Если бы мы, когда в 1955-м выехали на свой первый чемпионат Европы в Париж, стали бы чемпионами, это, уверяю вас, был бы великий шаг даже в масштабе мирового фигурного катания, а не только в масштабе страны. То же самое и сейчас. Вершины бывают разные. Даже у Эльбруса их две. И каждую нужно покорять.
В этом плане у каждого в жизни есть свои Олимпийские игры.
* * *
В Америке, когда Москвины перебрались туда уже на относительно постоянное место жительства, Игоря Борисовича сильнее всего напрягала непонятность быта. Бесконечные счета, кредиты, кредитные карточки... Английский язык, который тренер начал учить еще во времена кратковременных приездов на семинары в Колорадо-Спрингс, был весьма ограничен.
- Я ведь не учил его никогда, - вспоминал Москвин. - Приходилось учиться по ходу работы. Тамара писала мне на бумажке основные слова – вперед, назад, вправо, влево, какие-то технические термины, предлоги - и я учил их наизусть. Плюс – было какое-то общение.
Первое время после приезда в Нью-Джерси мы жили в семье у знакомых. Глава семьи был банкиром, по воскресеньям все семейство ходило в церковь, сами работали в саду.
Тамара много ездила по турнирам с Бережной и Сихарулидзе и так получилось, что в своей мансарде я чаще оставался один. С хозяйским котом – рыжим, противным, с зелеными глазами. Звали его Сникерс. До нашего приезда мансарда была в его распоряжении и, естественно, он всячески пытался мне показать, кто там хозяин. Демонстративно презирал, прыгал, царапался.
У нас когда-то очень давно тоже был кот. Весил килограмм 15 и ел только вымя. Это было выгодно – вымя было совсем дешевым и продавалось в магазине на углу от дома, где мы жили с мамой и бабушкой. Потом на даче мы как-то подобрали собачку. Ее звали Дружок и она знала правила уличного движения. Я убедился в этом случайно: пошел как-то в баню, и Дружок увязался за мной. Вот я и обратил внимание на то, что собака даже не пытается перейти через улицу, пока горит красный свет. А стоит светофору переключиться на зеленый, сразу срывается с места и бежит впереди меня.
В бане я тогда попросил у банщика разрешения оставить собаку в помещении, пока сам буду мыться. Он разрешил. Но потом пришел его сменщик и Дружка выгнал.
Я обошел тогда все улицы вокруг бани, все дворы, пришел домой расстроенный, а Дружок лежит в прихожей на коврике, как ни в чем не бывало.
А потом мы с Тамарой должны были куда-то уезжать, и Дружок пропал. Как моя мама потом рассказала, встал со своей подстилки и ушел, едва за нами дверь закрылась. И больше не возвращался.
Со Сникерсом мы потом все-таки подружились. Но это отсутствие привычного комфорта и постоянное напряжение совершенно неожиданно обернулись большой проблемой со зрением. В один из дней я отправился на тренировку и вдруг заметил, что машины ведут себя как-то странно: одна едет мне навстречу, другая – под углом к ней. Я закрыл один глаз рукой – вроде все нормально. Убираю руку – опять свистопляска какая-то. Потом все нормализовалось, но от вождения автомобиля пришлось отказаться навсегда: я перестал чувствовать машину.
Потом, когда мы купили свое жилье, перевели из Англии в Америку младшую дочку Аню, чтобы всем нам не очень скучно было, и она заканчивала университет уже в Нью-Йорке. До этого Аня училась в школе секретарей в Лондоне – там обучали всему: как одеваться, если работаешь в офисе, как разговаривать по телефону, давали основы делопроизводства. После окончания этой школы дочь даже успела поработать в крупной компании.
В Ленинграде, когда наши девочки были еще совсем маленькими, Аня, помню, обижалась на нас с Тамарой: дома был целый фотоальбом посвященный Ольге – старшей дочери. А с Аниными снимками такого альбома не было. Вот ей и казалось, что старшую дочку мы с Тамарой выделяем больше. Я долго, помню, объяснял, что первый ребенок слишком сильно меняет жизнь родителей, поэтому и хочется запечатлеть основные вехи.
По себе помню, что когда у нас с Тамарой появилась Ольга, я долгое время не мог равнодушно смотреть на картину Аркадия Пластова «Весна». На ней был изображен открытый предбанник русской бани, пол, устеленный соломой и на этом полу на коленях стоит обнаженная молодая женщина и одевает девочку. Девочка закутана теплым платком, а мама такая счастливая, что совсем не обращает внимания на то, что сама раздета.
Аня в конце концов тем моим объяснением удовлетворилась. Или сделала вид.
Сразу после поступления дочка жила вместе с нами в Нью-Джерси, я никак не мог понять, почему учеба стоит таких больших денег – слишком легким даже по сравнению с нашим школьным образованием был университетский курс. Потом мама одного из мальчиков, который у меня катался, подыскала ей небольшую квартирку в Нью-Йорке с окнами на Бродвей.
Я довольно часто там бывал, когда надо было что-либо поправить по хозяйству. В своей квартире тоже многое делал сам. Как-то мы с Тамарой решили поменять плиту. Ее притащили двое черных работяг, долго возились, пытаясь отвинтить какие-то крепления, потом говорят мне: «Мистер, вам придется вызвать специальную службу, потому что у нас нет нужных инструментов». Оставили телефонный номер. И сумму назвали, которую потребуется заплатить за установку – 99 долларов, плюс вызов.
