— Что-нибудь случилось?
— Там Герда. Нехорошо теперь так пролететь мимо. Давайте предложим ей покататься вместе, потом все вернемся в городок, а по дороге ее выпустим. С ней приятно поболтать.
Бенас молчал. Казалось, он чего-то боится.
— Да, я хорошо ее знаю. Однажды даже намекнул ей, что буду писать воспоминания. — Потом Бенас произнес слова, от которых ему самому стало не по себе. Учитель даже оглянулся.
— Не стоит останавливаться, учитель. Поедем дальше, и, если можно, посильнее нажмите на газ. Время уже позднее. Она еще может все-таки объявиться…
— А, вы насчет гостьи… Да где уж…
— О, нет, нет! Не то вы подумали! Ей-богу, не из-за этого надо быстрее ехать!.. — взахлеб выпалил Бенас.
— Как хотите, но не к лицу нам убегать, будто разбойникам… Что ж, воля ваша, но просто мне, понимаете, ни то ни сё…
— Очень нужно, чтоб вы поднажали.
Учитель больше не сказал ни слова. Они догнали Герду и, когда та, услышав гул, обернулась, учитель так нажал на газ, что мотор взревел. Автомобиль вильнул влево, колеса подняли целое облако пыли, а Бенас даже не посмотрел на Герду, он напряженно вглядывался в мутно-розовый горизонт.
Несколько минут спустя учитель сердито свернул с асфальта через мелкую канаву на проселок, ведущий к озеру, которое теперь потемнело и затихло, лишь изредка выпрыгивала из воды светлая рыбина и с громким всплеском снова ныряла вглубь. С другой стороны озера остров в полумраке был похож уже не на капуцина, а на восточную женщину в темной чадре до самых глаз. Проселок был ухабистым, ехать пришлось медленно, в автомобиль проникала пыль, от которой болели глаза и першило в горле. Рядом с проселком, на берегу озера, стояла старая изба и по тропинке к ней бежали наперегонки два полураздетых мальчугана, показывая на автомобиль и держа в руках большие трепыхающиеся рыбины.
— Простите, что я… Нехорошо вы…
— Что нехорошо, учитель?
— Что проехали мимо Герды.
— Вот вы какой памятливый… Недавно мы с ней вспоминали… Я пошутил, что у меня привилегия — видеть людей голыми. А она ответила, что ничего хорошего в этом нет, поскольку человек скрывается под своим телом.
— Правильно и ответила…
— Вы сердитесь… А я тогда сказал: то, что находится под телом, можно понять только в одиночестве. Учитель, просто-напросто некрасиво какими-то банальными пустяками сокращать человеку самые прекрасные его часы. Может, она хотела побыть одна, наедине с собой, а мы бы ей только помешали, ей пришлось бы волей-неволей приспосабливаться к нам…
— Дело ваше, но говорите вы страшно, — сказал учитель.
— Вы не желаете вникать.
— Дело ваше… Но почему вы думаете, что все всё видят с той же точки, что и вы?
— Учитель! Я уверен: вы отлично понимаете, что не могу я глядеть с другой точки… С какой-нибудь всеобщей. Ведь не нарочно я так делаю, а потому, что иначе не получается.
— Хочу, чтоб вам было легче.
— Я тоже хочу этого и для вас, и для себя, но не получается. Спасибо, учитель…
Они уже почти обогнули озеро, автомобиль теперь плясал по настилу из редких бревнышек через мутный ручеек.
— Все меняется, — вздохнул учитель и тут же, круто тормозя, закричал: — А тебя куда черт несет!
Навстречу, низко пригнувшись, летел на мопеде мужичок, повесив на руль авоську с бутылками. Глаза мужичка вытаращены, это заметно даже в полумраке. Мопеду мало было шоссе, он то и дело вылетал на обочину. Мужичок кое-как остановил свой механизм, едва не скатившись при этом в кювет.
— Проучить бы такого! Ты что, ума лишился?
— Ох, не надо, учитель. Да и от ума одни крохи остались. Спасибо, остановили меня, потопаю теперь пешком. Жена уже носит под сердцем, через несколько лет получите ученика, а то ведь дефицит у вас…
И мужичок враскачку побрел по дороге, мопед заносил его в стороны.
— Неинтересной была бы жизнь строго по правилам, — глядя на маленькое черное озеро, сказал доктор Бенас.
Когда автомобиль остановился перед домом, оба услышали, что за кустами тарахтит мопед.
— Ну разве не черт? — засмеялся учитель.
— Веселый мужичок, — сказал Бенас.
— Уж точно… Ученика для моей школы вынашивает…
Бенас снял пиджак и стал вытряхивать его. Жена учителя подошла к нему:
— Запылились? Эта машина пыль втягивает получше пылесоса.
— Досталось нам пыли, — сказал Бенас.
Жена учителя спускалась мимо забора по тропе, и учитель, не выдержав, огрызнулся:
— А другие-то не втягивают?.. Куда на ночь глядя?
— К соседям кошку провожаю.
И правда: рядом с ней, изящно, словно балерина, переступая лапами, двигалась полосатая кошка.
