Герда работала в маленьком магазине, который она рано открывала и рано закрывала, а потом гуляла по берегу озера и часто встречала доктора, гуляли они вдвоем, и многие в городке уже качали головами. Бенас ни разговоров, ни взглядов как будто не замечал. Только когда девушка, по неразумию, сама того не желая, начинала переступать грань, Бенас несколькими словами рассеивал туман, и они снова безмятежно беседовали о людях, рыбах и водах.
Почти месяц прошел с его приезда. Он жил у знакомого учителя, у которого был старенький довоенный автомобиль. Когда он ехал по узкому проселку, горб автомобиля плыл над рожью, кукурузой, всякими травами, и казалось, что по полям мчится большой черный пес.
Герду он не видел уже целую неделю, подумал, что она вообще уехала из городка.
Учитель иногда поднимался в его комнатку, чтобы сообщить какую-нибудь новость или спросить о чем-то. Вчера зашел, посидел несколько минут, потоптался у двери. Было видно, что он хочет что-то сказать.
— Случилось что?
— Мама Герды умерла. Она уехала на похороны.
— Что? Умерла мать! Герда никогда о ней не говорила.
— Наверно, похоронили уже. Несколько дней назад. Жила где-то одна в деревне, в глуши.
Бенас покачал головой:
— Мелькают по доскам рубанки гробовщиков…
Вчера, перед появлением учителя, Бенас отправил письмо. Письмо было коротким:
Дейма, было бы хорошо, если бы ты смогла вырваться и приехать хоть на несколько дней. Соскучился. Ничего не случилось, не бойся. Дейма, у меня опять… Опять лезет в голову нехорошее… Конечно, спешить не надо, когда сможешь вырваться, тогда и приезжай. Я все время буду ждать.
Вечером он снова отправился к озеру, снял замок с лодки, неторопливо вставил весла. Вода была как подогретая. Солнце светило сквозь сосны, и ребятишки в белых рубашках на небольшом мосту, переброшенном через канал, соединяющий два озера, были похожи на мотыльков. Остров посреди озера озарило солнце. По его краям росли береза и ольха, а вершина была голой, лишь поросла шероховатой бурой травой. Бенасу она казалась похожей на голову монаха-капуцина.
Увидев приближающуюся по берегу Герду, он шагнул из лодки, потрогал цепь и замок, а потом пошел ей навстречу.
Герда была бледна.
— Опять поплывете? — подавленно спросила она.
— До острова…
— Как всегда?
— Да… Трудно выдумать что-то новое… Герда, я знаю, учитель мне говорил.
— Все так внезапно…
— Болезнь?
— Опухоль легких. Злокачественная, как сказали бы вы.
— Много лет ей было?
— Шестьдесят восьмой.
— Мы, врачи, такой исход считаем почти благополучным. Слава богу, человек прожил достаточно. Нам бы столько… Однако нельзя так говорить. Простите. Долго болела?
— Скоропостижно.
— Тем более…
— Вы так утешаете?
— Вы в этом и не нуждаетесь, Герда… А мы тут вчера похоронили соседку учителя. Слышали, наверно, что умерла, родила ребенка и умерла при родах. Меня учитель тоже возил в больницу, но было уже поздно.
— Вы простите, но говорят, что врачи этой больницы виноваты. Это правда, доктор?
Герда стояла перед ним почти в профиль, чуточку наклонив голову. Он смотрел на ее маленькое ухо, которое смахивало на розовую раковину, подарок, привезенный из дальних стран.
— Когда раньше времени умирает человек, врач всегда виноват, даже если никто его не обвиняет. Разве ты можешь быть уверен, что сказал последнее слово, что нашел последний выход? Я не смею утверждать, что было так или иначе. Не хочу и врачей обвинять. Знаю только одно: страшен человек без страха, без сомнений, без душевных весов.
— О чем вы, доктор?
— О тех, кто лишен душевных весов… Может, и об этих врачах. Страшен человек, который, не прилагая никаких усилий для постижения самого себя, повинуясь звериному инстинкту любой ценой вытянуть, подобно мерзкому земному червю, свою плотскую голову выше других, выбрасывает эти весы на свалку!
Ему показалось, что Герда удивительно спокойна.
— Много смертей я видел, но на этот раз все было по-другому. Процессия, ползущая на коричневатый холм на кладбище, и страшнее всего — мать покойной. Она шла за гробом, увядшая и старенькая, доживающая последние дни, и несла на руках новорожденного. Такой маленький и сразу одинокий, один на свете.
— Отца его не было?
— Неизвестно, кто был отцом. Разве что сама мать знала.
Герда пальцем ноги катала камешек.
— Да… Вырастет среди людей, не пропадет. А ваши воспоминания, доктор? — спокойно спросила она некоторое время спустя.
— Собираю, все собираю, Герда.
На этот раз он должен был поступить иначе, чем всегда. Он не должен был оставлять ее, такую одинокую, на зеленом берегу. Однако черный жук снова задрожал в окуляре микроскопа, и он отчалил один. Герда стояла на берегу, катая ногой камешек, а потом все повторялось: она поднималась на холм, останавливалась посреди красного клевера и глядела на башню серого костела. Слабый ветер шевелил платье Герды. Стояла она недолго, — не оборачиваясь, шла дальше, вошла через маленькую калитку во двор костела, и на этом месте глазам Бенаса предстала лишь унылая пустота.