Я сказал им, что обязательно позвоню, а сам взял обычный разводной ключ (весь инструмент у меня был в Америке с собой) и все сделал. Через неделю снова пришли мастера, посмотрели, как все сделано, удовлетворенно сказали, что все в порядке и поставили пломбу. Таким образом я сэкономил кучу денег.
- В своей питерской квартире вы тоже все делали сами?
- Нет, Тамара нанимала мастеров. Если бы я занимался ремонтом сам, то никогда не положил бы в кухне деревянный пол - взял бы плитку. Никогда не сделал бы планировку квартиры таким образом, что в ней практически не осталось дополнительных спальных мест. Мне не нравится, когда в дом приезжают гости, а я вынужден доставать для них раскладушки.
До ремонта в нашей квартире было значительно уютнее, на мой взгляд. А после ремонта лишь второй этаж остался прежним. Деревянную лестницу туда я делал сам, а помещение обустраивал вместе с приятелем. Сначала замышляли, что там будет спальня, но потом сделали музей. Отдыхать на втором этаже не очень комфортно – там слишком жарко из-за отсутствия вентиляции.
Точто так же я недоволен новой дачей. У нас много лет был старый, но крепкий дом 50-х годов постройки, с горячей и холодной водой, газом, достаточным количеством комнат. Когда приезжали гости, всегда было, где их положить.
Сам дом мы когда-то переделали – сразу после покупки. Снесли лишние перегородки, сделали ванную, пристроили веранду, причем очень многое я делал вместе с друзьями. Наверху в доме была установлена большая подпорка, которая держала потолок, но от времени она прогнила и упала. Мы придумали заменить ее металлической жердью. Поставили на старую палку специальные хомуты, чтобы ее временно закрепить, нашли железную жердь, отрезали по размеру и столкнулись с проблемой: как ее на дачу-то везти? Она ж четыре метра в длину – ни в какую машину не войдет.
В конце концов прожгли мы специальным прутом в палке дыру, через эту дыру продели крепеж, прикрутили жердь к бамперу и с диким грохотом поволокли ее на буксире через весь Лисий Нос. Потом еле-еле водрузили эту палку на место – пришлось даже соорудить специальную лесенку, по которой ломиком мы передвигали эту палку со ступеньки на ступеньку.
Отопление тоже делали сами. От котла трубы шли наверх, а там расходились в две стороны. Надо было сбалансировать диаметр всех труб, чтобы циркуляция в одной половине не отнимала тепло у другой. Так что пришлось повозиться.
Ну а потом Тамара решила, что деревянная дача – это уже немодно. Что-то переделывать в старом доме она не решилась, потому что знала, что меня это очень огорчит. И купила новый дом - каменный. Хозяин, который его продавал, все внутри оборудовал, обставил - вплоть до огромного телевизора. Это, подозреваю, жену и соблазнило. Хотя я до сих пор жалею, что мы туда переехали – мне всегда очень нравился запах дерева в доме. Такой нажитый, ни с чем не сравнимый дух. На той даче мы постоянно Новый год с друзьями встречали. Здорово было. А может, это сейчас так кажется: все-таки тогда все помоложе были.
С другой стороны, уже лень заставлять себя заниматься чем-то глобальным. Пусть уже дети решают, что делать с этими домами.
* * *
Свой 70-летний юбилей Москвин отмечал в Америке. Один из подарков был совершенно особенным: статуэтка Чарли Чаплина с маленьким мальчиком. Ее Москвину прислали из Южной Кореи Наталья Бестемьянова и Игорь Бобрин. Статуэтка потом долго стояла дома у Москвиных в Хакенсаке и именно она дала толчок к созданию знаменитой программы «Чаплин» для Лены Бережной и Антона Сихарулидзе.
- Москвин много лет вообще не разговаривал с Игорем после того, как тот ушел к Юре Овчинникову, - рассказывала мне Наташа. - С одной стороны он вроде бы сам был инициатором того, чтобы Игорь ушел к другому тренеру, а с другой – его, видимо, сильно обидело, что любимый ученик так легко согласился уйти.
Меня он долгое время вообще никак не воспринимал. Как он относился ко мне в те годы, когда я каталась, я не помню и не знаю, как это было на самом деле. Когда у нас с Бобриным начались отношения, Игорь уже был у Овчинникова. А вот когда мы уже поженились и много лет спустя приехали в Питер и появились в «Юбилейном, Игорь Борисович посмотрел на меня и очень неодобрительно сказал: «Подобие Тарасовой».
Те слова прозвучали так обидно, словно я сама, как фигуристка, ничего вообще собой не представляю. А просто копирую своего бывшего тренера – вплоть до того, что пользуюсь такой же косметикой. Я даже подумала, что Москвин, видимо, за что-то сильно Тарасову не любит.
Страшно тогда расстроилась. Думала: ну что же я такого сделала, чтобы ко мне так относиться? Попереживала, поплакала и решила, что вообще не буду обращать на это внимание. А спустя некоторое время поняла, что сама была виновата. Пришла на каток накрашенная, с прической, с непроницаемым лицом – и Игорь Борисович сразу был ранен этим внешним высокомерием. А ведь оно совершенно не нужно в общении с ним. Потом много раз убеждалась: если подойти к Москвину, обнять его, расцеловать – он мгновенно тает. Ему очень важны простые человеческие эмоции.