Последние вещи Клода Моне очень интересны. Для него стало безразлично, что он пишет: он может писать одну кувшинку, один цветок… Вода — и в нем кувшинка, и это все — большое полотно. Его картины выдерживают любое увеличение. Они написаны очень интересно, вы все время думаете: вот тут кончается небо и начинается вода, вот ивы, которые свешиваются сверху и отражены в воде… или наоборот? Получается необыкновенно глубокое эстетическое художественное насыщение. И это отдых: Клод Моне расслабляет, во время созерцания его картин вы отдыхаете и получаете при этом так много, такой заряд жизни…
Клод Моне открыл новую страницу в европейской живописи. Он предложил нового героя, новый метод. Клод Моне не был человеком традиции, но он традицию создал. Вот что интересно: он создал традицию, которая существует до сих пор. Сейчас без того, что открыл Клод Моне в области живописи, немыслима никакая живопись. Есть очень помпезная картина А. М. Герасимова, где Сталин с Ворошиловым прохаживаются в Кремле, ее еще иронически называют «Два вождя после дождя». И там главное не то, что это вожди, а то, что все происходит после дождя — так написано это небо, эта мокрая мостовая, мокрая трава. Эту картину писал советский художник, один из оплотов соцреализма, но она была бы невозможна без открытий в области живописи, сделанных не просто какими-то импрессионистами, а именно Клодом Моне. Словно пришел человек и сдернул скатерть со стола — все полетело! Вот так и Моне: он предложил другой взгляд на мир, открыл новые горизонты.
Мы многое сейчас видим глазами импрессионистов. Они словно промывают нам глаза: по-другому видишь небо и воду — так, как видели они. Гениально сказал о Клоде Моне Камиль Писсарро: «Он не только открыл мне глаза, он освободил мое сознание». И это действительно так: Моне освободил наше сознание.
Еще надо сказать об импрессионистах самое главное — не как о художниках, а о том, почему мы все влюблены в их живопись. Не только потому, что смотреть на их картины — чистое наслаждение, эстетическое питание, но и потому, что это единственная группа художников, которые были абсолютно позитивно настроены к миру. Они не бередят вас, не беспокоят. То же можно сказать о русских портретах XVIII века: их авторы позитивно относились к своим моделям, писали их позитивно, очень человечно. И в еще большей степени это верно по отношению к импрессионистам: до какой степени человечно то, как они видят мир, и то, что они видят в мире, и то, как он описывают свои впечатления о мире. Это самая человечная живопись на всем протяжении XIX–XX веков.
А. М. Герасимов. И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов в Кремле. 1938. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Глава 4Пророчество Сальвадора Дали
Испанский художник Сальвадор Дали был превосходного мнения о себе… или делал вид, что он о себе превосходного мнения. Он говорил: «Сюрреализм — это я». Нет, нельзя сказать, что сюрреализм — это он. Но он был гениальный выдумщик, экстравагантный, экстраординарный тип, его было много, он был шикарно экстравагантен и стремился ни в чем не быть похожим на других, что ему отлично удавалось. И при этом именно Сальвадор Дали, как никто другой из сюрреалистов, был очень болезненно, очень чувствительно связан со своим временем.
Когда мы смотрим на картины импрессионистов, мы видим, как они связаны с миром, но не как они связаны, например, с Франко-прусской войной. А когда мы видим такого сюрреалиста, как Сальвадор Дали, мы видим, как он, при всем своем шутовстве (а шутовство это было программное — он сам говорил, что в обществе должен быть шут, имея в виду, конечно, шекспировского шута, который может и правду сказать не моргнув глазом), связан со всеми актуальными проблемами мира, с новыми теориями о мире и о человеке, с мировой культурой. Импрессионисты отошли от мифа, а Дали вновь вернулся к нему, потому что миф связан со сном, он связан с архетипическим мышлением. Для Дали очень большое значение имеет миф. И его волновало все, что случалось в мире: атомные испытания, Вторая мировая война…
В 1955 году Сальвадор Дали, который в это время всерьез занимался проблемами христианства (и не просто христианства, а значения религии в мире и той исторической ситуации, в которой он находится), пишет одну из своих главных картин — «Тайную вечерю». Это последняя трапеза в пасхальную ночь, трапеза Христа и выбранных им двенадцати учеников, которых он нарек апостолами. Сальвадор Дали очень увлекался Леонардо да Винчи. Для него очень важна была картина, написанная Леонардо в 1495–1498 годах и хранящаяся ныне в трапезной монастыря Санта-Мария-делле-Грацие.
