Девятаев доказывал, что у него была возможность познакомиться с немецкими машинами, поскольку им часто поручали убирать их обломки, «кладбище» самолетов в Пенемюнде было огромное. «Во время этой работы я выдирал с приборной доски разные таблички, прятал их в карманы, в котелок, а вернувшись в барак, старался разобраться, что к чему, изучал назначение приборов. Володя Соколов был у меня за переводчика – все надписи переводил с немецкого на русский язык».
Надо иметь в виду и то, что в покрышкинской дивизии он летал не на советском, а на американском самолете – истребителе Bell P-39 Airacobra. Это был более современный самолет, отличавшийся от наших, в частности, удобствами, включая подогреваемое сиденье, лучшей радиосвязью. Всего в СССР по ленд-лизу было поставлено 4952 истребителя «Аэрокобра», что составляло половину от общего количества выпущенных в США машин.
Быстро освоить незнакомый самолет, видимо, помогла и наследственность. Золотые руки были не только у него, но и у его отца, не случайно того наградили прозвищем Копенгаген (до революции он учился в Дании на механика), и у отцовских братьев. Один из них – Никифор – был оружейником в Туле, а другой, Петр, едва ли не единственным в Москве мастером по импортным швейным машинкам, обслуживавшим иностранные посольства.
Фильтрация
Летом 1945 года с территории Германии, Франции, Норвегии, Финляндии и других западных стран хлынули потоки военнопленных, численностью приближающиеся к 2 млн человек. Кроме них – сотни тысяч перемещенных лиц: мобилизованные в Германию рабочие, беженцы, переданные союзниками солдаты РОА и «восточных батальонов», казаки.
В советских фильтрационных лагерях Девятаев провел восемь месяцев, больше, чем в плену у немцев. Он вспоминал, как его в числе других офицеров, подлежащих фильтрации, «пешком повели из Германии через Польшу и Белоруссию в Псковскую область, на станцию Невель. <…> Привели к озеру. Вокруг озера лес. Ворота, над ними написано «Добро пожаловать», а кругом колючая проволока. Говорят: «Ройте себе землянки». Домой не отпускают, и переписываться нельзя. <…> Потом все-таки меня в декабре отпустили с землянок в Невеле. Мне еще повезло, не посадили».
Еще до того его на какое-то время привезли в знакомые места – бывший концлагерь Заксенхаузен. Туда заселился «Спецлагерь № 7» НКВД, занимавшийся фильтрацией военнопленных. Даже вывеска над воротами та же – «Труд освобождает», и поселили, как рассказывал сыну, в том же бараке, где он уже успел побывать. «Твой лагерь?» – спросил меня сопровождавший энкавэдэшник. «Да», – отвечаю. «А в каком блоке сидел?» – «В тринадцатом». А он мне: «Хорошо, здесь и будешь опять сидеть».
Что касается узников Заксенхаузена, остававшихся там, то в конце апреля 1945 года всех 30 тысяч вывели на «марш смерти». Предполагалось довести их до берега Балтийского моря, погрузить на баржи, вывезти в открытое море и затопить. Задуманное осуществить не удалось – в первых числах мая 1945 года советские войска освободили узников на марше.
Семеро смелых
Кривоногов: «…После необходимой проверки рядовые нашей группы влились в соединение, которое сражалось на Одерском плацдарме. <…> Из семи человек, ушедших на передовую, остался в живых только Федор Адамов. От него я и узнал через много лет о судьбе наших товарищей. Всех их зачислили в одну роту… Они участвовали в захвате города Альтдамма…»
«Бой за Альтдамм» – в заметке под этим названием в «Известиях» от 21 марта 1945 года говорилось, что сопротивление было ожесточенным. «На дорогах… висят немцы в военной и гражданской одежде. На груди повешенных дощечка: «Повешен за то, что плохо воевал». На груди гражданских – дощечки с надписью: «Я повешен потому, что эвакуировался».
«В одну роту». Что ж это за рота такая? Насколько помнит Виктор Адамов, отец говорил ему, что то была штрафная рота. Проверил – и в самом деле первой ворвалась в Альтдамм штрафная рота, 245-я отдельная, приданная 447-му стрелковому полку. Но по документам этих семерых в ее составе не было. Как выяснилось, их всех, включая остарбайтеров, ранее в армии не служивших, зачислили в состав 7-й стрелковой роты 3-го батальона того же 447-го стрелкового полка, входившего в 397-ю стрелковую дивизию 61-й армии.
Сохранились документы о назначении участников побега на должности сержантского состава (приказ от 1 апреля 1945 года № 023). Кутергин Петр Емельянович, комотделения; Урбанович Николай Михайлович, комотделения; Немченко Владимир Романович, комрасчета (противотанкового ружья). Последний, как мы помним, был без глаза и мог быть освобожден от службы, но, как пишут, уговорил взять его на фронт. Младший сержант Немченко Владимир Романович приказом 397 СД № 56-н от 11 мая 1945 г. награжден орденом Красной Звезды».
