— А Ганс? — растерянно спросил Мариссель.
— Он выбрался из гаража так тихо, что ни я, ни полицейский, следивший за домом, ничего не заметили. Он полз по земле, скрываясь в траве. А здесь, можно предположить, решил перебраться через дорогу, чтобы идти в сторону автобусной остановки. Надеялся уехать. Однажды ему удалось спастись…
— И все же как здесь оказался Гебхард? И почему он выстрелил?
Эдер вновь ничего не ответил.
Полицейские закончили свою работу и стали рассаживаться по машинам. Вессель поговорил с кем-то по радиотелефону и подошел к Эдеру и Марисселю.
— Ганс умер по дороге в больницу. Пожалуй, это лучший вариант для всех. Честно говоря, я не хотел бы с ним возиться. До суда дело бы все равно не дошло, пришлось бы отправлять в клинику для нервнобольных — на сей раз пожизненно.
— А что ждет Гебхарда? — спросил Мариссель.
Вессель пренебрежительно махнул рукой.
— Психопат. Увидел ночью бандита — и сразу стрелять!.. Нервы не в порядке. Получит несколько лет условно. Учтут все смягчающие обстоятельства.
Следователь сделал энергичный жест, и полицейские машины стали отъезжать. В одну из них уселся и Вессель.
— Грешно так говорить, но хорошо, что Вессель все-таки не стал проводить обыск, — с облегчением сказал Мариссель. — Быстро он отказался от подозрений в отношении вас.
— А я думаю, у него и сомнений нет в том, что Ганс все эти дни скрывался у меня, — спокойно сказал Эдер.
— Но почему же тогда Вессель не обыскал ваш дом? — удивился Мариссель.
— Ганс мертв, и больше всего Весселю хочется закрыть дело. Обыск же заставил бы его возиться с вновь полученными доказательствами существования у преступника сообщников. Работы будет много, а результат мизерный. Посадить меня он не сможет, а иные результаты своей деятельности он считает браком. Ему интересно поймать преступника и доложить, что тот обезврежен в результате его умелых розыскных действий. Гебхард украл у него этот победный рапорт.
И все-таки Мариссель испытывал облегчение из-за того, что все кончилось подобным образом. Но Эдеру он этого не решился сказать.
Они вернулись домой. Через полчаса у Эдера начался сильный сердечный приступ. Мариссель сам сделал укол, Черил вызвала врача. Медицинская бригада, которая приехала в карете «Скорой помощи», с большой охотой посудачила бы о событиях прошедшей ночи, но вид страшно бледного Эдера их встревожил. Возникла мысль сразу отправить его в больницу, но Эдер энергично запротестовал.
Мариссель, всегда считавший, что больничная обстановка сама по себе является стрессовым фактором, предложил не трогать Эдера. Кардиограмма была не очень оптимистической, но в целом терпимой. Договорились, что на ночь приедет сиделка, а утром врач примет окончательное решение.
Черил пошла проводить медиков. Мариссель открыл в комнате Эдера окна нараспашку, принес еще одну подушку, чтобы Эдер мог повыше поднять голову, и присел рядом.
— Теперь я понимаю, что своим приглашением отдохнуть в тишайшем городке я надолго отбил у вас охоту приезжать в Германию, — тихо сказал Эдер.
— Да уж, никто не мог предположить, что вы в нашу честь сумеете организовать такие приключения.
— Я и сам не предполагал, — еще тише заметил Эдер. — Пожалуй, вам стоит поспать. Я уже прекрасно себя чувствую и вполне могу побыть один.
— Совершенно не хочу спать, — немедленно возразил Мариссель. — И мне как раз не хотелось бы оставаться одному. Так что прошу вас потерпеть меня немного.
— Узнаю профессионального медика, — усмехнулся Эдер.
Время от времени Мариссель проверял пульс Эдера. Марисселю не хотелось пичкать своего хозяина лишними лекарствами, но, чтобы избавить его от необходимости глотать капсулы, следовало быть уверенным, что состояние стабилизировалось.
Черил всем принесла чая, очень слабого, чтобы Эдер тоже мог выпить чашку. Мариссель утром пересказал ей все, что услышал от Ганса, и Черил была потрясена.
Эдеру было очень неудобно, что он эксплуатирует гостей.
— Жаль, что у меня нет здесь телевизора, — сказал он. — Все-таки какое-то развлечение для вас.
— Раньше у вас бывали приступы? — Мариссель не без удовольствия вернулся к привычной роли врача.
— Таких сильных, как сегодня, еще не было. Иногда сердце жмет, но это быстро проходит. Не было причин…
— А к врачу обращались? Что он вам советовал?
Эдер вдруг перестал слышать Марисселя.
— Когда я увидел Ганса с залитым кровью лицом, мне стало страшно и стыдно, — вдруг произнес Эдер. — Он пришел ко мне за помощью, и я ничем ему не помог.
— Как же так! — запротестовала Черил. — Вы спрятали его, рискуя всем. Уж кому-кому, а вам не в чем себя винить.
— Нет, — отчетливо сказал Эдер. — Я виноват в его смерти. И не только в его. Я не служил в вермахте, не состоял в партии нацистов, ни в кого не стрелял. Ну и что? Велика заслуга — сам никого не убивал. А чем я помог обреченным?
