Она говорила торопливо, и Эмма уж в который раз выслушала захватывающую историю о страшном русском мафиози Лоране, бывшем любовнике Фанни, и о коварной подруге по имени Катрин, которая сначала отбила у Фанни Лорана, а потом увела и Романа. И если теперь Лоран узнает, что Катрин ему изменяет, он может убить Романа…
«Видимо, то, что говорил Арман насчет подготовки законопроекта о легализации игорного бизнеса, и в самом деле правда, – размышляла Эмма. – Он вполне мог гнать любую пену, чтобы меня напугать, но Фанни говорит то же самое. Ай да Илларионов, ай да молодец! Вот это, я понимаю, простор и размах! Мало ему того, что в России теперь на всякие поганые суперслотсы и джекпоты на каждом шагу натыкаешься, им еще и в Париже эти штучки расплодить понадобилось! Да ладно, мне-то какое дело, французы небось сами не дураки, разберутся. Хочется верить, у них не до такой степени «все схвачено и за все заплачено», как у нас. Сейчас не в этом дело. Сейчас главное – Роман!»
Подняла голову – все это время она сидела, согнувшись, поставив локти на колени и упершись лбом в стиснутые кулаки (ни к чему, чтобы Фанни видела ее лицо, ее глаза, вдруг бы Эмме не удалось скрыть, что она почти не слушает ее, а думает о своем), и проговорила глухо:
– Я чувствую, что он в беде. Но что я могу сделать? Я даже не знаю, где его искать!
– Я знаю, – подалась к ней Фанни. – Я отлично знаю, где живет Катрин!
– Ну и что? Вы предлагаете мне пойти туда и сказать: мальчик мой, пошли домой, брось эту плохую девочку, тебя ждет другая, хорошая?
Она наконец-то взглянула Фанни в глаза, и та резко, как от пощечины, покраснела.
– Ну вот видите, – мягко произнесла Эмма. – Вы все понимаете. И я вас понимаю, ох, если бы вы знали, как понимаю! Я ведь тоже вроде вас – из последних сил цепляюсь за то, что не вернуть. Но какой смысл? Лучше смириться. Иногда я так завидую тем, кто смирился, кто нормально живет, в точности следуя своим часам… своим дням, годам…
– Ну, мои часы идут иначе, – глухо сказала Фанни. – Да и ваши тоже. И вам еще рано, мне кажется, завидовать умирающим душам. Вы ведь очень красивая, вы знаете?
Она пристально посмотрела на Эмму, словно впервые увидев это нервное лицо, этот излом бровей, эти глубокие глаза, светящуюся нежность кожи. Да мужчины должны в столбняк впадать при виде ее!
– Вы совсем не похожи на Романа, но тоже красивы.
– А, да бросьте! – отмахнулась Эмма. – Это так – вечерний свет, цветы запоздалые. Бог с ними, они скоро увянут, а свет погаснет… И не обо мне сейчас речь, сейчас главное – Роман.
– Да! Мы должны его вернуть!
– Мы? – Эмма пожала плечами. – Ну, Фанни… Я вам уже говорила днем в бистро, скажу и сейчас. Мне все равно, с кем он, лишь бы ему было хорошо. Когда мы ехали в Париж, мы… знаете, мы не просто так ехали. У нас была цель, мечта, я была убеждена, что мы сумеем…
Она говорила прерывисто, и Фанни никак не могла понять: она просто волнуется или постоянно останавливает себя, чтобы не сказать чего-то такого, чего гостья ни в коем случае не должна услышать?
– Пока ничего не получается, – продолжала Эмма. – Я сбила его с толку, увезла из России, но я так и не смогла дать ему то, чего он хотел. И вот теперь он пытается что-то найти сам. Какое я имею право ему мешать? Если я не смогла дать ему ни денег, ни стабильного положения здесь…
– Я смогу! – порывисто выкрикнула Фанни. – Я смогу! Я не бог весть как богата, с Лораном мне, конечно, не сравниться, и у меня нет мешка с бриллиантами, но я…
– Что? – Голос Эммы стал ломким. – Что вы сказали? Мешка с бриллиантами? Это вы о чем? Откуда вы зна… я хочу сказать, почему речь зашла о бриллиантах? Вам что-нибудь говорил о них Роман?
– Роман? – удивилась Фанни. – О бриллиантах? Да нет, ни слова, никогда. А почему это вас задело?
– Да так просто, – пожала плечами Эмма. – Мы с Романом часто мечтали, что приедем в Париж, найдем случайно на улице мешок с бриллиантами и будем жить припеваючи. Ну, знаете, такие детские мечты… – Она слабо улыбнулась.
Фанни взглянула на нее с жалостью, второй раз за день убеждаясь, что у бедняжки совершенно цыплячьи мозги. Мечтать о том, чтобы найти на улице мешок с бриллиантами, и в расчете на него притащиться из России в Париж? Да это ведь смеху подобно! Какое счастье, что Роман уродился не в маман. Никаких дурацких бредней насчет бриллиантов Фанни от него, к счастью, не слышала. Нормальный, трезвомыслящий парень, хоть и с некоторыми закидонами, конечно… Однако вся надежда, что его трезвомыслие возьмет верх над этими глупостями мамочки.