На другой день доктор Бенас по своему обыкновению с самого утра сел в лодку, оставив лежащего под машиной учителя. Доплыв до середины озера, опустил весла в воду, а сам лег на дно лодки, выстланное сухим камышом. Так он лежал долго, глядя в небо, глубокое и голубое; ветер дул то с одной, то с другой стороны, толкая лодку поближе к берегу и опять унося ее на середину озера. О борта плескалась вода, по шоссе изредка с гудением проносились машины, и все время стояла такая тишина, что он слышал, как на другом конце озера человек бросал удочку; до него доносились как из-под земли далекие детские голоса… Он лежал и до усталости глядел в небо, не раз накатывала странная отрешенность от всего на свете. Казалось, что живет он не на этой земле, лодка перевернулась и скользит днищем по голубому небосводу, а голубизна, которую он видит наверху — это вода… Страшно было приподняться и выглянуть из-за борта, ведь тогда он опять увидел бы все реально, и не знал бы, ни что делать, ни что сказать человеку, если б вдруг кто-нибудь здесь оказался.
Так прошло еще немало времени. Может, он даже задремал или еще больше от всего отрешился, но вдруг его привел в чувство страшный удар по борту лодки. Боясь шелохнуться, он ждал, что будет дальше. Что-то еще раз стукнулось о борт лодки. Он заставил себя поднять голову и посмотреть. Краешком глаза покосился за борт: в его лодку уперлась другая, в ней, кажется, никого не было. Осторожно усевшись на скамью, он опасливо заглянул туда. Там и правда никого не было, только валялась на дне жестянка, в которой извивались уже вялые черви. Тошнота подступила к горлу, доктор Бенас вынул весло из уключины, уперся им в чужую лодку и с силой оттолкнул ее, потом торопливо вставил весло на место, догнал ничейную лодку и со злостью ткнул носом своей лодки, отталкиваясь подальше, а потом сам стал грести в сторону, стараясь побыстрее удалиться от нее, и в этот миг услышал на другом берегу озера бибиканье. Поначалу он не понял, что это значит, все на свете вылетело из головы. Автомобиль сигналил, не переставая, он посмотрел на звук и увидел сквозь камыши черную блестящую морду учительского автомобиля. Рядом с машиной стояла смуглая женщина в цветастом платье. Учитель уже махал доктору Бенасу, и Бенас налег на весла. Мелькнула мысль, что и впрямь все очень меняется — вчера места себе не находил, только и думал о встрече, а сегодня мысли были так далеко от предстоящего.
— Вот видишь, зовешь, а сам убегаешь, — ласково сказала Дейма, а он, застигнутый врасплох, не знал, что предпринять, сидел в лодке, надвинув на глаза бежевую кепку.
— Я к острову плыл, Дейма. Когда я там оказываюсь, то малость забываюсь…
— Давайте заедем все домой, доктор. Потом покатаетесь. Поедем все вместе, и жена еще не знает, что у нас гостья.
Дейма все еще стояла, глядя на Бенаса.
Он медленно вылезал на берег, потом подтянул за цепь лодку.
— Не знаю, как Дейма, но мне надо бы покататься. Сегодня-то я еще не был на острове.
— Мне тоже вначале хотелось бы побыть на воде, — сказала Дейма.
— Может, мне потом приехать вас забрать? — учитель посмотрел на Дейму.
— Спасибо. По воде доберемся, — ответил доктор.
— Тогда до вечера. — Учитель направился к машине, а Дейма разулась и торопливо забралась в лодку.
— Где прикажешь сесть?
— Все равно.
— Как ты сидишь, когда гребешь? Я же не знаю. Хотела бы сидеть напротив тебя.
— Я буду глядеть на берег.
— На который?
— На тот, куда учитель уехал.
Дейма пропустила Бенаса, а потом уселась, ласково шлепнув его по колену.
Автомобиль учителя с яростным рычаньем карабкался на холм, и Бенас как бы между прочим сказал:
— Сейчас задохнется.
— Кто?
— Автомобиль учителя.
— Да разве? — Дейма улыбнулась. — Он задыхается?
— Он иногда даже лает, Дейма…
Дейма рассмеялась.
— Как сейчас в городе? Небось, жутко воняет смолой и дымом? — спросил он спустя какое-то время.
— Наверно. Сам знаешь, как бывает, когда живешь постоянно: привыкаешь и ничего не замечаешь.
— Новых книг не достала? Я тут очень давно ничего не читаю. Глазею в основном по сторонам, а потом в небо.
— Ничего нового, Бенас. Да много и я не читаю сейчас. В книгах, сам знаешь, ничего нового теперь не пишут. Хожу на работу, а вечером брожу по улицам. До смешного озабоченные лица у прохожих…
— Бессмысленная спешка в неизвестном направлении…
— Видишь, и ты еще не забыл.
— Забудешь!.. А в саду у Марийонаса не была? Тогда осенью мы фундамент отливали. Сейчас, чего доброго, и домишко стоит. Может, он и живет уже там?
— Звонил. Как раз сказал, что едет в сад, спрашивал, как ты поживаешь, а я еще ничего не знала, даже твое письмо не успела получить.
— Письмо, наверно, долго шло. Ты на штемпель посмотрела?
— Три дня.
— Вот как задержалось. Очень рано я стал ждать тебя.
— Ты и ждал!.. Бенас, а тебе еще не надоело здесь жить?
— Ничего, Дейма. А почему не спросишь, не надоело ли мне жить вообще?
— К чему такие огромные масштабы?.. Вообще ведь чаще надоедает жить, чем вот так — в один или в другой день, в одном или в другом месте. Скажешь, нет?
— Ты говоришь весьма разумно, Дейма… Мне здесь до смерти надоело. Каждый день в лодке перетряхиваю память. Думаю, не может этого быть, чтоб так ни за что и не мог зацепиться… Марийонас не спрашивал, чем я занят?