Бенас медленно греб к острову, к голове капуцина, где обитало много полевых мышей и кротов. Когда он был в самом центре острова, то услышал удары костельного колокола. Стая ворон с громким карканьем кружила над кладбищем и костелом, а потом уселась на деревьях.
Бенас сел, снял кепку и слушал, как вечером на острове трудились кроты, крест-накрест вспарывая землю и изредка попискивая, — Бенас слышал, даже не прикладывая ухо к земле.
Так прошло еще два дня. С самого утра он уходил на озеро и, выбравшись на остров, был там до позднего вечера, возвращаясь лишь ночевать. Оба дня он видел, как по берегу гуляла Герда, издали она казалась ему совсем крохотной, гуляла недолго, и только вчера просидела несколько часов под березой, читала книгу, пробыла на берегу допоздна, пока из-за острова не показалась его желтая лодка.
Греб он прямо к дому учителя, решив привязать лодку к ольшине. Войдя во двор, на меже среди картофеля увидел черный автомобиль и самого учителя, который забрался под машину и стучал по ней огромным молотом.
— Не слишком ли сильно? — спросил Бенас.
— Что?
— Не велика ли кувалда для такой работы?
— Старого черт не возьмет.
— Поломался?
— Зачихал в полдень и заглох возле школы, когда ехал в гору. В школе полно студентов, для них это развлечение, сбежались и затолкали меня на горку.
— Красиво выглядела.
— Что?
— Да ваша езда в гору…
— Недурно и выглядела… Как день прошел? — учитель еще раз бабахнул молотом и стал выползать на животе из-под машины. — Уплываете и до вечера не показываетесь. В другие годы по деревням катались, окрестности осматривали.
— Да ваша техника шалит, — сказал Бенас.
Учитель развел руками:
— Когда вы поедете, шалить не будет…
— Доктор, и не говорите… Этот старый драндулет вся его радость. И не надоест же — с утра до вечера под машиной, — выпрямилась на грядке жена учителя, ставя наземь лейку.
— Не слушайте ее, доктор. А разве лез под машину, когда тебя в Лиепаю свозил? Быстро все забываешь.
— Твое катанье… Раз покатаешь, потом год вспоминаешь. — Она взяла ведра.
— Дайте-ка мне, натаскаю водички, давно не доводилось так воду носить, — потянулся за ведрами доктор Бенас.
— Нет уж, не позволю. Не так много у меня работы. У нас ведь теперь каникулы, есть время и воду потаскать. Вы же тоже намучились, целый день на веслах.
— Не завидуйте. Для меня это удовольствие — носить воду.
Едва прикоснулся к дужкам ведер, знакомый запах или вкус холодного железа как будто передался по пальцам к самому сердцу; казалось, вытащит ведро из воды, отнесет на горку, а там окажется выпряженная лошадь, которая, увидев его, ласково фыркнет, потом бархатными губами осторожно поплещется в воде и станет жадно пить, медленно погружая в ведро морду и благодарно глядя одним глазом на Бенаса. А может, и нехорошо так думать, ведь некоторым кажется, что если человек что-нибудь вспоминает, то он обязательно хочет вернуть это воспоминание в реальность…
Одно ведро поставил на межу, а из другого стал наливать в лейку. Вода лилась через край.
— Разучился, — усмехнулся Бенас.
— Вы так осторожно наливаете, доктор. Какая тут еще нужна наука? Большое спасибо.
— Вспомнил свой старый дом, когда ребенком жил в деревне.
— Да, доктор, с годами многое уже — только прошедшее время. Все уже было, было, было… Вначале кажется, что прекрасное время было двадцать, пятнадцать, десять лет назад, а потом время все сжимается, и уже иногда приятно вспомнить то, что было в прошлом году, потому что прошлый год кажется куда лучше того, в котором живем.
— А разве это плохо?
— Что?
— Все время что-нибудь вспоминать?
— Не поняла, доктор. Разве такое можно мерить добром или злом?
— Положим, нет.
Бенас замолк.
В прошлом году… В прошлом году он вышел о т т у д а. Гильда проводила его до стены двора. Она сказала, что Бенас должен жить иначе, если только окажется возможным, он должен навеки оставить этот забор и ее, Гильду… Не нужна такая печальная жертва. Тогда он сделал ошибку? Но разве теперь он не впадает в другую? Он посмотрел на ее побледневшее лицо, а потом, выйдя за забор, провожал ее взглядом, пока она не смешалась с толпой полосатых. Уходя, Гильда ни разу не обернулась: на это способны только женщины — тогда, когда любят, а мужчины лишь тогда, когда ненавидят. Он не раз это испытал, ему казалось, что женщины почти всегда духом сильнее мужчин.
Все тяготы Гильда тогда приняла на себя.
В прошлом. В прошлом году в морском заливе он слышал, как жалобно плакал ребенок.
Из-за угла дровяного сарая появилась полосатая кошка. Она шла прямо, останавливаясь и прислушиваясь, как шелестит вода по листьям огурцов. Поняв, что в этом нет никакой опасности, как и всегда в этом приветливом дворе, кошка отправилась дальше и, проходя мимо людей, изящно изогнула хвост и, ласково мяукнув, поздоровалась.