— А что мне, доктор, дела как дела. Служу, и все тут. Вот реже стала к озеру ходить… Запираюсь дома и читаю.
— Наверно, и покупателей теперь у тебя немного? — спросил учитель. — Пригласила бы к себе.
— Не хочу я приглашать к себе, — словно защищая какую-то тайну, сказала Герда. — Если зайдете, то после этого моя лавчонка и моя работа станут скучными и еще больше никому ненужными… — Она добрым взглядом посмотрела на Бенаса. — А покупателей — раз на раз не приходится. Когда завозят дефицит, сразу сбегаются. Иногда даже спорят, у кого право покупать первым.
Спустившись еще на одну ступеньку, она спросила Бенаса, глядя в его бледное лицо:
— Как ваши воспоминания, доктор?
— Еще не забыли?
— Как тут забудешь… Когда вы так сказали, я и себя поймала, что живу одними воспоминаниями…
— Ничего нового, Герда. Все то же самое. Все ковыряюсь и ковыряюсь в памяти. Я просто так сболтнул тогда, Герда. О чем мне писать-то — просто приятно побродить по дорожкам, которые исходил когда-то.
— Знаю… В тот вечер вы с учителем куда-то так спешили, что даже меня не заметили. Я ходила далеко за старое поместье, где сейчас санаторий…
Учитель растерянно посмотрел на Бенаса.
— Да. Одним таким вечером мы быстро мчались, — сказал Бенас.
— К больному?
— Да где уж там, Герда! К больным я больше не езжу. И больные ко мне тоже. Просто так, задумали покататься.
— А… Понимаю… От меня убегали, доктор.
— Хм-м, — усмехнулся доктор Бенас. — А что вы себе думаете, Герда. Может, и от вас… Может, и надо убегать.
— Зачем вы так шутите? Точно?
— Не точно, Герда…
— Не теряйте больше времени, доктор, и вы, учитель. Я все у вас под ногами путаюсь. Пойду, наряжу еще какую-нибудь персону.
— До свидания, Герда… Дай боже так путаться, — печально сказал доктор Бенас.
Шагая к автомобилю, они заметили Балтазаса, который стоял за забором и украдкой следил за доктором. Доброе чувство охватило Бенаса. Он шагнул к горбунку, но тот нырнул в заросли полыни и спрятался.
Учитель повернулся к витрине магазина. Расправив в руках красивое прозрачное платье перед покупательницей, Герда улыбалась ей. Учитель махнул ей рукой, и Герда засмеялась за витриной. Смеющейся увидел ее и Бенас и какой-то миг смотрел на нее, как на воспоминание былых времен.
Когда Бенас сделал несколько шагов к учителю, горбунок снова вылез из резко пахнущей полыни и в страхе попробовал улыбнуться. Бенас ничего ему не сказал, однако больше не пытался приблизиться к нему.
— Что случилось с Фелицией, учитель?
— Странности преследуют любого человека. Никогда не знаешь, что будет с тобой завтра или послезавтра. Вы что-нибудь заметили?
— Каждый бы заметил. Когда Фелиция подсела к нам, я увидел, что она не в своей тарелке.
— Она очень несчастная, доктор.
— Не слишком ли сильно сказано. А кто здесь счастлив? И все-таки — что с ней случилось? Этот случай с Балтазасом? Эти парни житья не дают?
— Не совсем так… После того как Балтазасу стало худо, Фелиция вышла за него замуж. Весь городок чуть с ума не сошел. Красавица Фелиция! Ведь сколько к ней подкатывалось парней, и хороших! Сватались даже всякие приезжие издалека. И никто Фелицию не умаслил. Никогда и ни с кем она о Балтазасе не говорила — ни до свадьбы, ни после. Теперь только с вами намеками говорила.
— Как могло случиться такое! Загадка, просто загадка…
— Моей жене как-то Фелиция одну вещь сказала. Говорит: я разрушила жизнь Балтазаса, вот и буду жить в разрушенной…
Бенас, обернувшись, снова посмотрел на заросли полыни, где, низко опустив голову, живым упреком стоял Балтазас, до половины высунувшись из трав, разглядывая свои пыльные башмаки.
— Веселая Фелиция!.. — сказал Бенас.
Весь вечер он провел в комнате. Усевшись на кровать, долго держал пальцами длинный черный волос, найденный на подоконнике. Потом долго привязывал его к маленькому гвоздику, торчащему из оконной рамы.
Волны озера бились о белесые ветви сосен, торчащие над водой, и грозили вековому дереву смертью. Если не сейчас, то через год-другой.
— Доктор, пожалуйста, спуститесь к нам. Посидим вместе, радио послушаем, поставим пластинку. И нам будет веселее. Такой странный сегодня вечер. — Учитель стоял в дверях.
— Спасибо, учитель. Большое спасибо, но сегодня я точно не смог бы слушать ни известия, ни музыку. Как-нибудь в другой раз посидим. А сегодня побудем одни, учитель. Представится еще случай и вместе посидеть.
— Как вам угодно… Доктор, вы не принимайте все так близко к сердцу. Не так страшно жить, как иногда кажется. Человек на новом месте бывает другим, иногда даже узнать нельзя — он это или кто-то другой. Вы слишком болезненно на все реагируете…
— Наверное.
— Спокойной ночи, доктор.
— Спокойной ночи.
Учитель тихо спустился по лестнице, и Бенас услышал, что он вполголоса что-то говорит жене.
