на талию.
– Ступайте вон! – сердито и в то же время смеясь, крикнула королева. – Наглый кобель, все мысли только об одном!
– Уйду, уйду! Только… назови меня по имени. Неужели за свой пыл я заслужил всего лишь «жеребца», «кобеля» и это холодное «вы»? Разве тебе было так уж плохо? Мне почему-то показалось, что ты приветствуешь такое развитие событий.
– Хорошо… – королева больше не могла бороться и рассмеялась. – Ступай, Тони. Только не вздумай целовать меня на прощанье, иначе мы так и не попадем сегодня на бал.
Когда Энтони вернулся в парадную часть дворца, бал уже начинался. По традиции, первый танец должны были вести король и королева, но Ее Величество задерживалась за туалетом, и кавалеры и дамы в ожидании разгуливали по залам. Энтони подошел к столу, налил себе легкого вина и залпом выпил, потом налил крепкого и выпил еще. Удовлетворенно вздохнул: теперь, пожалуй, можно потерпеть и до ночи. Он занялся изучением бутылок, размышляя, чем бы продолжить – и тут почувствовал на себе чей-то взгляд. Бейсингем огляделся: у соседнего окна стояла женщина и, нисколько не таясь, разглядывала его, разглядывала насмешливо и всепонимающе.
О да, эту даму он знал, и еще как знал! Принцесса Эстер, собственной персоной. По укоренившемуся прозвищу, которое, кстати, придумал в свое время сам Энтони – Полковая Лошадь. Вот уж не скажешь, что припечатано неточно! Ни капли очаровательной хрупкости и трепетности, которые так ценят в женщинах настоящие мужчины. Ширококостная, крепкая, ростом немного не достает до шести футов, а весом фунтов под двести, и лицо, действительно, лошадиное: длинное, с крупным носом и большими зубами. А уж как она одевалась! В довершение всего еще в детстве принцесса Эстер, по-видимому, поняв, что недостатки внешности надо искупать оригинальностью поведения, усвоила стиль своего любимого деда, Генриха Августа, в манерах которого явственно отражалась его горячая любовь к армии.
Энтони ничего не имел против Генриха Августа. Вот уж кто знал толк в военном деле! Генрих Август ввел в армии единую форму, заменил аркебузы только что изобретенными мушкетами, сразу оценив новое оружие, узаконил рекрутский набор… Наконец, он и сам был лихим рубакой, пока не стал королем и не потерял право подвергать себя опасностям боя.
Однако дамский вариант короля-воина был, по общему признанию, куда менее удачен. Впрочем, принцессе Эстер было на это глубочайшим образом наплевать, как и на многое другое.
Никто даже представить себе не мог, что она когда-нибудь успешно выйдет замуж, тем более что ее отец, беспутный принц Марсель, промотал почти все личное состояние. Тем не менее принцесса побывала замужем целых два раза и теперь, в свои пятьдесят, оказалась дважды вдовой. Первым ее мужем был генерал Гальдорф, могучий и недалекий солдафон. Эстер прожила с ним десять лет и родила ему двоих детей – по счастью, мальчиков, таких же громогласных и здоровых, как их отец. Ей было чуть за тридцать, когда генерал погиб, и она осталась вдовой, без всякой, казалось бы, надежды на новое замужество.
И вдруг Эстер отхватила супруга, о котором мечтали многие. Не то чтобы красавца, совсем нет – Рэнгхольм Нор-ридж, герцог Баррио, был карликом. Не родись он герцогом, мог бы стать шутом. Этот кавалер не доставал до плеча среднего роста даме, зато был умен, обаятелен и невероятно богат, и многие красавицы не отказались бы заполучить такого мужа. Однако крошка герцог, как уже говорилось, был умен и не спешил. Ему перевалило за сорок, когда он, неожиданно для всех, женился на принцессе Эстер. Почему он совершил такой экзотический выбор и как они жили, никто не знал: появляясь вместе на людях, супруги Баррио по отношению друг к другу вели себя неизменно учтиво и предупредительно, а о том, что происходило у них дома, ходили самые разнообразные сплетни – большинство, естественно, гадкие. Впрочем, герцог недолго наслаждался семейной жизнью – он умер, едва достигнув пятидесятилетия. Двое старших сыновей принцессы Эстер давно были офицерами и, будучи детьми своего отца во всех отношениях, предпочитали казармы, и она жила в огромном особняке с младшим сыном, юным герцогом Баррио. Во дворце герцогиня находилась вне этикета, то есть не считала нужным соблюдать правила поведения даже по видимости.
И вот теперь эта замечательная дама, стоя у окна, с редкой бесцеремонностью разглядывала Энтони.
«Ну погодите, сударыня…» – злорадно подумал он.
– У меня пятно на носу? – повернувшись к Эстер, озабоченно спросил Бейсингем.
Сейчас она спросит: «Почему?», а он ответит: «По тому вниманию, с которым вы меня разглядываете, я принял вас за своего цирюльника». Она или возмутится, или остолбенеет, а он добьет: «Ах, простите, сегодня что-то с глазами. Взгляд разглядел, а персону – нет».
– Не на носу, – сказала герцогиня. – Еще чуть-чуть, и вы посадите себе пятно на репутацию.
Энтони сам онемел от такой наглости, а герцогиня, не давая ему прийти в себя, продолжила:
– Бирюзу этим летом носят только женщины, а серьги равной длины – сами знаете кто… Кстати, уединяться с дамами начинают после первого фарадо или фуэго, а сразу после ужина это крайне неприлично, и ни одна уважающая себя дама, тем более… В общем, ни одна уважающая себя дама подобного не позволит, это все знают…
– Какое кому дело? – пришел, наконец, в себя Бейсингем.
