«Боярыня Морозова» Сурикова — портрет совершенно иного типа. Разумеется, Суриков об открытии Гумилева ничего не знал. Но именно такого типа личность он изображает в своей картине «Боярыня Морозова», именно такого типа личность он изображает в картине «Меншиков в Березове». Трудно сказать, кто был лучшим портретистом — Суриков или Антонис Ван Дейк. Да и на каких весах можно это взвесить? Но совершенно ясно, что Антонис Ван Дейк изображал один тип личности в одном духовном пространстве, а Суриков — в другом, и как раз в том, где идет перевод часов истории, где идет величайший разлом исторического пространства и географической среды. А что в конце концов нужно было боярыне Морозовой? Но ведь она не успокаивалась. Суриков улавливает главное в ее образе: в самой по себе картине, которая есть коллективный портрет того времени, он однозначного отношения к пассионарной личности не дает. Он улавливает главное в ее образе. Вокруг нее два-три нутром сочувствующих или сопереживающих человека, а в основном это равнодушная плотная толпа, которой она, собственно говоря, не нужна. Суриков подчеркивает наплыв пассионарного, но абсолютно целенаправленного, созидательного и разрушительного начала, которое формирует неповторимую человеческую личность, неудобную для общества, очень часто погибающую, не осуществляющую свои мечты. Особенно нужно отметить, что боярыне Морозовой очень повезло: ведь мы запомнили ее имя, она перевела стрелки своих часов очень удачно. Такие люди для окружающих, для современников — сумасшедшие.
В этом смысле очень удачен портрет Мусоргского, написанный Репиным. Репин — сложный художник и далеко не очень точно оцениваемый. Во-первых, его зацеловали до такой степени, что уже непонятно, что он мог и чего он не мог. Как писал когда-то Максимилиан Волошин, есть два вида смерти: смерть от уничтожения и смерть от канонизации. Вот Репин предпочел смерть от канонизации, а художник он был разнообразный и очень сложный.
Это был один из немногих художников, умевших создать тип личности в искусстве. Портрет Мусоргского очень плохо написан. Если прийти в Третьяковку и начать внимательно всматриваться, то станет видно, что этот портрет с точки зрения живописи написан довольно плохо. Он разделяется на две части: живопись головы и живопись фигуры. В принципе задуман он удивительно: портрет Мусоргского в халате, в рубашке. Никакой личины нет. Этот халат, растрепанная борода — все признаки внешнего небрежения, которых в портрете-маске быть не может. В данном случае это характеризует абсолютную выломанность Мусоргского. В больничном халате — безумный человек. И еще всегда обращают внимание на его красный нос. Это личность Мусоргского. Как говорят алкоголики в утешение себе, обаяние не пропьешь. Но и эту полноту личности, таланта также пропить нельзя. Талант все равно остается, живет, бьется, существует, а оболочка разрушается.
Есть совершенно монолитные системы, а есть раздвоенные, как, скажем, в портрете Ипполито Риминальди — раздвоенность между венецианским дворянином и смятенной душой. У Мусоргского душа еще жива, он еще слышит божественные звуки, а оболочка уже распадается, разрушается. Это движение к гибели. Портреты-характеры очень сложны по своей структуре, по своей сущности, но они обладают, как и портреты-маски, совершенно определенными характеристиками.
У истоков пассионарных портретов находятся два художника — Тициан и Хосе де Рибера. Здесь необходимо сделать одно замечание: если портрет-маска не является личностным, а является стереотипным, то портрет личностный, характерный, построенный на разрыве с маской, создан на неповторимой психической и социальной деятельности личности. Автор, который сам не обладает всеми этими данными, создать этот образ не может, потому что ни один художник не может создать того, что им самим не пережито. Он должен быть выше того, что он должен сделать. Он должен овладеть всем. И если он овладел материалом и может его использовать, то тогда он может творить. Искусство — это овладение, осознание, осмысление. Художник всегда должен быть над материалом.
Чтобы оперировать четырьмя правилами арифметики, надо знать их назубок. Для того, чтобы написать маску, надо ее осознать. Художник должен знать этот материал. А для того, чтобы создать портрет-личность, автор должен уже сам пережить эту страсть. Если она не пережита, то получается ложь, которая всегда видна.
Поэтому очень часто творчество такого типа автопортретно или автобиографично. Просто поразительно: какой должен был нести в себе мир Томас Манн, если он написал такое замечательное произведение? Он же должен был прожить жизнь своих героев. На каком же уровне должен быть писатель, чтобы написать роман «Доктор Фаустус»? Каким должен быть Леонардо да Винчи, если он написал «Джоконду»?
