уго, и скорость перемещения по обшивке имела большое значение. Хорошо уже то, что не комиссовали совсем.
Спустившись внутрь, я не вступаю в веселую перепалку группы о том, как провести вечер, а с видом «я разминаю культи, отстаньте от больного человека» расспрашиваю «Гвоздь», что за система, в которой мы висим, и что здесь со светилом. Но, когда на меня смотрят, не забываю улыбаться. На корабле никто не может себе позволить быть букой. Все буки в морозилке. Впрочем, надоесть окружающим можно настолько, что тебя перекинут на «ВолгаЛаг» или на какую-нибудь другую станцию с зэками. Я пару таких историй знаю.
В общем, светила в системе три. Два совсем рядом (то-то мне оно показалось каким-то грушевидным), третье болтается по орбите типа Юпитера, главное, что ниже нас, и ситуация достаточно стабильная. А «ВолгаЛаг» торчит близко к нам строго между вражескими спусками и местом, где должен был быть наш подъем. Плюс-минус тысяча кубических километров, это где-то здесь. Может, мы вообще и стоим строго в той точке, где было окно.
Мысленно представляю человека, который встает с подушки, поднимает подушку и смотрит под ней, а там – люк. Сюрпри-из!
Я дергала этот люк, дергала, дергала и, разумеется, когда он начал поворачиваться, не удержала равновесия. Еще хорошо, что он не полетел вместе со мной – а то была бы мне в полном смысле этого слова крышка. Но он просто уехал куда-то вбок целой большой пластиной, а я вниз головой слетела по ступенькам. Руки были впереди, я ими за что-то зацепилась, а когда ноги стали обгонять голову в полете, схватилась за это что-то, удержалась строго вверх тормашками и даже сумела потихоньку опустить ноги назад, до верхних ступенек. А, это я за поперечину перил держусь. Спасибо тебе, неведомый человек, который здесь перила поставил, а то пришлась бы с размаху спиной на нижние ступени.
Осторожно-осторожно я переворачиваюсь на этой лестнице ногами вперед. Темнотища полная. И, как назло, белые фонари здесь не светят совсем. Они и так-то стали плохо держать свет: в детстве, я помню, просыпалась под утро, а шар на тумбочке у кровати еще слегка светился, но такого теперь и близко нет. И все же час-то они держать должны? Что происходит?
Сетка с фонарями пролетела мимо меня, когда я падала, и сейчас должна была хотя бы мерцать внизу. Но нет. Ничего не вижу. Зараза.
Делать нечего. Ползу вниз по лестнице, нашаривая правой ногой каждую следующую ступеньку и аккуратно перехватывая поперечины перил. Всегда две, а лучше три надежные точки. Никогда не отпускать обе руки одновременно. Ну не зря же я столько времени из своих пятнадцати лет провела на вантах.
В общем, оказывается, не так уж и глубоко. Ступеней двадцать, не считая тех, что я пролетела.
Ощупываю пол – вот и моя сетка с фонарями. Совершенно невидимая.
Ладно.
Сажусь, на ощупь вытаскиваю из заплечного мешка мешочек с толстенькими палочками длиной в полторы ладони. Как Эрик говорил – поломать всю? Достаю одну палочку, пытаюсь переломить – она хрустит, но не ломается, а сгибается, и место сгиба начинает светиться нежно-розовым. Пытаюсь поломать в другом месте – то же самое. А-а, вот оно что.
Хрустит только сердцевинка, и светится она же. А снаружи палочка как палочка, прямая, прохладная на ощупь, мягче дерева, тверже моей руки. Эрик сказал, их хватает минут на пять. Свет почти как от свечки. Отлично.
Оглядываюсь. Нормальный коридор, шага четыре в ширину. Я стою в небольшом кармашке, куда спускаются ступени. Наверху слегка сереет прямоугольник открытого люка. Не закрылся бы. С другой стороны, заблокировать-то нечем.
Коридор пустой: парой этажей выше чего только нет в этих коридорах – какие-то шкафы без створок, какие-то знаки, вырезанные прямо на стенах, сама стена то одной прозрачности, то другой, то выступы, то впадины, какие-то перетекания шершавого в гладкое. А тут – ровная матовая стена, насколько видно, уходит куда-то в темноту… чуть загибаясь. Обратный ход… загибается в ту же сторону. Интересно, они там где-то соединяются, что ли?
Мысленно пытаюсь прикинуть, где я вообще нахожусь.
Невольно трясу головой. По всему получается, что я где-то в воздухе между быками. Допустим. А вот выше я уровня прилива или нет – уже и не скажу.
«Ну то есть я таки права», – думаю я и испытываю удивительной чистоты злорадство.
А дело было так. Вчера я осталась ночевать в лоцманском доме, попросилась к Эрику в его комнату – он там все равно почти не спит, ночует у себя наверху, на кушетке возле своего любимого телескопа. Он удивился, но пустил. Утром я спускаюсь поесть и заодно снять с крючка на одном из восточных балкончиков свою связку вот этих самых белых фонарей. И вижу, что в кресле у входа на балкон сидит, вытянув ноги, кто-то в таком виде, как будто его из-под пирса вытащили. Ну не то чтобы совсем раками объеденный, но. И сидит он, что характерно, спиной к солнцу – то есть спиной к балкону, и лица, даже того, что открыто, не видно, а видно, что замотан до бровей повязками. Повязки, правда, белые и чистые.
– Привет, малявка, – улыбается он.
