Правда, фамилию в лагере он носил другую – Корж. Поменял на нее свою в первые дни плена: «Какой-то украинский церковный комитет решил покормить военнопленных. Несколько монашек принесли в корзинах нарезанный ломтями хлеб. Нас выстроили и стали отбирать украинцев. Я живо смекнул, в чем дело… “Иван Григорьевич Корж, из Киева”, – назвался я».
Украинцам поначалу жилось в плену немного легче, чем остальным. Нацистские идеологи полагали, что «украинский народ, впитавший в себя польско-литовскую кровь, более “зрел”, чем великороссы». Исходя из этой «научной» теории, с июля по ноябрь 1941 года было освобождено больше 300 тысяч советских военнопленных, в основном украинцев, а также немцев, латышей, литовцев, эстонцев. Но Кривоногов не мог рассчитывать на то, что его, как украинца, отпустят – тех из них, кто был командирами (офицерами), не отпускали. И тем не менее…
Летчик Николай Ващенко, попавший в плен в июле 1942 года, вспоминал, как услышал от регистратора-военнопленного в лагере Хаммельбург: «Украинец? – Я сказал, что не могу считать себя украинцем, так как происхожу из казаков и всю жизнь прожил в центральных областях России… – Ну и осел, так и подохнешь скоро. – Уже после узнал, что немцы создавали для украинцев лучшие условия, назначали на кухню, в лазареты, к крестьянам».
Впрочем, как было сказано, у всех советских военнопленных были весьма малые шансы на выживание. Судя по всему, немцы предпринимали все возможное, чтобы сократить их число, политика голода была намеренной, чтобы решить вопрос простейшим образом: нет человека – нет проблемы. Правда, к этому добавлялось вполне объективное обстоятельство: немецкое командование просто не могло себе представить, что в плен попадет такое количество советских солдат, и не было к этому готово (разумеется, последнее ни в коей мере не может служить оправданием совершенных злодеяний).
Транспорт, с которым Кривоногов-Корж попал в Шталаг 12F, состоял из 1200 военнопленных. Их паек составлял «150 грамм хлеба и 0,75 л шинкованной капусты, разведенной в холодной воде». Спустя полгода из них в живых осталось 400, каждый третий. «Впоследствии, когда дизентерия охватила почти всех, питание улучшилось – начали варить крапиву, морковь или брюкву». К тому же «с утра до вечера резиновые палки и жгуты имели работу…» Кривоногову повезло – его посылали чистить реку от ила, там он и его товарищи по несчастью «ловили и ели лягушек». Другим повезло меньше – тем, кого гоняли работать на шахты (всего в этом шталаге погибли свыше 35 тысяч советских солдат и офицеров). Ныне шахты, ставшие местом их гибели, замурованы, руины лагеря заросли деревьями, а шахтерский город Форбах известен разве что тем, что в нем родилась певица Патрисия Каас.
Кривоногов покинул лагерь спустя год, после неудачной попытки побега, при подготовке к которому он самодельным кинжалом убил провокатора. Как одного из подозреваемых, его в числе других, выстроенных на аппеле, избили резиновыми палками, после чего отправили в тюрьму, а затем в концлагерь, единственный на территории Франции – Нацвейлер. Последний – был построен на месте горнолыжного курорта неподалеку от Страсбурга, после того как на горе Мон-Луиз обнаружили месторождение розового гранита. Добывать редкий камень решили силами заключенных. Через Нацвейлер прошли 52 тысячи узников, 22 тысячи из них погибли в газовых камерах, от голода, холода, болезней и псевдомедицинских экспериментов.
Кривоногов однажды так ответил на вопрос, чем отличается концлагерь от лагеря для военнопленных: «Тем же, чем тюремный карцер – от обычной тюремной камеры». Его опыт жизни в концлагерях не ограничился Нацвейлером. Оттуда в конце 1943 года Кривоногова отправили в другой концлагерь – Карлсхаген на острове Узедом в Балтийском море.
«По другим обстоятельствам»
«Нас привезли на остров Узедом, растянувшийся километров на пятьдесят вдоль побережья Балтийского моря… В южной части его расположен курортный городок с чудесными пляжами, в северной части – концлагерь и военный аэродром Пенемюнде. Фашисты считали остров секретным и важным в военном отношении. <…> Остров тщательно оберегали с воздуха. По всему берегу стояли зенитные орудия. Но советские и союзнические самолеты все чаще и чаще стали бомбить остров, и, надо сказать, хорошо работали. Заключенных гоняли засыпать воронки от бомб, разбирать разрушенные здания, ремонтировать дороги. …Меня перевели в команду смертников, которую посылали после бомбежек выкапывать невзорвавшиеся бомбы. Во время работы конвоиры сидели в укрытиях, а мы рылись в земле, рискуя каждую минуту подорваться. Нередки были случаи, когда вся команда взлетала на воздух». Особенно мощным был авиаудар 17 августа 1943 года, нанесенный почти шестьюстами британскими бомбардировщиками.
Чем объяснялась секретность и внимание союзников к острову? Тем, что Вернер фон Браун выбрал рыбацкую деревушку Пенемюнде на острове Узедом, где когда-то с отцом и братом охотился на уток, для строительства ракетного центра. На полигоне Пенемюнде проводились испытания первой в мире баллистической ракеты «Фау-2». Буква «V» («Фау») – начальная буква немецкого слова Vergeltungswaffe (оружие возмездия). «Возмездие» предназначалось союзникам как ответ на бомбардировки ими немецких городов.