– Извините, я перебила, – сказала Эмма. – Значит, вы говорили, что мешка с бриллиантами у вас нет, но…
– Но! – подхватила Фанни, которая свою речь практически весь день обдумывала и даже набросала на листочке, да забыла его на своем столике. Надо надеяться, никто из обслуги не сунется в ее бумаги и не прочтет этот безумный текст, не то решат, что у мадам очень далеко уехала крыша. – Но я живу безбедно, поверьте мне. «Le Volontaire» приносит стабильный доход, и у моего дела прекрасные перспективы. Однако, конечно, управлять таким бистро должен мужчина, причем молодой мужчина. Что бы там ни говорили об эмансипации, наша страна – это страна мужчин, – слабо улыбнулась она.
– Успокойтесь: весь наш мир – это мир мужчин, – усмехнулась Эмма. – Впрочем, погодите, я что-то не возьму в толк: если Роман вернется к вам, вы предложите ему стать управляющим вашей собственности?
– Нет, я предложу ему стать моим мужем, – проговорила Фанни. Ну надо же, ей удалось-таки выговорить это! А она боялась, что онемеет от страха. Теперь главное – не останавливаться. – Он получит в свое распоряжение «Le Volontaire», мои доходы, мой банковский счет (повторяю, я не миллионерша, но деньги у меня есть), мою квартиру, а через некоторое время – все то, что мне перейдет в наследство от одной престарелой родственницы («прости, моя милая тетушка Изабо, но сейчас я все ставлю на кон. Или все получу, или… или ничего не проиграю, кроме счастья»). Словом, я предлагаю Роману именно ту стабильность, которой он лишен.
– Миленькая моя, – прошептала, видимо, потрясенная Эмма, – вы хотите замуж за Романа? Но он ведь мальчишка! Он вам годится…
– Я знаю, – с душераздирающим выражением сказала Фанни…
Если бы у ее собеседницы была душа или, к примеру, сердце, она, возможно, пожалела бы эту несчастную пешку на шахматной доске своих фантазий. Но в том-то и беда, что душа ее была продана дьяволу, а сердце… сердца у нее, очень может быть, никогда и не было, а с левой стороны груди был укреплен отличный, сильный, здоровый мотор для перегонки крови. Недаром же она считала любовь всего лишь средством для укрепления сердечной мышцы. И беспрестанно тренировать эту самую сердечную мышцу, рискуя ее надорвать, Эмме нравилось больше всего на свете…
– Я знаю, что вы хотите сказать, – продолжила Фанни, – но лучше не нужно. Ничего не говорите! Роман для меня – все, все на свете, вы понимаете?! Он может быть моим мужем, отцом, сыном, любовником, братом, другом, потому что рядом с ним я чувствую себя вовсе не старой, мудрой и опытной. То есть и это – да, и это тоже, но одновременно я чувствую себя и девочкой, которая полюбила впервые и не знает, что делать с этой любовью. У каждого из нас свой мир, в котором другой ничего не понимает. Мы можем быть друг для друга проводниками в этих мирах, переводчиками с чужих языков на наш общий язык… А любовь смягчит и сгладит все то, что должно отдалять нас друг от друга. Моя любовь, конечно, – тут же поправилась она с кривой, страдальческой усмешкой. – Моя любовь! Я понимаю, что рано или поздно Романа потянет к молоденькой девушке, ему захочется иметь детей, ну и все такое. Ради выгоды можно спать с не слишком-то молодой дамой лишь до поры до времени, но когда это время наступит, юный любовник должен будет уйти в другую жизнь – и уйдет…
Она осеклась, взглянув в лицо Эммы. Внезапное выражение страдания так исказило ее черты… Что с ней?!
Эх, если бы Фанни знала… если бы она только знала, что именно в эту секунду она положила незримый черный шар на незримую чашу весов, на которых незримые судьи взвешивали приговор: жить или умереть Роману Константинову после того, как безумное предприятие, в котором он участвовал, увенчается успехом! Шансы были абсолютно равны, мучительные pro et contra уравновешивали друг друга. Но после черного шара Фанни чаша с надписью «смерть» перетянула.
Что же такое с Эммой? А, ну понятно. Ведь Фанни все время забывает, что Роман – ее сын. Какой матери будет приятно, когда о страсти к ее молоденькому, свеженькому, гладенькому мальчику вдруг станет пылко рассуждать, просто-таки в голос петь ее ровесница, с теми же морщинками у глаз, с теми же поперечными полосками на шее, намеком на второй подбородок и складками у рта?
Ну, это слишком сильно сказано, конечно. Никакого второго подбородка и даже намека на него нет ни у Эммы, ни у Фанни. Морщинки у глаз обозначают, скажем так, те места, где раньше была улыбка (если вспомнить слова великого шутника Марка Твена), складки у губ совсем не такие уж клинические, а если прибегнуть к ухищрениям современной косметологии, их можно убрать буквально за один сеанс, а шея… Шея у Эммы гораздо лучше выглядит, чем у Фанни, это приходится признать. На ней нет никаких морщин, просто обидно.
Вот так они и смотрели друг на друга, эти две женщины, сделавшие ставки на одного и того же молодого мужчину… Только ставки эти были разные, такие разные… Но зато и выигрыши светили каждой несравнимые!
– Ну ладно, – махнула рукой Эмма. – Все это пустые разговоры, сами понимаете. Как вы себе это представляете – я должна прийти к Катрин… Господи, я даже не знаю, где она живет, где держит Романа!
И тут же в мозгу ее прозвучало: «Она держит его в своем тайном гнездышке на бульваре Сен-Мишель… Ну, там, где на постели черные шелковые простыни…» – Эмма мотнула головой, отгоняя непрошеное воспоминание об Армане.