Евреев в армию Андерса поначалу принимали охотно, в нескольких формированиях их процент превысил половину. Возникла даже идея создания отдельного «еврейского легиона». Однако ее приняли в штыки и поляки, и собравшиеся в Бузулуке евреи, опасавшиеся, что создание «легиона» лишит их права на польское гражданство.
После переезда под Ташкент евреям стали отказывать в приеме в армию Андерса под разными предлогами. Михал Лихт, учитель физкультуры, в начале Второй мировой войны служивший младшим офицером, пришел добровольцем на призывной пункт вместе с другими евреями, – как он вспоминал, «богатырями, могучими как дубы», – но всех их объявили физически непригодными и в армию не зачислили.
По словам инженера-электрика Давида Каца, поляки – будь они «увечными, скрюченными, горбатыми, одноглазыми», – все получили медицинскую категорию, позволявшую им служить в армии, а пришедших вместе с ним на медкомиссию евреев – «несчастных, обессиленных людей, прошедших лагеря и тюрьмы за преданность Польше и ухватившихся за армию, как спасающийся хватается за соломинку, – выпроводили на все четыре стороны».
Не приняли Шломо Мелонака, в 1939 году бежавшего в Советский Союз из оккупированной Польши. В сентябре 1942 года его, до того избежавшего ареста и высылки, арестовали при попытке пересечь советскую границу с Ираном и приговорили к десяти годам лагерей.
«Я оказался в весьма затруднительном положении, когда в армию стали поступать представители национальных меньшинств, прежде всего евреи, – объяснял Андерс в своих мемуарах. – …Определенная часть евреев радостно приветствовала советские войска, вступившие на польскую территорию в 1939 году. Поляки не могли забыть об этом, и мне пришлось сглаживать противоречия и усмирять конфликты». Память генерала весьма своеобразна – он не может забыть об этом и не вспоминает об антисемитской политике Польши в период между двумя мировыми войнами.
Дружбе народов не способствовало и то, что в соответствии с соглашением от 30 июля 1941 года было предусмотрено оказание помощи «польским подданным, евреям по национальности» из «армии Андерса» по линии американского комитета «Джойнт». Помощь поступала через Тегеран, ежемесячно поступало 10 тысяч посылок. Общий объем помощи армии Андерса по линии «Джойнт» в 1942–1945 гг. составляет 2,2 млн долларов.
Впрочем, это обстоятельство (помощь США и американских организаций) отразилось и непосредственно на приеме евреев в армию Андерса. Польский посол Кот в одном из направленных из Москвы писем Сикорскому, говорит: «Мы беседовали с генералом Андерсом по поводу евреев. Их, как обычно, зачисляют в армию по первой просьбе, и после того, как я объяснил ему важность [мобилизации евреев] с точки зрения Америки, он обещал мне подчеркивать необходимость доброжелательного к ним отношения».
И в самом деле подчеркнул – в приказе, подписанном им в Бузулуке 14 ноября 1941 года. «Я приказываю всем находящимся в моем подчинении командирам решительно бороться со всеми проявлениями расистского антисемитизма…» В приказе Андерса отмечалось, что еврейские военнослужащие обладают теми же правами и обязанностями, что и остальные польские граждане, и наказывать еврея можно, лишь «если он не умеет с честью носить мундир бойца Польской республики и забывает, что он польский гражданин».
Правда, двумя неделями позже, 30 ноября 1941 года, Андерс издал второй приказ, в какой-то мере противоречивший первому. «Я хорошо понимаю причины проявлений антисемитизма в рядах армии», – сказано в нем, имея в виду «отголоски нелояльного, а порой и враждебного поведения польских евреев в 1939–1940 годах». Но «антисемитизм может привести к тяжким последствиям», поскольку евреи обладают заметным влиянием в англосаксонском мире. Солдаты должны понять, что сейчас любые проявления борьбы с евреями будут строго караться, – но «когда после победного боя мы вновь станем хозяевами в своем доме, мы уладим вопрос с евреями так, как того требуют величие и суверенность нашего отечества, а также простая человеческая справедливость».
Андерс отклонил просьбу группы бундовцев, готовых ради эвакуации «предстать лицами польской национальности, назвав себя католиками». Правда, в одном случае подполковник Дудзинский, ответственный за эвакуацию части, вычеркнул из списка не только лиц «Моисеева вероисповедания», но и крещеных евреев, числящихся католиками по вере и поляками по национальности.
Несмотря на свои социалистические взгляды, бундовцы знали – в первой стране социализма их не ждет ничего хорошего. Взять хотя бы судьбу видных руководителей Бунда Генрика Эрлиха и Виктора Альтера. Оба были арестованы сразу после присоединения к СССР в 1939 году, два года спустя обоим были вынесены смертные приговоры. Однако вместо приведения их в исполнение им предложили сотрудничать с НКВД. 13 сентября 1941 года они были освобождены и, эвакуировавшись вслед за правительственными учреждениями в Куйбышев, вошли в контакт с переместившимися туда же западными дипломатическими представителями с целью расширить западную помощь. После этого они исчезли из публичного поля, а когда в 1943 году Альберт Эйнштейн обратился к Молотову с просьбой об их освобождении, ему ответили, что «в октябре и ноябре 1941 года Эрлих и Альтер систематически вели предательскую деятельность, призывая войска прекратить кровопролитие и немедленно заключить мир с фашистской Германией», и что за это по приговору военной коллегии Верховного суда СССР были расстреляны.
