ля тебя работы. Здесь Волги нет, давай езжай к себе на Волгу». Я чуть не заплакал. Я на Гордеева не обижаюсь. Он доложил первому секретарю, земляк, мол, давай устроим на работу, летчик, в плену был. А тот: «Таких не надо». <…> Обратился на механический завод, там мой друг, земляк, солагерник Василий Грачев работал в автопарке… Он попросил за меня, но мне отказали, а его самого, боевого офицера-летчика, за то, что был в плену, за измену Родине, выгнали с завода и посадили на 10 лет».
Часто пишут, что подобное случилось и с Девятаевым. Эта версия судьбы Девятаева дошла аж до Книги рекордов Гиннесса, где сказано: «Вырвавшийся на свободу из плена летчик осужден военным трибуналом как предатель, добровольно сдавшийся в плен, и отправлен в лагерь». Это неправда. Но в местах не столь отдаленных Девятаев все же в течение какого-то времени побывал, когда ему было 20 лет.
«…Был я тогда на практике помощником у капитана Темрюкова Николая Николаевича. (Девятаев учился в речном техникуме, который так и не окончил. – Л.С.) В 37-м году была перепись населения. Я переписывал рабочих лесозавода в Дальнем Устье. Вот как-то Николай Николаевич привел меня к женщинам. Я ему потом говорю: «Слушай, мы с тобой молодые ребята, нам молодые девки нужны, а ты к старухе меня привел». А с кем я был, энкаведешница оказалась. Николай Николаевич возьми и по пьянке скажи ей. Она обиделась за «старуху» и написала рапорт, дескать, я материалы переписи передал иностранной разведке».
Прерву его рассказ словами жены летчика Фаузии, в присутствии которой Девятаев давал это интервью. Услышав сказанное, та немедленно съязвила: «Не надо было лазить!» Описываю этот эпизод его биографии, а передо мной – фото Девятаева в бытность студентом речного техникума. Модный, в костюме, стоит, развалясь, руки в брюки, немного похож на Есенина.
Надо пояснить и то, что речь идет идет о переписи населения, проводившейся в январе 1937 года. Она была однодневной, и потому для ее проведения было привлечено 1,25 млн счетчиков, одним из которых и был будущий летчик.
«А задержали меня прямо на танцах, я с Фаей танцевал. Попросили выйти поговорить и в черную машину. Я в Плетеневской тюрьме сидел. Тем, кто допрашивал, говорю: «Слушайте, вы говорите, я немцам материалы переписи дал. Зачем иностранцам списки рабочих лесозавода?» Сидел я шесть месяцев…»
Девятаеву повезло, его освободили. В отличие от руководителей Бюро переписи населения, которых объявили виновными в том, что установленная переписью численность населения оказалась значительно ниже ожидаемой. Причины понятны – последствия коллективизации, но не мог же Сталин в этом признаться. Результаты переписи засекретили и объявили дефектными, а «пробравшиеся к руководству переписи враги социализма – троцкистско-бухаринские агенты иностранных разведок» (как они названы в первом издании «Большой советской энциклопедии») были арестованы.
«Фая, мне дали работу!»
В легальной сфере Девятаев не нашел себе места, пришлось на время «из света в тень перелететь». «Вон бабы масло возят в Москву, а жулики у них и масло, и деньги отбирают, – сказала ему мать. – А ты здоровый, давай, езжай с ними». Так Девятаев стал, так сказать, «крышей».
«Бабы в селах скупали масло, потом для желтизны добавляли морковный сок, все хорошенько смешивали и замораживали. Потом на поезд и в Москву. А там на трамвае на Сухаревский рынок. Я в форме, бабы не боятся. Пока продают, я туда-сюда хожу, посматриваю».
Потом он наладил и бизнес в обратном направлении. «На какой-то швейной фабрике в Подмосковье бабы брали белые нитки, краску. Нитку красили и пучками в Торбееве продавали. Это выгодно очень было, мокшанки раскупали цветную нитку на вышивки. У кого-то купили целый мешок ниток, ворованные, наверное, были. Потом и мне часть ниток дали. Мать продавала. Вот так я за два с половиной месяца заработал денег и приехал снова в Казань».
Лишь в мае 1946 года Девятаеву удалось устроиться на работу по довоенной специальности – в Казанском речном порту, помощником дежурного по вокзалу. Да и то потому лишь, что женщина, занимавшая должность дежурного, болела туберкулезом, и никто не хотел идти к ней помощником. Фаузия вспоминала, как он пришел домой со слезами на глазах: «Фая, мне дали работу!» Спустя три года бывший летчик стал первым помощником капитана баркаса, а 1956 год встретил капитаном небольшого буксира.
Но еще до того с ним могли случиться новые неприятности. В конце сороковых наметилась вторая волна посадок летчиков, побывавших в плену. Дело в том, что с конца войны в распоряжении «органов» имелись переданные союзниками трофейные материалы, относящиеся к пленным. Видимо, наконец до этих материалов дошли руки (прежде было не до того). К их числу относились трофейные документы немецкой разведки, касавшиеся побывавшего в плену Героя Советского Союза Василия Меркушева, в том числе протокол его допроса немцами от 26 июля 1944 года. Согласно протоколу, на все предложения перейти на немецкую военную службу он отвечал отказом. Но летчик подтвердил сведения, как он полагал, уже устаревшие, которые содержались в найденной в его личных вещах записной книжке. Там были пометки о местах дислокации частей 1-го авиационного корпуса. До ареста Меркушев успешно прошел фильтрацию и четыре года продолжал службу в качестве заместителя командира авиадивизии. В сентябре 1949 года его приговорили к десяти годам лагерей.
