любил и никогда не обижался на розыгрыши. Была знаменитая история, когда он несколько раз покупал себе новые ботинки для работы на катке вместо стареньких фетровых ботиков, которые носил лет десять. Покупка новой обуви у Игоря Борисовича превращалась в целую процедуру. Ему обязательно нужно было рассмотреть все швы, стельки, подошвы, шнурочки...
Первые ботинки он купил в Череповце. А старые ботики отнес на улицу и выбросил в урну. Мы потихоньку принесли их обратно и запихнули на дно его чемодана.
На следующий сбор в Запорожье Москвин снова приехал в старых ботиках. Через пару дней купил новые, а старые выбросил. Мы их снова вытащили и снова подложили в чемодан. Так он покупал себе ботинки несколько раз. И каждый раз после того, как мы их «возвращали», неизменно приходил в этих стареньких ботиках на тренировку, показывая нам, что шутку заметил и оценил.
- Почему от него ушел Юра Овчинников?
- Вполне допускаю, что я слишком сильно наступал ему на пятки. Потом ведь было и другое: когда Игорь Борисович сказал, что я должен найти себе какого-то другого тренера, то порекомендовал как раз Овчинникова.
Уже под руководством Юры я стал чемпионом Европы. Много лет спустя понял, что этот титул на самом деле был завоеван благодаря совокупности нескольких моментов. Той технической основы, которую мне дал Москвин, стержню и навыкам, которые он во мне воспитал, и, безусловно, влиянию Юры с его идеями и свежести восприятия, которая у меня появилась благодаря смене привычной обстановки. Я лишь недавно впервые посмотрел то свое выступление в Инсбруке в 1981-м и с удивлением увидел, что откатался практически безошибочно. И это – при том, что Москвина на тот чемпионат не послали, поскольку официально он уже перестал быть моим тренером, а Юру не послали, посчитав, что он это право еще не заработал.
Еще помню, как в 1977-м мы приехали в Хабаровск на акклиматизационный сбор перед чемпионатом мира в Японии. А за день до вылета в Токио меня по приказу председателя Спорткомитета СССР Сергея Павлова заменили на Юру Овчинникова. Юра уже катался не у Москвина, поэтому нас с Игорем Борисовичем отправили домой вдвоем. Мы сели в самолет, он разогнался, взлетел, и, оторвавшись метра на полтора от полосы, снова на нее упал – что-то испортилось в двигателе.
Всех пассажиров тут же высадили, отвели в какую-то крохотную неотапливаемую кибиточку прямо в аэропорту, где было дико холодно. Как только мы туда вошли, Игорь Борисович направился к буфетной стойке, заказал два стакана водки и поставил один стакан передо мной со словами: «Пей!»
Честно скажу, в таких количествах я не пил водку никогда в жизни. Попробовал отказаться и тогда, но Москвин повторил: «Пей!»
И добавил что-то вроде: «Лучше сейчас при батьке выпить, чем потом портвейном в парадном баловаться».
Помню, как я давился этой водкой, но пил. Только потом, значительно позже понял, что это был единственный способ как-то снять стресс и избежать простуды. Москвин-то в отличие от меня сразу понял, что нам тогда грозило. И каким чудом мы вообще избежали чудовищной катастрофы, которая была совершенно реальна, если бы самолет успел пролететь хотя бы на несколько секунд дольше.
Вот так первый раз в жизни я выпил вместе с тренером.
Глава 12. ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ
Татьяна Тарасова, сумевшая подготовить в мужском одиночном катании двух олимпийских чемпионов – Илью Кулика и Алексея Ягудина, сказала мне однажды:
- В нашем виде спорта есть выдающиеся фигуристы. Есть заслуженные. Есть орденоносные. Есть олимпийские чемпионы. И есть Бобрин. Гений. С гениями гораздо тяжелее работать. Им нужно предлагать совершенно иные пути, занимать их той работой больше, нежели других. Постоянно поддерживать к этой работе интерес. Москвину это удалось. Талант Бобрина открыл и развил именно он.
Когда я совсем девчонкой начинала работать тренером, я любила наблюдать за тем, как работают большие мастера. И впитывать. Мне кажется, я умею это делать. Вот и впитывала все, что видела не только на льду: в свободное от тренировок время приходила смотреть, как работают на репетициях со своими артистами Игорь Александрович Моисеев, Юрий Николаевич Григорович, Галина Борисовна Волчек… И Москвин. Который уже тогда был корифеем.
В своей автобиографической книге «Четыре времени года», изданой в 1985 году, Тарасова писала:
- За работой Игоря Борисовича Москвина я наблюдала еще в те годы, когда каталась сама, так как он вел тогда две сильные пары. Работал он с ними очень интересно, но по-своему, несколько парадоксально, вроде бы вопреки всем канонам, зато на льду сразу по фигуристам было видно, чьи они ученики. Повторить Москвина очень сложно, у него трудный почерк. Игорь Борисович, пожалуй, больше других советских тренеров работал в мужском одиночном катании. Многократный призер чемпионатов страны Владимир Куренбин, такие известные фигуристы, как Юрий Овчинников, Игорь Бобрин, Владимир Котин, - все они вышли из школы Москвина. Он их вырастил, выучил, воспитал, поставил на коньки.
В то время, когда только начал раскрываться талант Юры Овчинникова, у меня пошел отсчет по годам тренерского стажа. Мы с Игорем Борисовичем оказались на совместном сборе (он привез туда Овчинникова), и какое-то время я работала рядом с ними на одном катке. Наблюдение за великолепным спортсменом и прекрасным тренером, их общение на занятиях и на отдыхе вылились для меня в хороший семинар по тренерскому мастерству.
Игорь Борисович начинает работу с учениками сразу с подбора музыки, как правило классической или из нового балетного спектакля. Когда-то он поставил Бобрину программу под музыкальные пьесы Мусоргского «Картинки с выставки», и это, безусловно, было тогда новаторством. Выбор Москвиным музыки для спортивных пар всегда предусматривает и предопределяет образность программы, четкое взаимодействие партнеров, а не автоматическую параллельность движений. К тому же на протяжении всего проката Москвин требует от партнеров не терять выработанных взаимоотношений, то есть постоянно придерживаться, даже в момент подготовки к выполнению сложного элемента, того образа, который в данной композиции придумали тренер и хореограф, что в парном катании сделать очень сложно.
Композиция Москвина - это не просто скольжение из угла в угол с накручиванием сложных элементов. В его программах всегда есть идея или, другими словами, чисто балетная канва. Впечатление такое, будто он перед постановкой пишет либретто...
В короткой программе Селезневой и Макарова, показанной на Олимпийских играх в Сараеве, он удивил всех, поставив им ее на блюз - мелодию, принятую у танцоров. Если пары и используют блюз, то только в произвольной программе, но никак не в короткой. И то, что показали Селезнева и Макаров, действительно настоящий танцевальный блюз, с совершенно неординарными соединениями между элементами. Такой эксперимент, с одной стороны, риск, а с другой - новый путь в парном катании, где всем уже надоели заученные диагонали — в одну сторону прыжки, в другую - поддержки. Риск заключается в том, что сложность нестандартных соединительных шагов между элементами отнимает у спортсменов много сил. К тому же необычный подход к обязательным элементам короткой программы забирает уйму времени в репетиционной работе.