– Есть ли у вас мечты, герцог?
– Ну и вопрос, леди… Мечты… Когда я целый день в седле, то с утра мечтаю о дворцовом бале, днем – о какой-нибудь красотке, а к вечеру – об ужине и постели. А в Трогартейне или в лагерях мечтать некогда, и так есть, чем заняться…
– И ничего такого, что вы хотели бы иметь?
– Пока на трон не взошла наша ослепительная Элизабет, я имел все, что хотел. А то, чего я хочу сейчас, вы мне все равно не дадите…
– Например…
– Например, удовольствие отдать сию очаровательную даму отряду пограничных стражников…
Александра остановилась и расхохоталась. Она смеялась долго, и в пляшущем свете факелов казалось то прекрасной, то отталкивающей, но все равно ведьмой.
– Я же говорила… я говорила… что с вами нельзя силой… а Бетти заупрямилась, мол, она лучше вас знает…
– Что с нее взять, – махнул рукой Энтони. – Кто она – и кто мы?
– Таким, милорд, вы мне нравитесь куда больше…
– Это благодаря вашему снотворному, леди Александра. Я наконец-то смог выспаться. Если бы вы знали, какие кошмары снятся на королевских пуховиках!
– Его нельзя применять часто, но раз в неделю, обещаю, я буду давать вам возможность отдохнуть. Это называется: дали дуракам волю. Не представляю, как вообще можно спать в этом дворце – там из каждой щели лезет магия…
– Что?! – остановился Энтони.
– Вы и в магию не верите?
– Верю, конечно… Наука о невидимых соответствиях слов и мира… так?
– Именно так. Но о магии мы еще поговорим. А пока что о том, куда вы попали. Вы счастливый человек, Бейсингем, у вас есть все, чего вы только можете захотеть. Вы свободны, над вами никого нет – ни семьи, ни общества, ни церкви…
На этот счет у Энтони было иное мнение, но высказывать его он не стал. Однако Александра что-то почувствовала – по тому, как напряглась рука, на которую она опиралась.
– Я знаю, о чем вы подумали. Но то, что происходит с вами сейчас – лишь кратковременный эпизод, не более того. И взнуздать вас оказалось потруднее, чем объездить целый табун лошадей – именно потому, что вы свободны. А теперь представьте себе какого-нибудь несчастного, который с детства скован правилами: того нельзя, другого нельзя, десять заповедей, сто восемнадцать правил этикета, – а если ему хочется чего-то неположенного? Хочется, а самому нарушить запрет страшно? И вот он живет, носом в землю, предается несбыточным мечтам, от безысходности отыгрывается на семье, соседях, на бессловесных тварях… И тут в его жизни появляемся мы…
Сана замолчала, взглянула вверх, свет факела отразился на похорошевшем лице.
– …Мы, церковь воплощенной мечты. Там, где нет ни запретов, ни заповедей, где возможно все. Бог – это вечные запреты, а Хозяин – это свобода…
– Вы что – верите в него? – Энтони потрясенно уставился на спутницу.
– Разве мы говорим обо мне, милорд? Мы говорим о несчастных, тупых, ограниченных людишках, которым осточертели церковные запреты. И мы даем им Хозяина и говорим, что церковники врут, исход борьбы Света и Тьмы далеко не предрешен, и есть другая церковь, которая даст им свободу делать все, что они хотят.
– А если он мечтает младенцев резать? – вырвалось у Бейсингема.
– Один дурак сказал, а вы повторяете! – поморщилась Сана. – Кому и зачем нужны младенцы? Это придумали монахи, записали в свои книги, и теперь, когда несколько дураков и дур хотят служить Хозяину, они режут детишек и быстро успокаиваются на костре. Мы не мешаем исполнению закона, даже если это наши люди, и не поощряем таких забав. Впрочем, большинство находит у нас удовлетворение и без всяких младенцев. А чтобы помочь самым жестоким, мы стараемся дать им работу. Кстати, одного из подобных субъектов вы знаете – это Далардье, для него первейшее удовольствие – издеваться над беззащитным живым существом. Но согласитесь, герцог, любому обществу нужны следователи и палачи. Однако таких немного. Большинство – иного сорта, их фантазия не идет дальше очень простых вещей. Да, к сожалению, когда мы стали осуществлять то, что записано в нашей книге, это оказалось далеко не так прекрасно, как нам бы хотелось. Однако и от навоза есть польза, ибо он удобряет землю, на которой растут цветы. Мы пришли, милорд. Это самый низший круг нашей церкви, круг для быдла, как простого, так и высокородного… Идемте!
Энтони вошел вслед за Саной в низкую дверь, спустился по узкой лестнице в подземелье. По виду, это был подвал купеческого дома – высокий, сводчатый, большой. По стенам горели два десятка факелов, в середине примерно столько же людей в темных балахонах, тоже с факелами в руках, отплясывали какой-то нелепый танец. Энтони со все возрастающим недоумением следил за ними. Они плясали, что-то выкрикивали перед деревянной статуей, изображающей козла, махали факелами – удивительно, что ни один балахон не загорелся.
– Они этим занимаются уже около часа! – шепнула Сана. – Сейчас закончат, и начнется избавление от запретов.
И в самом деле, вскоре танцующие воткнули факелы на места и принялись танцевать уже без них, постепенно срывая с себя одежду. Наконец, оставшись в чем мать родила, они кинулись друг на друга: мужчины на женщин, мужчины на мужчин, а то и женщины на женщин… Воздух наполнился стонами и вскрикиваниями. Энтони затошнило от омерзения. В юности он бывал в полевых борделях, где вдесятером в одной палатке, но с тех пор успел отвыкнуть от подобных зрелищ.
