Хотя в конце войны я получал немыслимые деньги – больше, чем по тем временам зарабатывали профессора и руководители лабораторий. Согласно Конституции в 12 лет я уже имел право работать. Не более четырех часов в день, правда. Так что трудовая книжка у меня с 1942 года – того самого момента, когда в эвакуации меня приняли на завод учеником слесаря.
В 1945-м, когда завод вернулся в Ленинград, получилось так, что вся лабораторная работа оптического института замкнулась на мне. Многие специалисты погибли или были ранены, те, кто остался в живых, еще не успели вернуться в город.
Специально для меня тогда из Казани вызвали специалиста, который владел какими-то уникальными секретами и приемами стеклодувной профессии. Со мной он возился целую неделю. Ну а потом я уже совершенствовался сам.
Тогда был очень серьезный подход к ручной работе. Да и требования были неимоверно высоки. Не думаю, что сейчас вообще можно найти специалиста, способного сделать то, что делали мы, мальчишки, на экзамене по мастерству в эвакуации. Например, одним из заданий, которые нам давал мастер, было за три часа вручную выточить кубик со стороной пять сантиметров, имея в распоряжении железную заготовку, напильник, тиски и измерительные инструменты. При этом погрешность в перпендикулярности всех шести сторон не должна была превышать 0,5 мм.
В этом отношении у меня очень хорошие руки. Хотя большого полета фантазии нет. Мне свойственно концентрироваться на выполнении узкой конкретной задачи.
Некоторые стеклодувные работы, которыми мне пришлось заниматься в Ленинграде, требовали довольно продолжительного времени. Иногда уходило двое суток: с точки зрения технологии было принципиально, чтобы стекло правильно и равномерно остывало. Я тогда долго думал, как и где можно сэкономить на каждом этапе, чтобы не пострадало качество изделия. В результате придумал. И весь технологический процесс стал укладываться не в два, а в полтора дня. Соответственно и производительность стала гораздо выше.
Одновременно с этим нужно было еще и учиться – заканчивать школу. Наша преподавательница немецкого языка Бэлла Юрьевна меня ненавидела. В эвакуации я на слух выучил язык, общаясь с пленными австрийцами, которые работали в нашем институте. Позже-то я понял, что это был не совсем немецкий язык в классическом его виде. Но в школе выпендривался, периодически позволяя себе при всем классе делать Бэлле Юрьевне замечания.
Первое полугодие 1945 года в школу я, правда, почти не ходил – было слишком много работы в оптическом институте. Иногда меня забирали на завод прямо с урока – присылали прямо к школьному крыльцу черную «Победу» с водителем. Так что в школе я считался очень важным человеком.
А в январе 1947-го я уже участвовал в своих первых соревнованиях.
Глава 3. ЛЕД И СТАЛЬ
Личное дело: Москвин Игорь Борисович. Родился 30 августа 1929 года. Мастер спорта по фигурному катанию. Основная специализация – парное катание (партнерша Майя Беленькая). Заслуженный тренер СССР. Член первой сборной СССР, которая в 1956 году выезжала на чемпионат Европы в Париж. Трехкратный чемпион страны (1952-1954). Четырехкратный вице-чемпион СССР (1950, 1954-56). Тренеры – Петр Петрович Орлов, Нина Васильевна Леплинская.
Знаменосец олимпийской команды СССР на церемонии закрытия Олимпийских игр 1964 года в Инсбруке.
Личный тренер первых советских олимпийских чемпионов Людмилы Белоусовой и Олега Протопопова. Кавалер ордена «Знак Почета». Закончил Государственный институт физической культуры имени Лесгафта. Работал тренером ЦС «Динамо», старшим тренером ДСО «Буревестник» и ДСО «Труд».
Ученики в одиночном катании: Тамара Братусь (Москвина), Владимир Куренбин, Инна Крундышева, Наталья Стрелкова, Александр Яблоков, Алла Корнева, Андрей Соловьев, Юрий Овчинников, Игорь Бобрин, Игорь Лисовский, Владимир Котин, Олег Васильев.
Ученики в парном катании: Людмила Белоусова/Олег Протопопов, Тамара Москвина/Александр Гаврилов, Тамара Москвина/Алексей Мишин, Людмила Смирнова/Андрей Сурайкин, Ирина Воробьева/Александр Власов, Ирина Воробьева/Игорь Лисовский, Лариса Селезнева/Олег Макаров, Марина Ельцова/Андрей Бушков, Юко Кавагути/Александр Маркунцов, Юко Кавагути/Дэвин Патрик.
Однажды, когда мы с Игорем Борисовичем сидели за кухонным столом у Москвиных дома, беседуя по обыкновению о фигурном катании, он вдруг поднялся со стула и со словами: «Сейчас я вам одну интересную штуку покажу» исчез в недрах квартиры. Вернулся с выцветшей и сильно потертой по углам серовато-коричневой плоской картонной коробочкой. Бережно снял с нее самую обычную аптекарскую резинку и выложил на кухонный стол два совсем старых картонных лекала.
- Вот это и есть знаменитые ленинградские коньки, на которых когда-то катались почти все наши фигуристы. Сам я начинал кататься совсем на других. У меня был друг - Володя Ветрогонский, - который прошел всю войну, закончил ее в Германии, а в числе своих трофеев привез в Ленинград коньки-снегурочки. И подарил их мне.