Наиболее высокой должности – помощника комвзвода – удостоился красноармеец Владимир Соколов. От него Кривоногов и Девятаев в те же дни получили письмо: «Ванюшка! Миша! Пишу из окопа под Одером. Свистят пули – напишу немного. Я уже старший сержант. Мой командир полка – Герой Советского Союза. Надеюсь, скоро буду и я». <…> Не стал. Его наградили орденом Отечественной войны I степени. Двадцать лет спустя, к юбилею Победы. Посмертно. При форсировании реки Одер 16 апреля 1945 года он не добрался до другого берега, его труп утонул в ее водах. Правда, в извещении родным («похоронке») сказано – «похоронен с отданием воинских почестей». В «Донесении о безвозвратных потерях» значится как «рядовой».
Человек из наградного листа
В тот день началась заключительная, как записано в истории Отечественной войны, военная операция – Берлинская. В тот день погибли, помимо Соколова, Петр Кутергин (тот, который надел шинель конвоира), Тимофей Сердюков, Николай Урбанович. Спустя два дня погиб Иван Олейник, а еще через пять – Владимир Немченко. Из семи – шестеро, в живых остался один Федор Адамов. За форсирование Одера он был тогда же награжден орденом Красной Звезды. Как написано в наградном листе от 6 мая 1945 года, он «первым ворвался в населенный пункт, огнем из винтовки уничтожил трех немцев и был тяжело ранен».
Раз уж зашла речь о наградных листах, позволю себе короткое отступление. Расскажу о том, как, обнаружив на портале «Память народа» наградные листы на младшего сержанта Симкина Семена Исааковича, 1924 года рождения, моего отца, ознакомил его с ними. Он сам – в свои 90 лет – увидел их впервые. Так у меня появилась возможность сопоставить написанное с рассказами самого награжденного.
«Во время отражения контратаки противника в районе Гелльнерхайн 5.2.45 мл. сержант С. И. Симкин под сильным артиллерийским и пулеметным огнем держал бесперебойную связь по радио с командирами батарей. Когда немцы подошли вплотную к КП, мл. сержант Симкин возглавил группу бойцов и огнем из личного оружия уничтожил десять солдат».
Это наградной лист от 8 февраля 1945 года на представление Симкина С. И. к ордену Славы третьей степени. Я спросил у самого орденоносца, что тут правда, а что – нет. Он говорит: «Связь держал, верно, только не по радио, а по телефону. Под огнем, тоже верно. Связь командира артдивизиона с батареями то и дело прерывалась из-за обстрела, приходилось выбегать из КП и ее восстанавливать, в любой момент можно было наскочить на немцев. Хватал две катушки с проводами, противогаз и выбегал на простреливаемые улицы маленького городка на Одере. Один. Связист всегда один». А как же то место, где «мл. сержант Симкин возглавил группу бойцов и огнем из личного оружия уничтожил десять солдат»? Странно, ничего такого от отца я раньше не слышал. По очень простой причине. Этого просто… не было. Отец был сам немало удивлен рассказу о не совершенных им подвигах.
Как же так? А так. Почитайте книгу воспоминаний Петра Михина, автор которой начал войну в Ржеве, а закончил, как и отец, в Праге, точнее, еще не закончил, потому что успел еще повоевать с японцами. «В наградные листы, – язвительно пишет он, – обычно вписывалось не действительное содержание подвига, о котором или давно забыли, или на самом деле его не было, а фантазии писарей, которые по образчику-болванке сочиняли легенду подвига. Прежде всего решался вопрос, кого внести в список, а уж потом подбиралась соответствующая его положению награда, а к ней, согласно статуту награды, сочинялась легенда о «подвиге». Вероятно, здесь кое-что преувеличено. Но что касается данного случая, так оно и было. Так что, возможно, и число гитлеровцев, уничтоженных Федором Адамовым, чуть преувеличено, что, само собой, нисколько не умаляет его подвига.
Возвращение
– На войне были враги, а здесь?
– Но ты прав!
– А все кругом виноваты? Так не бывает.
– В чем же ты виноват?
– Я сдался в плен.
Это диалог из фильма «Чистое небо», герой которого летчик Астахов в исполнении Евгения Урбанского мыкается в поисках работы, путь в небо ему закрыт. И только после смерти Сталина все становится по-другому, и летчик возвращается в небо. Помню один из последних кадров фильма, где он разжимает ладонь, а там – возвращенная ему Звезда Героя. Такое иногда случалось – 22 января 1957 года восстановлен в звании Героя Советского Союза Гавриил Лепехин (1917–1990), осужденный «за плен» к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Но вернуться в чистое небо, насколько мне известно, из побывавших в плену летчиков почти никому не удалось. Трудно представить, чем это было для героически воевавших и полных сил молодых людей.
Полет на «Хейнкеле» оказался последним в биографии Девятаева. Путь в авиацию был ему навсегда закрыт. И не в одну только авиацию. В декабре 1945 года Девятаев вернулся в Казань и долго не мог устроиться на работу, никакую. 28-летний офицер с боевыми орденами не мог прокормить ни себя, ни жену.
«Приехал я живой и здоровый, а в Казани на работу устроиться не могу – как узнают, что был в плену, сразу от ворот поворот». После двух месяцев отправился в родную Мордовию. «В Саранске отказали в двух местах, поехал на малую родину в Торбеево. Обратился за помощью к другу детства Александру Гордееву, сделавшему партийную карьеру – третьему секретарю райкома партии. Тот хорошо его принял, позвал к себе в гости. Но помочь не помог. «Нет здесь д