— Но вы пытались, — Мариссель искренне считал, что Эдеру не в чем себя винить.
— Пытался… Но я думал при этом о себе и боялся только за себя. А потом и вовсе сбежал из страны.
— Никто не вправе осудить вас за отъезд, — молвила Черил. — Вы уехали, чтобы не стать палачом. Если бы так поступили и другие, нацизм бы рухнул.
— Да, но меня мучает то, что я ничем не помешал палачам. — Эдер прикрыл глаза. Было видно, что ему трудно говорить, но Мариссель не знал, как перевести разговор на другую тему. — И сейчас Ганс пришел ко мне за помощью, а его убили. Получается, я дважды предал его.
— Но он же сам убежал! — не выдержала Черил.
— Убежал, потому что он оказался благороднее меня. Он-то не хотел подвергать риску других и всегда был готов пожертвовать собой.
— И все же, согласитесь, никто не мог предположить, что он убежит и, тем более, что какой-то доктор Гебхард со страху выстрелит в него и попадет.
— Да не со страху, — вдруг громко сказал Эдер. — Теперь-то я понял, в чем дело. Он подкарауливал Ганса. Каждую ночь бродил по поселку с ружьем, клинику забросил. Днем спал, ночью охотился.
— Зачем? — не поняла Черил. — Неужели он так сильно жаждал отомстить за доктора Берфельде?
Эдер ответил не сразу. Он словно колебался. Потом, видно, решился и, с усилием приподняв над одеялом руку, показал на свой стол.
— Откройте верхний ящик.
Мариссель пододвинулся к столу и неуверенно потянул ручку на себя. В ящике лежали папки, писчая бумага, старые телефонные книжки.
— Развяжите верхнюю папку.
Мариссель вытащил из папки связку писем и повернулся к Эдеру.
— Эти письма Ганс принес из дома Берфельде.
— Зачем?
— Берфельде пытался от него откупиться, полез в сейф за деньгами, а письма разлетелись по полу. Ганс нагнулся и увидел, что на одном было крупно написано «Детский приют Ахенхоф». Он отдал письма мне, поскольку читал только по слогам, и просил пересказать, что там говорится о приюте.
— И?..
— Прочитайте сами, а я попробую уснуть.
Эдер отвернулся к стене, а Мариссель, поколебавшись, стал читать письма вслух.
Это были письма, которые призванный на военную службу доктор Берфельде писал оставшейся дома молодой жене.
«Дорогой мой ангелочек!
Еще один трудный день позади. Я сижу одиноко в гостинице и только что съел на ужин вареную треску с картошкой и горчичным соусом. Сейчас я осиливаю полбутылки вина «Греттнахер ойхариерберг» урожая 1934 года. Сегодня работа шла довольно быстро. Приют Ахенхоф уже почти готов. Тридцать воспитанников я обработал сам. С завтрашнего дня (суббота) и до понедельника наша работа приостанавливается, так как мы не хотим нарушать евангельский воскресный покой в городе».
«Дорогой мой ангелочек!
Теперь я, как офицер резерва войск СС, прикомандирован к городской больнице. Мой шеф — доктор Манфред, человек в городе известный, великолепный врач. Сегодня мы еще не приступали к работе, потому что люди из СС должны предварительно оформить шапки бланков, которые мы будем заполнять. В клинике больше тысячи человек, но мы справимся быстро».
«Дорогой мой ангелочек!
Сейчас шесть вечера, я выполнил свою дневную норму и снова сижу в гостинице. Работа продвигается быстро, потому что шапки бланков уже заполнены, и мне остается только вписать диагноз, основные симптомы и так далее. Доктор из гражданских тоже сидит при этом, шарфюрер СС приводит мне пациентов: все организовано безупречно».
«Дорогой мой ангелочек!
Вчера и сегодня я обработал триста двадцать человек. Тот, кто быстро работает, экономит время. Итак, детка, твой папочка составляет такие заключения, что и сам не может нарадоваться. Стопроцентный результат: после меня у пациента только одна дорога — на тот свет».
«Дорогой мой ангелочек!
Вчера я осмотрел морг в подвале и печь крематория, которая тоже находится в подвальном помещении. Эта печь используется для сжигания тех, кого ликвидируют по программе эвтаназии. Почти ежедневно приезжает серый автобус и привозит материал для печи.
Поскольку вчера печь не использовалась, мы смогли ее осмотреть. В ней был пепел четырех неполноценных. Как мало остается от человека, когда сгорают все органические вещества! Зрелище этой печи несет в себе что-то успокаивающее… Перед моим кабинетом сейчас цветут чудесные белые акации, точно такие же, как у нас в саду».
«Дорогой мой ангелочек!
Если бы ты знала, как много вкусненького слопал твой папочка за последние полчаса! Четыре булочки с маслом и сто граммов мясного фарша, а к этому две порции вишневой водки… Сегодня утром во время прогулки я увидел, как здесь в городе старая культура соединяется с современной национал-социалистической культурой. Везде натыкаешься на гений Вагнера, Гете, Шиллера, Гитлера…
Я видел сегодня доктора Манфреда, вели переговоры о снабжении трупами его клиники в Кельне. Одновременно с письмом отправляю тебе большую посылку. В ней четыре килограмма жидкого мыла стоимостью двести марок. Посылку, пожалуйста, не распаковывай, дождись моего возвращения».