– Давайте уйдем, – шепнул он. – Я уже насмотрелся, благодарю…
Они вышли наружу, и Бейсингем с минуту стоял неподвижно, подставляя лицо ночному ветру.
– Какая гадость! – наконец, процедил он. – И ради этого все…
– Ну уж и все! Это лишь низший круг. Кто виноват, что у многих людей мечты не поднимаются выше грязной лужи? Поиметь чужую женщину нельзя, а хочется, а бывает так, что можно женщину, а хочется мужчину… Но запретить им воплотить свою мечту было бы несправедливо, ведь так, милорд? Если не запрещено собакам и свиньям, то почему запрещено людям?
– Ну, и какие же еще мечты у ваших… – Энтони замолк, подыскивая слова.
– У этих – как правило, одни и те же. Иногда так, иной раз в изысканной обстановке, с цветами и музыкой, но суть одна. Сами себя они называют рыцарями первого круга и надеются перейти во второй, – Сана коротко рассмеялась. – Ну, а мы зовем их козликами. Но все же и тут есть свой смысл: они проделывают это с теми, кто и сам не прочь, а не хватают на улицах прохожих, да и семью меньше тиранят, и с соседями ссорятся меньше…
– И этой мерзости я должен служить, – Энтони передернуло.
– Терпение, герцог. Впрочем, если хотите, можем сразу перейти к цветам, но тогда ваше знание будет неполным…
Бейсингем вспомнил Алана и взял себя в руки.
– Ну уж нет, леди. Знать – так все. И где в расположении штаб, и куда по нужде ходят. Простите, что я так приземленно, но и вы меня не в атласную подушку носом сунули…
– Ну вот, в самую грязь мы уже окунулись. А теперь начнем постепенное восхождение. К сожалению, второй круг будет для вас еще более неприятен, но что поделать: эти рыцари – люди занятые, кто сегодня может, тот и показывается. У них желания… скажем так, несколько особенные.
Энтони давно потерял представление о том, куда они идут. Снова вошли в какой-то дом, потом по длинному сводчатому проходу вышли в темный двор. Затем дверь, коридор, еще коридор… и Энтони стал как вкопанный. Свет факела выхватил из темноты выложенную кирпичами арку Ужас, охвативший его, был сильнее этикета, сильнее разума…
– Нет, – выдохнул он. – Нет! Леди Александра, за что?!
– Ступайте за мной, – коротко приказала Сана. – Не бойтесь, вам ничто не грозит…
Они зашли за поворот и услышали крики. Энтони слишком хорошо знал, что они означают. Вопль, еще вопль, и еще, перемежаемые страдальческим подвыванием, потом умоляющий стон:
– Господин капитан… господин капитан… я все уже сказал, все… не надо больше… не надо, господин капитан! – и снова крик.
Энтони, пользуясь тем, что Сана и провожатые ушли на два шага вперед, на мгновение прижался лицом к стене коридора, сжал рукой цепь так, что острые края какого-то знака впились в ладонь, и торопливо догнал их.
Они подошли к небольшой смотровой щели в стене. Комната следователя была почти такая же, как у Далардье, лишь в углу – не жаровня, а камин. На столе – привязанный вниз лицом человек, спина, зад, бедра – в багровых отметинах. Возле стола палач с железным прутом в руке и офицер в форме капитана стражи. Вот он поднял голову, свет упал на лицо, и Бейсингем едва не вскрикнул от неожиданности. Это был Шимони.
– Я верю, что ты все сказал, – негромко засмеялся капитан. – Верю, верю… но у нас еще огонь горит, не пропадать же дровам…
Энтони отвернулся, но продолжал все слышать: снова вопль, потом нетерпеливый голос: «Дай сюда, неуч!» – и крик перешел в пронзительный визг, – Энтони никогда не думал, что человек может кричать так долго. В лицо ударил запах жареного мяса.
– Леди Александра, – прошептал он, чувствуя, что внутренности поднялись уже к самому горлу, – я вас оставлю…
– Вы что, герцог, никогда пленных не допрашивали? – иронично осведомилась Александра, когда Бейсингем догнал ее.
– Не испытывал желания, знаете ли. Их допрашивали другие…
– А к вам приводили уже разговорчивыми?
– Да, да, разговорчивыми! – сорвался Энтони. – Спасибо, что просветили, леди… Я без этих знаний просто жить не мог.
– Я привела вас сюда, – сухо сказала Александра, – чтобы вы поняли, как вам повезло, что вами занимался Далардье. Рядом с этой мразью он ягненок, милорд.
– Непременно при встрече пожму ему руку. С самой горячей благодарностью. Знаете, леди Александра, если я должен служить этим… Может быть, я и не смогу уехать, но уж покончить с собой точно сумею…
– Не спешите, милорд. Все эти уроды, которых Господь Бог в великом милосердии своем наплодил и пустил в мир – мы их собираем, как… как падаль в овраге, чтобы не воняла и не заражала город… Если бы он не занимался этим, то выжигал бы глаза детям какого-нибудь купца, чтобы родители сказали, где они держат деньги, или устроил бы застенок у себя в имении. А так он, по крайней мере, пытает разбойников. Это был разбойник и убийца, милорд, и не такой, как вы, а настоящий!