Сальвадор Дали. Тайная вечеря. 1951. Национальная галерея искусства, Вашингтон
День, в который происходят события, изображенные на картине, был днем заклания жертвенного агнца. Христос есть агнец заклания, и он предупреждает об этом учеников. А они мало что понимают, как потом становится известно. Единственное, что они поняли, то, что это обвинительный приговор, ибо Он сказал: «Один из вас предаст меня». Что они делают? Взглянем на картину. Они спрашивают: «Я ли, Господи?» Для Леонардо да Винчи в композиции этой фрески очень интересна сама по себе динамика, она напоминает камень, брошенный в воду: бух — камень упал, расходятся волны, одна, вторая, третья… Так и здесь: слова Христа — пошла одна волна, три ученика справа и слева, цезура, вторая волна пошла… Он произнес эти слова, а дальше идет психологическая реакция. Леонардо показывает, насколько жест правдивее и мгновеннее слова: «Ты предатель!» — «Я?!» — «Нет, не я!» Они реагируют на эти слова мгновенно, словно прозвучал выстрел — и реакция на него. Это грандиозное психологическое исследование, и даже глубже — это исследование соединения психической реакции и жеста. И Леонардо никак не мог понять (он потом специально занимался этой проблемой): каким образом идет реакция жеста и потом слова. Но задача это такая, что и сегодня непонятно, как ее решать. Экзистенциальная ситуация, кризисная, резкая, опасная — и ваше отношение к ней. Среди всех апостолов есть один — Фома, он находится в правой группе. Фома не отвечает, а вопрошает. Он поднимает палец — это очень важный жест. Фома спрашивает: «Один?» Мы знаем, что было потом, знаем, что апостолы уснули, хотя были предупреждены. Остановимся на этом жесте — «один?..». Мы вспомним об этом, когда вернемся к картине Дали.
Леонардо да Винчи. Тайная вечеря. 1495–1498. Санта-Мария-делле-Грацие, Милан
Вспомним еще картину «Тайная вечеря», написанную Н. Н. Ге в 1863 году. Она была показана на выставке в Академии художеств. Эта картина вызвала в русском обществе целую бурю, никто не мог удержаться от того, чтобы высказать свое мнение о ней. Это сюжет, который не входит в русскую религиозную традицию. В русскую традицию религиозной живописи в основном входят сюжеты праздников: Благовещение, Рождество, Троица. Но отрицательные драматургические темы, такие как предательство, в нее не входят. Можно сказать, что в середине XIX века Н. Н. Ге практически был первым, кто эту тему вот так написал. На Западе это традиция непрерывная, у них нет закрытости на эту тему: право на изображение имеет любой сюжет Ветхого и Нового Завета. Для Запада показать Богородицу в виде своей возлюбленной, матери или дочери — обычное дело. У Христа или апостолов тоже есть прототипы. В России же невозможно, чтобы у Христа был прототип. А на картине Ге у Христа есть прототип — это Герцен. В виде апостола Петра художник написал себя. И очень красиво написанная фигура Иуды — темная, хрупкая… Он закрыл себя талесом. В Евангелии от Иоанна Христос говорит, что предаст его тот, кому он, обмакнув, подаст хлеб. И дальше там сказано про Иуду: «Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь». Стояла ночь, и в окне мы видим фосфоресцирующий зеленый свет, почти бесплотную тень — таинственный знак зла выходящего, предвестника беды. И все взволнованы, и только Он один знает… В Евангелии от Матфея сказано: «При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал».
Николай Ге. Тайная вечеря. 1863. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
«Тайная вечеря», помимо прочего, имеет мистический аспект. Пока апостолы галдели: «Я ли?.. Не я ли?..», Иисус преломил хлеб и, раздавая им, сказал: «сие есть Тело Мое».
А вот 1955 год — и Сальвадор Дали. Посмотрим, что он написал. Он пишет очень каббализированную, герметизированную картину. В ней есть зашифрованная символика. Дали пишет картину, где нельзя отделить одно от другого — пространство, в котором сидят апостолы, от большого каменного стола, от образа Христа, от ландшафта, которым они все окружены. Это изумительный ландшафт, который Дали писал всегда. Если посмотреть на его картины, можно увидеть, что другого ландшафта он не пишет. Это ландшафт того места, где он жил, когда был изгнан из отчего дома, когда женился на своей Гале. Место это называется Порт-Льигата. Дали всегда пишет именно его, нет ни одной картины, где бы у него был другой ландшафт. В нем есть космичность еще не сотворенного Отцом и Творцом пространства, какая-то первичность, изначальность.
Вернемся к существу вечери у Леонардо или Ге. Вспомним палец Фомы, поднятый вверх: «Предатель один?» Сальвадор Дали отвечает: «Нет, предатель — каждый». Взглянем на апостолов: каждый из сидящих предал, и Петр тоже. Они зеркальны: шесть сидящих справа повторяют шестерых, сидящих слева. Они все погружены в себя, в свою совесть, в свои размышления. У этой картины очень много подтекстов, трактовок. Начнем с того, что в раннем христианстве в катакомбном искусстве присутствуют изображения двух рыб — знака зодиака. Их можно увидеть в Риме, в музее раннего христианства. Если сейчас наш мир перешел в знак Водолея, то тогда, когда родился Христос, он переходил в знак Рыб, и Христос часто изображен в виде рыбы. Его даже называли «ихтис», то есть рыба. У Дали он изображен как Христос и как рыба — «ихтис». И еще лодки: лодки тоже связаны с темой апостолов, рыбаков, ловцов душ. И они даже не столько связаны с евангельским текстом, сколько создают мистическую пространственную дистанцию между нами и другой стихией, в которой Он находится. Эти гиперреалистические лодки — за каменным столом, плывущие в воде… Он очень близко — и очень далеко, он здесь — и не здесь.