Михаил Девятаев с женой и сыном, 1948 год
Девятаев, речфлот, 1955 год
Подобная история случилась с девятаевским земляком и товарищем по несчастью Сергеем Вандышевым. После плена он вернулся в свой авиаполк, участвовал в штурме Берлина, а в августе 1946 года был демобилизован. В 1948 году при разборе немецких документов обнаружились протоколы допросов Вандышева немцами, к тому моменту вернувшегося в Саранск, где он работал преподавателем военного дела в женской гимназии. Против него возбудили уголовное дело, материалы которого частично опубликованы историком Людмилой Сандиной. «Я жалею сейчас, почему не разбился при падении самолета, а остался в живых», – говорил Вандышев следователю, но свою вину в выдаче военной тайны отрицал. В его пользу свидетельствовало то, что на одном из протоколов его допросов немецкий офицер-переводчик написал: «Так как Вандышев убежден, что своими показаниями не сообщит ничего нового немецкому командованию, то на вопросы отвечает вежливо и по возможности исчерпывающе». Тем не менее ему поставили в вину излишнюю откровенность. Сам Вандышев объяснял ее так: «Мне известны такие факты, когда многие командиры погибали в фашистских застенках, не сообщив ни одного слова немцам, но я не хотел такой глупой смерти… Я хотел умереть так, чтобы меня помнили и учились впредь на моих делах». Видно, следователю собранные «доказательства» все же показались недостаточными, поэтому в качестве «нагрузки» в обвинение добавили то, что «на немецком допросе гвардии майор С. И. Вандышев высказывал антисемитские взгляды». Сказал же он на допросе у немцев следующее: «Он сам и его военные товарищи думают, что после войны все посты, которые должны занимать они, будут заняты евреями». Небезынтересно, что эту фразу ему поставили в вину в том самом 1949 году, когда была в разгаре кампания против «безродных космополитов», явно нацеленная против евреев. 25 декабря 1949 года Сергей Вандышев был осужден на 15 лет.
Иван Пацуло, Иван Кривоногов, Михаил Девятаев, Сергей Вандышев, 1957 год
Уже после вынесения приговора его не раз допрашивали относительно Девятаева. «Что вам известно о предательской деятельности Девятаева?» – «Ничего не известно» (допрос 16 февраля 1950 года). «Когда и где вы познакомились с Девятаевым?» – с этого начался допрос 31 мая 1951 года. В ходе допроса исследовался каждый эпизод их совместного пребывания в лагере для военнопленных. Следователя особо интересовало, кто выдал немцам заговор. Вандышев под давлением назвал имя одного из пленных летчиков, но того не тронули.
«Жди меня»
В рамках упомянутого исследования Людмила Сандина написала восемь писем в телепередачу «Жди меня», одновременно являвшуюся службой поиска людей, и это помогло ей найти детей и внуков Вандышева. Туда же в середине 90-х обратилась Ольга Рубан, племянница Героя Советского Союза Ивана Даценко, пропавшего без вести 19 апреля 1944 года. По ее просьбе на весь тогдашний русский мир по телевизору показали фотографию вождя индейского племени в Канаде. Она утверждала, что на фото ее дядя.
…В 1967 году в резервации индейского племени мохавков в Канаде побывала советская делегация, в состав которой входил Махмуд Эсамбаев. После возвращения в Москву известный танцовщик в интервью журналу «Советский экран» поведал, что вождь племени встретил его словами «Здоровеньки булы!», а потом пригласил в вигвам, где они пили «горилку» и пели украинские песни. Он был нанят племенем в качестве менеджера по туризму, затем женился на дочери вождя и после смерти последнего занял его место. Одной из участниц делегации Н. Ф. Чугуновой удалось с ним сфотографироваться.
Редакции телешоу удалось установить, что даты рождения вождя (он носил имя Джон Маккомбер, и в девяностые его уже не было в живых) и Даценко совпадают. Приглашенный ею эксперт-криминалист пришел к выводу, что на обоих снимках изображено одно и то же лицо. Тем не менее никто не удосужился обратиться к базам данных германских архивов. Если бы Даценко и вправду попал в плен, там сохранились бы об этом сведения, протоколы допросов и проч., однако ничего этого там не оказалось. Для легенды, само собой, ничего такого не требуется. И уж тем более для кинематографа. Это я к тому, что в лонг-лист номинантов на «Оскар» 2012 года вошел украинский фильм «Тот, кто прошел сквозь огонь». Название фильма – имя вождя индейского племени, под которым якобы жил в Канаде советский летчик Иван Даценко.
Раз уж речь пошла о мифах, следует упомянуть, что в недавно вышедшем блокбастере Тимура Бекмамбетова «Девятаев» сюжет строится на истории с выдуманным летчиком, который якобы был товарищем Девятаева по летному училищу и в плену перешел на сторону врага. В фильме он без устали склоняет бывшего боевого товарища к предательству, а когда беглецы угоняют самолет, отправляется за ними в погоню. В общем-то, такое вполне могло случиться – в декабре 1944 года Геринг санкционировал формирование военно-воздушных сил власовской армии, и к концу войны ее численность достигла 5 тысяч человек – но не случилось.