<…> Звон монет смешивается с громким счетом. Это какая-то ужасная, чудовищная биржа, в которой мы пытаемся обменять деньги на наши жизни». Ничего этого, понятно, не случилось – у них забрали и деньги и жизнь. Ведь за день до этого, 19 июля 1942 года, Гиммлер издал приказ, которым предписывалось до 31 декабря провести «переселение» (кодовое обозначение убийства) всего еврейского населения Генерал-губернаторства. Начиная с этой даты в бывшей Польше не должно было остаться ни одного еврея.
Спустя три дня в Перемышль прибыл гауптштурмфюрер СС Мартин Фелленц, полномочный представитель высшего командования СС и полиции в Кракове. Для согласования технических деталей «акции» – депортации евреев из гетто в лагерь смерти – он собрал представителей заинтересованных ведомств. Всех, за исключением представителей ортскомендатуры. К тому моменту там сменился комендант, это место занял 47-летний майор Макс Лидтке, переведенный с повышением в Перемышль из Греции. Нового главу комендатуры пригласить забыли, так что возражать было особо некому. Правда, руководитель филиала Краковского бюро труда, уже упоминавшийся Нойманн представил рапорт, где говорилось, что одна только работа по расчистке и сносу развалин и обломков зданий оправдывает временное пребывание в городе евреев, способных работать. Поэтому он предложил до поры ограничить «переселение» только теми, кто к работе не пригоден. Его предложение было отвергнуто.
Еврейские рабочие находились в прямом подчинении ортскомендатуры и рассматривались офицерами вермахта как «свои», даже получали питание из армейских кухонь. «Работая на вермахт, мы оставались под защитой военных властей, – рассказывал воеводской исторической комиссии в Пшемысле Самуэль Игиэль, бригадир еврейской рабочей колонны, – один из немногих выживших. – Наличие красной рабочей карточки вермахта долгое время давало нам почти привилегированное положение по сравнению с остальным еврейским населением. <…>Однако быстро выяснилось, что такая гарантия ничего не стоила».
По требованию гестапо 24 июля юденрат объявил сбор рабочих карточек. На тех из них, чьи владельцы не подлежали «переселению», должны были быть проставлены особые штампы. «Нацистские головорезы втиснули всю окружность земного шара в маленький круг штампа. Наша жизнь заключена в этот магический круг. Штамп гестапо – быть или не быть, – пишет Александра Мандель. – В юденрате работают всю ночь. Члены юденрата, недоступные и занятые, бегают туда-сюда со стопками рабочих карточек».
25 июля 1942 года, в субботу, еврейский квартал был блокирован немецкой и польской полицией. В тот день из гестапо вернули красные рабочие карточки вермахта – в большинстве своем без штампа. После подсчета в юденрате проштампованных карточек стало ясно, что девять десятых из 4,5 тысячи евреев, работавших на вермахт, должны были быть «перемещены». Похоже, известить об этом комендатуру эсэсовцы не сочли необходимым. В юденрате решили этот пробел восполнить.
Хотя выходить из окруженного гетто было запрещено, ранним утром 26 июля 1942 года юденрат отрядил к Баттелю гонца. Самуэль Игиэль знал, где тот живет. «Я был с ним в личном контакте, его поведение по отношению к евреям было лояльным и даже доброжелательным». Юноша пришел к нему домой в 5 часов утра и попросил о помощи. «Доктор Баттель был очень удивлен моим сообщением, это, по его словам, могло быть только недоразумением, ведь никто, кроме него, единственного офицера ортскомендатуры, не имел права отдавать распоряжения относительно евреев вермахта. Он даже заподозрил, что Дулдиг был к чему-то причастен и поручил мне вызвать в комендатуру руководителей юденрата».
В 6 часов утра в комендатуре Баттель встретил Дулдига и в присутствии Игиэля обратился к нему со словами: «Если ты меня обманул, заплатишь своей головой». Баттель решил было, что Дулдиг за его спиной сговорился с Бентином, и набрал номер последнего. Но тот, как только понял, что звонок касается евреев, прервал разговор и повесил трубку. «Мошенник!» – воскликнул возмущенный Баттель, не обращая внимания на то, что при этом присутствуют евреи. После чего трубку взял комендант.
Согласно отчету унтерштурмфюрера СС Адольфа Бентина, 26 июля 1942 года около 9 часов утра ему позвонил комендант майор Лидтке и поинтересовался, правда ли, будто 95 % еврейских рабочих вермахта будут отозваны из-за неизбежной еврейской «акции». Бентин ответил, что не может назвать ему количество подпадающих под «переселение», так как эта цифра засекречена, но некоторые из еврейских рабочих вермахта, не сильно занятые, будут отозваны. Майор Лидтке выразил свое недовольство по этому поводу, подчеркнув, что в Пшемысле находились основные склады снабжения для немецких армий, сражающихся на юге, и что лишение вермахта рабочей силы недопустимо.