Эти конечки крепились на ботинок, как тиски – специальными винтами с боков. Я прикрепил их на лыжные ботинки, срезав по бокам подметку. Сам эти коньки всегда и точил – круглым напильником.
А в 1963-м, когда у меня уже тренировалась Тамара, я специально для нее привез из какой-то заграничной поездки две пары английских лезвий, истратив на них все свои деньги. Английский конек по тем временам считался эталонным. Производили их две фирмы, которые базировались в Шеффилде - МК и John Wilson.
На основе тех лезвий я и сконструировал наш «ленинградский» конек. Сделал два лекала. Одно – для обязательных фигур, второе – для произвольного катания. Самое главное заключалось в изгибе этого конька. В английскую модель я внес некоторые изменения, потому что хотел, чтобы лезвие моего конька было чуть выше, чем у английского. Это давало возможность сильнее наклоняться при катании. При этом ботинок не цеплялся за лед.
Тогда я сделал подробнейшие чертежи передней части конька, задней. В зависимости от того, какого размера нужны лезвия, базовая модель легко либо растягивалась, либо сжималась. Главным мерилом глубины желобка, помню, был пятачок – самая обычная пятикопеечная монета. По своему диаметру эта монета составляла ровно дюйм – 25,4 мм. И вот по тем моим чертежам на ленинградском заводе десять лет производились коньки, на которых каталось большинство наших фигуристов. Уже значительно позже мы стали покупать лезвия за границей.
* * *
- Откуда у вас взялся столь жгучий интерес к фигурному катанию?
- Нельзя сказать, что этот вид спорта был как-то по-особому популярен. Я даже сказал бы, что никакой популярности не было и в помине. Но был фильм «Серенада Солнечной долины». Я смотрел его несколько раз и не верил, что человек вообще способен так кататься. Думал даже, что это – какие-то специальные фокусы - киношные приемчики.
- Примерно в то же время, когда фильм вышел на экраны, в Ленинграде проводился конькобежный матч трех городов – Стокгольма, Хельсинки и Ленинграда. И шведы привезли с собой трех фигуристов – чтобы выпускать их перед публикой в перерывах между забегами. Когда я увидел, как они крутятся на льду, мне очень понравилось. Вот и записался в кружок Дворца пионеров, случайно увидев на улице объявление о наборе. Оттуда – с клумбы, вокруг которой зимой заливали лед, - все ленинградское фигурное катание, собственно, и началось.
Через год наш знаменитый питерский тренер Петр Петрович Орлов пригласил меня в «Динамо» - чем-то я ему приглянулся. Он даже отдал мне свои ботинки, которые, как выяснилось, были на два размера меньше, чем носил я. Пришлось обрезать носки ботинок и аккуратно замотать их черной изолентой, чтобы пальцы не торчали наружу.
Сами лезвия были куйбышевские – их в 1947-м начал выпускать куйбышевский подшипниковый завод. Сталь была великолепная. Но главное, куйбышевские мастера сделали то, что никто и никогда больше не делал – так называемую «цементацию» не только снизу, как делают сейчас, но и с боковых сторон. Накладывали углеродный состав и закаляли лезвие. Благодаря этому куйбышевский конек никогда не ломался. Его твердость можно было сопоставить с твердостью напильника – хоть ножи этими лезвиями затачивай!
Куйбышевские коньки, конечно, были не очень прогрессивными в плане скользящих кривых, но само по себе их появление стало колоссальным шагом вперед. На них катались все вплоть до 1963 года - пока не появились ленинградские коньки.
Первые соревнования – те самые, что были в январе 1947 года, запомнились мне еще и потому, что там присутствовал знаменитый Николай Александрович Панин-Коломенкин. Фигурист, ставший первым российским олимпийским чемпионом в 1908 году. Он приходил на каток в длинной – то ли лисьей, то ли в волчьей шубе, валенках, садился в специально приготовленное для него кресло и смотрел соревнования.
Площадка катка была крошечной, и я, помню, носился по ней, как псих. Мне казалось, что раз уж соревнования по конькам, надо обязательно кататься быстро. Тем более что до этого я и в конькобежных соревнованиях поучаствовать успел.
Народу на тех соревнованиях было совсем мало, так что я в итоге занял первое место. Очень этим гордился. В качестве приза мне дали еще один спортивный костюм и ботинки. Хотя я очень рассчитывал на коньки...
В том же году я участвовал и в чемпионате страны, который проводился в Горьком – там состязались не только фигуристы, но и конькобежцы. Нас заранее предупредили, что будут кормить, но хлеб нужно привезти с собой. Я и поехал – с чемоданчиком, где лежали четыре здоровенные буханки, коньки и одежда, в которой я катался. Ехали на поезде в вагончиках со свечным освещением. Петр Петрович Орлов заранее научил меня, что занимать надо самые верхние полки - багажные. Я сразу туда и забрался. Занял место, кинул рюкзак под голову. Среди ночи вдруг начали топить. Моя голова, как выяснилось, лежала прямо на трубе отопления, от жары я и проснулся: шапка мокрая, труба мокрая, а пространство между полкой и потолком такое узкое, что даже не сесть.