Отъезд
«Вся армия Андерса – с семьями, с женами и с детьми, сомнениями и опасениями гонимая, как плетьми, грузилась в Красноводске на старенькие суда, и шла эта перевозка, печальная, как беда. <…> Скорее, скорее, скорее! Как пену несла река еврея-брадобрея, буржуя и кулака, и все гудки с пароходов не прекращали гул, чтоб каждый из пешеходов скорее к мосткам шагнул».
Армия Андерса
Все так оно и было, как в этих строках Бориса Слуцкого, – поезда с польскими солдатами и членами их семей прибывали в порт Красноводск на Каспийском море, а оттуда на судах людей переправляли в Иран, в Пехлеви. Весной и летом 1942 года перешли под британское командование и выехали из СССР 72 тысячи бойцов армии Андерса, среди которых было около 6 тысяч евреев.
В их числе был так называемый еврейский батальон из Колтубанки (Колтубанка – железнодорожная станция неподалеку от Тоцкого). По воспоминаниям раввина Розена-Щекача, бойцам пришлось копать себе землянки в мерзлой земле, при температуре 40 градусов ниже нуля, и ему пришлось участвовать в похоронах многочисленных умерших. Армейская кухня, которой заправляли поляки, порой «забывала» выдавать еду еврейским солдатам, им запрещалось проходить по улице, относившейся к лагерю поляков. И только после смещения командира полка – антисемита ситуация несколько улучшилась. В Иране еврейский батальон был расформирован, так как англичане отказались перебросить его в Палестину в качестве отдельной воинской части.
Во время дислокации польской армии в Палестине из нее дезертировали около 3 тысяч евреев. Правда, в основном дезертиры продолжали воевать, уже с англичанами, присоединившись к еврейскому подполью. Что же касается оставшейся тысячи, то Андерс не раз повторял, что они отлично воевали.
Менахем Бегин после своего освобождения из ГУЛАГа по амнистии был среди меньшинства евреев, кому удалось вступить в армию Андерса и эвакуироваться через Иран в Палестину. Там он ее покинул, провозгласил восстание против английского мандата и посвятил себя борьбе за создание еврейского государства. В этой борьбе были разные страницы, включая взрыв английской штаб-квартиры в иерусалимской гостинице «Царь Давид».
А Ежи Петерсбурский, автор танго «Утомленное солнце», тоже покинувший СССР, вступив в армию Андерса, из Египта отправился прямиком в Латинскую Америку. Этот композитор, дебютировавший как аккомпаниатор Александра Вертинского, в 1939 году оказался на территории, вошедшей в состав СССР, – в Белостоке. Его не тронули, и одно время он даже возглавлял Государственный джаз-оркестр Белорусской ССР, сформированный им из бывших польских граждан. Для своего коллектива Ежи Петерсбурский написал знаменитый «Синий платочек».
Упомяну еще одного композитора, также оказавшегося в Средней Азии, автора песни из упоминавшегося уже фильма «Последний дюйм», откуда эти слова: «Простите солдатам последний грех и, в памяти не храня, печальных не ставьте над нами вех. Какое мне дело до вас до всех? А вам до меня?»
Моисей (Мечислав) Вайнберг
«В ночь с шестого на седьмое сентября 1939 года я играл в кафе, – вспоминал Мечислав Вайнберг. – Пришел домой. Помню, мама мне дала компот из яблок и бутерброды с ветчиной. <…> И вдруг по радио передали… неприятель прорвался в Варшаву, и, значит, мужчинам надо из Варшавы уходить». Уходить мужчинам предложили для того, чтобы вступать в польскую армию в восточных воеводствах. Но уже было поздно, до падения Варшавы оставалось три недели.
«С утра я вместе с сестрой пошел на восток. Сестричка скоро вернулась обратно к матери и отцу, потому что у нее туфельки страшно натерли ноги, а я пошел вперед». Только через две недели Вайнберг добрался до линии соприкосновения с советскими войсками, к тому моменту занявшими восточную часть Польши. «С одной стороны стояли гитлеровские отряды, с другой – советские пограничники. <…> Итак: с одной стороны – немцы с пулеметами, направленными на демаркационную линию, где тысячи поляков и евреев ждали пропуска на советскую территорию. С другой – советские конники-пограничники. Я никогда не забуду, как матери с детьми на руках обнимали лошадиные ноги и умоляли пропустить их скорее на советскую сторону».
По подсчетам историка Дмитрия Толочко, численность еврейских беженцев в Западной Белоруссии в 1939–1941 годах составляла 120–125 тысяч человек.
Вайнберг сумел добраться до Минска, где, толком не зная русского языка, поступил в консерваторию. Минская консерватория эвакуировала своих сту