Лето подходило к концу. На деревьях появилось много желтых листьев. Они падали в воду, ветер кружил их вокруг острова, некоторые листочки загонял далеко, на середину озера или к берегам, иные перемешивал в водовороте у того места, где росли их деревья, словно желая им, мокрым и умирающим, показать, какой прекрасной так недавно была жизнь деревьев и листвы и чего теперь всё лишается.
Несколько раз за это время Бенас звонил Дейме. Она все спрашивала, когда он вернется, а он отвечал, что еще не знает точно.
— Бенас, — услышал он однажды в трубке. — Третьего дня мы были в саду у Марийонаса. Ты бы видел, сколько там яблок.
Ей показалось странным, что он машинально спросил:
— Кто еще был?
— Все твои знакомые. Уже съехались из деревень, вернулись из путешествий. — Он понял, что Дейма растеряна и уже сожалеет, что обмолвилась об этом.
— Вот и ешьте свои яблоки.
— Они о тебе спрашивали.
— А что им еще неясно? — огрызнулся он.
— Да просто так. Вспоминают, когда собираются. Хотели к тебе поехать…
— Чтоб не смели ногой ступать!.. Память о нем вечно будет жива в наших сердцах… Скажи им спасибо.
— Опять из больницы звонили.
— Мужской голос?
— Мужской. Какой-то сердитый. Говорит, уже полтора месяца прошло, как ты должен быть в палатах. Говорит, ни сам не показывается, ни знать не дает.
— Если еще позвонит, скажи, что не вернусь вообще.
— В больницу? Вообще? Не вернешься?!
— Скажи, что не вернусь. Поживу здесь до поздней осени, а потом поеду т у д а, Дейма. Хотелось бы, чтоб ты меня проведала, чтоб мы перед тем повидались, оба поехали бы до туда, а потом… Я же давно тебе говорил. Почему ты так удивилась? Думаю, это со временем выяснится.
— Бенас, — ласково говорила Дейма в холодную пластмассовую трубку, — ты правда не можешь иначе? Вдруг ты ошибаешься, вдруг тебе еще можно вернуться назад, в то время, когда все изменилось? Боже мой, мне так хотелось бы тебе помочь, так хотелось бы, я каждый твой шаг охраняла бы…
— Дейма, родная, я все уже перепробовал. Ты знаешь. По-моему, иначе нельзя.
— Бенас, это точно, это правда?
— Точно, Дейма. Хоть и грустно, и нехорошо, я не могу врать ни тебе, ни себе. Будь добра, постарайся не только понять, но и справиться с этим огромным невезеньем.
— Бенас, почему ты хочешь, чтобы я приехала?..
— Я же давно с тобой договаривался.
— Бенас, тебе еще хуже стало?
— Ничего нового, Дейма. Очень тебя прошу — ты не пугайся… На меня снова нашла трезвость.
— Что ты сказал? — дрожащим голосом крикнула она в трубку.
— Т р е з в о с т ь.
— Как ты сказал… Господи…
— Ну и что? Дейма, ничего такого… Ты не сердись, я не могу говорить иначе. Пока-то я еще понимаю, Дейма, и ты знаешь, что со мной может быть хуже, когда я не очень-то буду понимать… А ты все еще живешь по-прежнему?
— Не поняла.
— Так, как раньше?..
— Бенас, Бенас… Днем работаю, вечером брожу по улице.
— Ив городе уже, наверно, осень.
— На площади уже два раза в день сгребают листья.
— Утром и вечером?
— Утром и под вечер.
Он услышал, что ее голос снова дрогнул.
— Ничего, Дейма. Ты слышишь? Я все хорошо понимаю. Ничего такого. Просто-напросто меняются времена года.
— Я боюсь настоящей осени, Бенас. Тогда страшно и грустно одной на улицах.
— Ничего, Дейма, ничего не надо бояться. Ты помнишь, Дейма, мы с тобой когда-то — о, как давно это было! — говорили, что ничего не надо бояться, кроме бесстрашного всезнающего человека. Ничего больше не надо бояться. Давай приручим страх, Дейма. Я, хоть и такой никудышный, всегда буду ходить вместе с тобой, и на лодке вместе покатаемся… После осени настанет холодная зима. Когда всюду белым-бело, очень приятно жить. Ведь правда, Дейма?
— Правда, Бенас. Тогда все успокаивается. Ладно, ты всегда ходи вместе со мной… Когда же мне приехать? На твоем острове, наверно, мокро, холодно и угрюмо?
— Остров еще туда-сюда. Озеро впитывает воду. На острове еще совсем сносно, Дейма… Я тебе позвоню или напишу, когда уже решу ехать.
— Хорошо, Бенас. Я буду ждать. Мне тоскливо ждать, но я буду ждать.
— Ты ничего не бойся.
— Хорошо, Бенас. Я попробую.
Сказав Дейме, чтобы сообщила в больницу, что он не вернется, Бенас испытал облегчение. С того дня он все реже садился в лодку, бродил по опустевшим полям и сосновому редколесью. Иногда находило такое просветление, что все становилось еще страшнее, чем он себе представлял раньше. Пропасть, освещенная редким просветлением, зияла так зловеще, что он до боли сжимал руками голову, словно пытаясь выдавить из нее что-то нехорошее, чужое, дурное. Успокоившись, долго глядел на большое дерево, на его толстую кору и длинные ветви. Вот странно: столько прожил, а однажды охватил ужас, когда реально осознал, что эти толстые деревья выросли просто из ничего!
Он шел по шоссе к городку, когда его догнала машина учителя.
— Хочу вам опять предложить покататься.
— Куда выбрались?