Бентин: «Эти факты мне хорошо известны, но я не могу остановить подготовку к «переселению», которую мне приказано провести секретным приказом. Все вопросы – к Фелленцу, он будет завтра. <…> В конце нашего разговора майор Лидтке сказал мне, что он будет жаловаться вышестоящему начальству. Я ответил, что он вправе жаловаться, но ничего не добьется, потому что «акция» в любом случае будет проведена».
Все дальнейшее строго документировано, поскольку инцидент стал поводом внутреннего расследования СС, и все его участники давали письменные объяснения, сохранившиеся в германских архивах. Лидтке созвал офицеров ортскомендатуры на экстренное совещание. В обращенном к ним выступлении он сказал, что из-за грядущей «акции» возникает угроза срыва поставок на Южный фронт, поскольку «переселение» означает для евреев верную смерть. На самом ли деле коменданта волновали лишь поставки, или он хотел предотвратить гибель людей, этого мы никогда не узнаем. Какие будет предложения, господа офицеры?
Баттель предложил нечто невообразимое – объявить «осадное положение» и под этим предлогом заблокировать автомобильно-пешеходный мост через реку Сан, разбомбленный в 1939 году и восстановленный в конце 1941 года. Полиция, включая гестапо и жандармерию, с самого начала оккупации размещалась в левобережной части города (в здании с табличкой «Комиссариат пограничной полиции») и осталась там после того, как немцы захватили весь Перемышль. Кроме того, рядом квартировали подразделения Ваффен-СС (вооруженные подразделения СС). Попасть в гетто все они могли лишь с этого моста.
Самое удивительное, Макс Лидтке согласился с предложением адъютанта, хотя не мог не понимать, что оно влекло за собой объявление войны СС, ни больше ни меньше.
Комендант
С новым комендантом, вступившим в должность в начале июля, Баттель сразу нашел общий язык. Оба примерно одного возраста (одному – 51, другому – 47) и, в общем-то, одного круга. Оба в юном возрасте участвовали в Первой мировой войне, а во Вторую – призваны как резервисты.
Родом из уездного городка в Восточной Пруссии, сын лютеранского викария, Макс Лидтке (1894–1955) после школы уехал изучать богословие в Кёнигсбергский университет, но курс не окончил, ушел на фронт Первой мировой войны. После ее окончания работал журналистом, дослужился до главного редактора местной газеты в Грайфсвальде. В 1935 году потерял должность, почему – не известно. Согласно Закону о прессе от 4 октября 1933 года издатели должны иметь немецкое гражданство, арийское происхождение и не состоять в браке с еврейками, но с этим у Лидтке не было проблем. Его могли уволить во время чистки прессы от не слишком лояльных журналистов, но никаких доказательств этому я не нашел. Скорее всего, причины увольнения были более прозаическими.
За первые четыре года существования Третьего рейха число ежедневных газет сократилось с 3,6 до 2,6 тысячи. По мере перехода газет в руки нацистских издателей падал их тираж, и это при том, что нацистские издания получили поддержку от государства, чиновников обязали выписывать нацистскую прессу, а на ненацистскую – наложили ограничения (по рекламе в том числе).
Макс Лидтке
Каждое утро редакторов центральных газет собирали в Министерстве пропаганды, чтобы выслушать геббельсовские наставления, какие новости печатать, а какие нет, какими должны быть темы для передовиц. В провинциальные издания все это передавали по телеграфу. Видно, людям просто надоело читать одно и то же, тем более что новости они узнавали по радио, которое Геббельс числил главным орудием пропаганды. В отсутствие телевидения радио было чрезвычайно эффективно. Как вспоминал живший в Берлине с 1926 по 1941 год корреспондент «Чикаго трибюн» Уильям Ширер, даже его нередко вводило в заблуждение «постоянное навязывание фальсификаций и искажений… Тот, кто не жил годами в тоталитарном государстве, просто не в состоянии представить, насколько трудно избежать страшных последствий продуманной и систематической пропаганды господствующего режима».
С началом Второй мировой войны Лидтке, как ветерана Первой мировой, мобилизовали в ряды вермахта. Правда, в силу возраста, он проходил службу в тылу, перемещаясь из одного оккупированного города в другой, покуда в июле 1942 года не занял пост военного коменданта Перемышля. И почти сразу – то экстренное совещание. И его согласие с безумным предложением Баттеля. И нельзя сказать, что не понимал, на что шел.
«Господа офицеры, я знаю, риск велик, поскольку этот план идет вразрез с четким приказом Гиммлера, – сказал Лидтке. – Но для нас важнее обеспечить рабочей силой нужды вермахта. Худшее, что они могут с нами сделать, – это нас расстрелять». Что это было? Шутка? Думаю, комендант, в прошлом опытный журналист, умел формулировать свои мысли. К тому же он не мог не читать «Похождения бравого солдата Швейка», герой которого утешался такими словами: «Не тревожься, я арестован всего только за государственную измену». Раз уж на память пришел герой Гашека, напомню, что именно в Перемышле Швейк предстал перед военно-полевым судом в качестве русского военнопленного[12].