– Блин, Йан, – отвечаю я, – на что ты похож? Что ты на голову намотал?
Он встает.
– Я с Бирландом пришел, – говорит он, как будто это что-то объясняет. С другой стороны, и правда объясняет, видимо, они все оттуда совсем не миром уходили, а не адмирал лично во что-то ввязался. – Пойдем-ка к Эрику, – командует Йан. – Выфь хотел сам, но заменить его некем, я пока в работу совсем не гожусь.
К Эрику так к Эрику. Запретить то, что Колум разрешил, вы, парни, все равно не сможете, а вот пока сами себе этот булинь не закрепите – вы ж не успокоитесь. Всех так нервировало, что я сижу у себя в каюте, глядя в стену, что ж, теперь у вас есть другой повод подергаться.
Пока поднимаемся по лестнице, я с удивлением понимаю, что одежда на Йане не гнилая и даже не грязная, как показалось вначале, а совершенно чистая и опрятная и сидит ловко. Просто сама ткань окрашена пятнами – бурый, буро-зеленый, серо-буро-зеленый. Положить Йана на землю – исчезнет. Ну кроме белых повязок на голове. И сшита куртка со штанами из одного куска, по поясу изнутри чем-то присобрано, и карманов удобных много… То есть одежда, если присмотреться, неплохая. Удобная.
Я в своих матросских штанах, конечно, не тот человек, которому бы стоило бурчать, что кто-то другой одет недостойно. Но мне даже в голову не приходило, что можно вот так вот с собой поступить, нарядившись подгнившим утопленником. Бр-р.
– О, привет, Мышь, – говорит Эрик, не поднимая головы от большого ящика с кучей отделений. – Йан, садись, тебе нельзя пока скакать вообще-то.
Ой, а ведь Йан топал за мной действительно как-то неуверенно. Мог бы и сказать, что ему тяжело ломиться по ступенькам через одну.
Сажусь к столу, Йан с явным облегчением плюхается рядом.
– Давай пробежимся по твоей идее, – говорит Эрик, убирая свой ящик в стол и вынимая оттуда бумагу и карандаши, – вдруг чего подскажем. В общих чертах Выфь объяснил, но… Давай, бери карандаш, черти.
Выфь ему объяснил! В общих чертах! Что он ему, черт возьми, объяснил? Я б сама послушала.
Черчу. Эрик не понимает устных объяснений в принципе, у него так голова устроена.
Узкий длинный прямоугольник. Поделить вертикальной чертой пополам. Каждую половинку поделить пополам.
Внешние четвертинки – еще раз пополам.
– Цветной карандаш есть?
– На.
Тщательно, рассчитывая доли, рисую одиннадцать точек – одна ровно посередине и на верхней стороне прямоугольника, остальные на разной высоте на вертикальных черточках – две слева, остальные справа.
– Линейку дай.
Положила цветной карандаш, взяла грифельный, черчу линии, проходящие через точки и сходящиеся точно в пересечении диагоналей прямоугольника.
Эрик и Йан переглядываются.
– Мы же не так стояли, – говорит Йан. – Смотри, ты Халя нарисовала совсем у парапета, а они с Локи посередине стояли. В узле как раз.
Он проводит пальцем от точки на верхней стороне прямоугольника к месту схождения линий.
Я молча смотрю на него и вдруг понимаю, что у меня разинут рот. Захлопываю.
Перевожу взгляд на Эрика. Он тоже смотрит на меня с недоумением.
– Нет! – говорю. – Нет же, блин!
Они переглядываются.
Я чувствую, что надуваюсь, как рыба-луна.
– Нет!
Они опять переглядываются.
Наконец я формулирую:
– Эрик, это не сверху. Не как карту чертим, а как смотрим, когда с лодки. Не сверху гляди, а сбоку… примерно от верфи.
Я хватаю цветной карандаш и размашисто обвожу вокруг точки схождения линий выступающий над верхней стороной прямоугольника полукруг, не успеваю остановить руку и почти замыкаю линию в окружность.
– Ну вот, чтоб понятно стало – виадук же.
– А! – говорит Йан. Эрик молча смотрит на карту.
– Ну ты понял?
– А с чего ты взяла, что виадук описывает полную окружность? – спрашивает Эрик.
– Это нечаянно нарисовалось, – с досадой говорю я, – не обращай внимания, я вообще о другом.
– Если мерить кривизной виадука, то центр круга должен быть футах в пятнадцати над линией прилива, – говорит Йан и со стоном берется за голову.
– Нет, но почему ты вообще думаешь, что это где-то внутри? – ворчливо спрашивает Эрик. – Понятно, чтобы что-то уронить, надо подпилить снизу ножки, но что у тебя за линии? Как ты их, если это перепады высоты, вообще ориентируешь?
– Так просто же, – я провожу пальцем вдоль одной из линий к краю листа, – если бы дело было в том, что только сам Мост бухнулся, то конечно, но ведь сходы на Юги и Северы исчезли гораздо дальше! Не там, где вы швырялись Локиной кровью. То есть через каждую точку воздействия шла линия, которая шла откуда-то куда-то? Я просто прикинула, где были сами развилки, которых уже нет. От южных съездов, которых нет, даже свертки же еще остались! – Я тыкаю пальцем в левый край прямоугольника. – Вот где эти свертки – и где вы стояли? И если две точки задают прямую, то все эти прямые идут куда-то в глубину. Они не сверху на Мосту. Они внутри.