Он должен стоять над всем этим. Поэтому огромное количество портретов пассионарного типа глубоко автобиографичны, то есть они несут в себе элементы той страсти, которая пережита их автором, того огня, которым он тоже опален. Хосе де Рибера был удивительным портретистом. Женщин он писал со своей дочери. Она была необычайно красивая и нежная, и он всем святым придавал ее черты. А мужские образы очень часто наполнял собою, своей удивительной внутренней страстью, своим внутренним горением. Какое нужно стремление к истине, чтобы, будучи придворным художником, взять в руки фонарь Диогена и назвать свой автопортрет «Диоген»! Диогены не имеют места в обществе. И блага, которые общество им дает, абсолютно для них не важны.
Личность обязательно существует в нескольких измерениях мира. Поэтому Томас Манн и писал: «Возьму орден и не поморщусь». Потому что читатели и зрители не могут представить себе тех страданий и страстей, через которые проходят писатели. По отношению к той трагедии, которую мы переживаем, этот орден — ничто, мы обречены на сопричастие к этому трагическому миру. Портреты пассионарного типа (портреты-личности, портреты-характеры), помимо перечисленных элементов, обязательно содержат в себе сопричастность к миру трагического.
В этом смысле очень интересен наш русский художник Врубель. Личность его и творчество необыкновенно между собой совпали. В основе его творчества лежат удивительно глубокие рефлексы. Сам по себе внутренний мир Врубеля очень неоднозначный, очень сложный, такой, как все его картины, похожий на многоцветную мозаику, очень нежный, удивительно дымчатый, сказочный, как в портрете его жены Забелы-Врубель, когда он пишет ее в виде Царевны-Лебедь. На перьях этой птицы лежит какой-то розовый отблеск. Врубель — художник, душа которого была необычайно нежна, он был как ребенок. Он как личность был отзывчив, раним, нежен, бесконечно уязвим и вместе с тем бесконечно одинок, очень трагичен. Но он смог не раствориться в этом, а сделать это предметом исследования. Вот в чем великая его заслуга. Поэтому он так убедительно пишет портрет Мамонтова. Эти вещи очень глубоко личностны. Личность Врубеля здесь имеет большое значение, но сила его как портретиста заключается в том, что он сам себя делает предметом исследования, он сам себя пишет, наблюдая свою болезнь, наблюдая свой внутренний мир. Он рассматривает свой внутренний мир, выходя из него и делая его предметом своего собственного творчества.
Это можно сказать далеко не о каждом художнике. Если внимательно посмотреть на фотографию Врубеля, посмотреть фотографию в профиль, в фас, то у него очень-очень нежное лицо. Но в принципе он даже Демону придает черты сходства с собой: тяжелые веки, голубые глаза, нос, запавшие щеки, очень вытянутая нижняя часть лица. Он был хрупок, невысокого роста, а Демона сделал с какой-то микеланджеловской силой.
Тема одиночества, одиночества от невозможности найти общий язык с миром, проблема душевных болезней у такого рода людей — это вопрос очень сложный. У медицины и искусства здесь диагнозы точно расходятся. С точки зрения медицины — они люди больные, а с точки зрения искусства — они самые здоровые из всех, какие только могут быть, потому что у них необыкновенно развиты рефлексы и умение проанализировать опыт своих собственных страданий, своих собственных страстей.
Наиболее последовательными и глубокими фигурами были несколько художников: Дюрер, Рембрандт и Веласкес.
Начнем с Рембрандта. Наглядность этого примера удивительна. Это пример контраста между идеальным стереотипом, портретом-маской, который создает голландская стилистика XVII века, и творчеством Рембрандта.
Голландское искусство — искусство социально адаптированного психологического типа, это искусство, в котором буквально ничего не происходит: в нем нет грозы, нет дождя, нет смертей, нет страданий. Это что-то предельно сбалансированное, идеальное, буквально спящее. В нем есть стабильность эмоциональная, гармония между человеком и миром. Поэтому голландцы очень любят свои портреты давать в интерьере, и между интерьером и человеком существует знак равенства. Между человеком и вещами существует идеальная программа сбалансированности. А если применить кинематографическую терминологию, то искусство малых голландцев — это искусство средних планов. Оно утверждает некое коллективное подобие, общность, целый коллектив одинаково одетых, одинаково переживающих. Это искусство устанавливает какой-то стандарт жизни, стандарт мышления, стандарт переживания, стандарт эстетических потребностей, потребностей духовных. Конечно, для этого искусства Рембрандт был непомерно тяжелой нагрузкой.
Мы видим, как тяжело приходится личности такого типа в системе абсолютно унифицированных художественных ценностей. Голландия была первой страной, создавшей союз художников. Он назывался Союз святого Луки. Законы этого союза были настолько жестки, что человек, который писал натюрморт или катание на коньках, никакую другую тему не брал, потому что он был уже специалистом в этой теме, и ее он воспроизводил по определенным стандартам.
Голландцы были совершенно прекрасными мастерами, прекрасными художниками, но сейчас речь идет о другом — о психологической стороне.