«Я с оптимизмом смотрю в будущее, – говорил Гитлер в декабре 1944 года, когда, казалось бы, никаких надежд уже не должно было оставаться, – потому что мы располагаем таким оружием возмездия, которое повернет ход Второй мировой войны». Первые результаты его использования и вправду были впечатляющими – 2000 ракет, выпущенных на рубеже 1944–1945 годов по Лондону, привели к гибели свыше 2700 человек.
Первым делом в новом лагере Кривоногов замыслил побег. Все те, с кем он его обсуждал, были опытными заключенными, все попали в плен в начале войны и сумели выжить в нечеловеческих условиях – голода, холода, без медицинской помощи. «Всем им, конечно же, повезло: вовремя эвакуировали с театра военных действий, переправив в шталаги, расположенные на территории Германии, Франции, Норвегии, Генерал-губернаторства, – пишет историк Олег Лейбович о пленных 41-го года. – Но кроме удачи, было и другое – огромная воля к жизни, способность удержаться на самом краю: не умереть от голода, не заразиться тифом, не погибнуть от воспаления легких, с достоинством принять судьбу и не надеть форму вражеской армии».
Самым близким Кривоногову из этих закаленных, все испытавших людей был Владимир Соколов, они подружились еще в Нацвейлере. Тот оказался там из-за побега из лагеря для военнопленных, куда попал в августе 1941 года.
К побегу готовились тщательно. «Володя Соколов где-то стащил толстые резиновые перчатки. Кто-то раздобыл клещи, которые могли нам понадобиться при прорыве через проволоку. Все было тщательно спрятано в земляном бомбоубежище». Планировали бежать на лодке, но планы изменились после встречи Кривоногова и Соколова с новым заключенным, прибывшим в ноябре 1944 года с транспортом из Заксенхаузена.
«…Эти двое предложили мне бежать с острова на лодке, – вспоминал об этой встрече Михаил Девятаев. – Я отверг это предложение. Если даже и удастся достичь на ней материка, то выходить-то нам все равно придется на вражеский берег. Тут только единственное разнообразие – где тебя расстреляют, на острове или материке. Если бежать, то надо на самолете, а для этого надо подыскать летчика. Я сказал, что есть один у меня на примете.
– Так где твой летчик? Чего это ты нас за нос водишь? – вспылил Иван. – Время зря теряем!
– Летчик есть, но он летал только на советских истребителях, ему надо приглядеться к немецким машинам.
– Ага, а потом у немцев самолет напрокат попросить, да еще и инструктора к нему, – съязвил Иван. – Мы ему постараемся помочь. Только быстрей нас с ним сведи.
И тут я не выдержал:
– Я летчик!»
Кривоногов: «На первый взгляд он мало произвел на меня хорошего впечатления. И я невольно подумал, что он такой же летчик, как я слесарь. Скелет, обтянутый кожей. Предполагал встретить здорового крепкого парня, а этот доходяга. На что он способен?» К тому же не ясно было, можно ли ему доверять – «немало погибло наших людей через предательство». Девятаев «наружным видом не внушал доверия», но, когда он рассказал о себе, о попытке побега из лагеря Заксенхаузен, Кривоногов ему поверил. «Я, как старый каторжник, умел опознавать людей, а Михаил убедился во мне по другим обстоятельствам».
По каким же? Между ними было много общего, начиная с возраста – ровесники, год разницы. Оба офицеры (тогда еще «командиры»), оба родом с Поволжья. Кривоногов рассказал ему о боях на границе, о своей неудачной подготовке побега из лагеря для военнопленных. От Девятаева он узнал о том, что было в его отсутствие, и в том числе о введении офицерских званий, тот ведь до середины 1944 года был на фронте. «Нам все было интересно… И с этого момента мы стали неразлучными друзьями».
Сбитый летчик
«Девятаев Михаил Петрович, 1917 года рождения, уроженец Мордовской АССР, ст. Торбеево, мордвин, образование среднее, бывший член ВЛКСМ, в Красной Армии с 1938 года, старший лейтенант-летчик, командир звена, в плену у немцев с 13 июля 1944 года. <…> В 1939 году окончил Чкаловскую школу летчиков-истребителей. Воевать начал с первых дней войны, летал вначале на ночном бомбардировщике По-2, а затем на истребителе «Аэрокобра». В июле 1944 года в районе Львова во время воздушного боя был сбит, выбросился с парашютом в расположение немецких войск и захвачен в плен. Будучи пленным, Девятаев как летчик подвергался неоднократным допросам» (Справка от 8 февраля 1945 года «О приземлении немецкого самолета «Хейнкель-111» в расположении 311 стрелковой дивизии» за подписью начальника отдела контрразведки Смерш 61-й армии полковника Виктора Мандральского).
Из справки выпало то, что происходило с летчиком в промежутке между 1941 и 1944 годами. Он участвовал в советско-финской войне, воевал с первых дней Великой Отечественной, сбил девять вражеских самолетов. В сентябре 1941 года сам был подбит и, раненный в ногу, несмотря на боль и потерю крови, довел машину до аэродрома. Его отправили в тыл, а после выздоровления – в Высшую специальную школу Генштаба в Казани. Но Девятаеву, по его собственному признанию, там было скучно, и в начале 1943 года он добился отчисления, после чего попал в санитарную авиацию. За эвакуацию в тыл 140 раненых Девятаев получил два ордена – Красного Знамени и Отечественной войны II степени. Год спустя, весной 1944 года, Девятаев случайно повстречал старого знакомого – известного летчика-истребителя Владимира Боброва и по его рекомендации был принят в дивизию еще более известного Александра Покрышкина, тогда дважды, а впоследствии трижды Героя Советского Союза. Летал с мая 1944 года до 13 июля, когда «Мордвин» (таким был его позывной) последний раз вышел на связь, после чего был записан «пропавшим без вести».