– Никому и никакого, – кивнув, согласилась Эстер. – Вот только во время вашего отсутствия в зале не было короля и графа Альтьери. Что о вас подумают дамы, а пуще того, кавалеры?
– Что я соответствую своему родовому гербу, – опомнившись окончательно, грубо бросил Энтони. – Я ношу то, что мне нравится, и не разбираю времени, если речь идет о желаниях.
– Это-то и плохо, – сказала герцогиня. – Гордость – западня для мужчины, а желание – кольцо в носу, за которое водят даже самых свирепых быков. Я не удивляюсь тому, что вас потянули за кольцо, и вы пошли. Удивляюсь другому: почему то, что я сейчас сказала, говорю вам я, а не Элизабет?
– Зачем вы вообще мне все это говорите? – вскипел Бейсингем. Ясно, Полковая Лошадь завидует королеве, но ведь не рассчитывает же она…
– Да уж не затем, чтобы попасть к вам под одеяло. – Нет, эта женщина видит его насквозь! – Я вас терпеть не могу, Бейсингем, но мне вас жаль, хоть вы и прозвали меня Полковой Лошадью. Да вы, никак, покраснели? Полагали, я не узнаю особенный юмор лорда Бейсингема? Мне вас жаль. Неприятно смотреть, как кавалер в столь ослепительном камзоле лезет прямо в грязь, тем более что и смысла-то особого в этом нет. О, вот и мой сын, мне надо идти… Снимите серьги, Бейсингем, сегодня ваш эпатаж дурно пахнет…
Герцогиня, не дожидаясь ответа, повернулась и, опираясь на руку Конрада Гальдорфа, огромного, как его пушки, направилась в дальний конец зала, где строились пары для торжественного выхода. Эстер Норридж всегда танцевала первый танец с одним из своих сыновей. А вот Энтони, кажется, остался без пары – все дамы, с которыми ему прилично было бы выступить, уже становились с кавалерами в процессию. Нет уж, лучше вообще не танцевать, чем танцевать с кем попало. Бейсингем окончательно обозлился, налил себе теперь уже не вина, а водки, и тут его взгляд упал на стол с письменными принадлежностями. Он решил, что герцогиня Баррио достойна одновременно эпиграммы и карикатуры, и принялся за дело.
Злость – плохой советчик. Остроумие изменило Энтони, и картинка оказалась грубой: посреди бального зала кляча под кавалерийской попоной танцует с огромной пушкой. Эпиграмма вышла еще хуже. Все вместе получилось прямолинейно, оскорбительно и совсем не смешно, и раздосадованный Энтони собрался было разорвать листок – но в последний момент передумал.
Эстер, само собой, догадается, кто ее так припечатал: как по стилю картинки, так и по количеству клякс на листе – чистописание не давалось Бейсингему с детства. Ничего, в следующий раз подумает, прежде чем его задевать. Конрад Гальдорф может взъяриться – будет забавно, на шпагах он, как медведь на сельских танцах… Впрочем, нет, Эстер ему не позволит, а громила – почтительный сын. Жаль… Невозмутимость герцогини Баррио вошла в поговорку: она словно наслаждалась насмешками над своей персоной, разозлить ее было положительно невозможно.
Покончив с творчеством, Энтони выпил еще и задумался – сложное сочетание белого и красного вина и можжевеловой водки уже начало оказывать свое действие, и мысли приобретали причудливый вид. Что она там говорила? После ужина в зале не было короля и графа Альтьери? Забавно. Граф – широко известный поклонник мужской любви, но короля в числе его симпатий не называют. А кто, кстати, пользуется симпатией короля? Элизабет должна знать, но не станешь же ее спрашивать об этом… Красное вино в бутылке кончилось, и он налил белого, продолжая размышлять над привязанностями монарха.
Погруженный в думы, Бейсингем не сразу заметил, что к нему подошли. Этот мужчина тоже не танцевал, но совсем по другой причине. Полковник гвардии Гаэтано Альтьери, старший сын знаменитого графа, носил серьги равной длины по неоспоримому праву, хотя едва ли кто-то назвал бы его женоподобным. Высокий, на полголовы выше Энтони, стройный и мускулистый, он пользовался славой бретера и забияки.
– Добрый вечер, милорд, – изысканно поклонился красавец Гаэтано.
Энтони тоже поздоровался, доливая стакан и рассматривая вино на свет.
– Милая картинка, – заглянув ему через плечо, коротко засмеялся гвардеец. – Эти двое определенно подходят друг другу.
Бейсингем начал закипать. Он был зол на всех: на Эстер, на себя, на гвардейца, который проторчал все лето при дворе и был безукоризненно ухожен: чуть-чуть тронутая загаром кожа, тонкие пальцы унизаны перстнями – а на руках Энтони даже бриллианты сейчас не смотрятся. Чего ему надо? Отстанет он когда-нибудь или нет?
– Здесь становится скучно, – продолжал между тем полковник. – Мы с друзьями собираемся уходить. Продолжим вечер у меня дома. Не желаете присоединиться, милорд?
На целое долгое мгновение Энтони онемел. «Снимите серьги, – вдруг вспомнил он. – Ваш эпатаж дурно пахнет». Вспомнил и густо, жарко покраснел.