— Помимо крайней преданности исследованиям? Нет. Я не экстрасенс, не медиум, и не промежуточник, как вы говорите.
— Вы знали, кем я была?
Он задумывается на мгновение.
— Нет. Но когда ты проводишь столько времени, сколько я, среди…ну, людей с паранормальными наклонностями, ты замечаешь определенные признаки.
Я оглядываю себя.
— Какие это, например?
— Например, то, как ты идешь, как будто ты всегда прислушиваешься к чему-то, чего не слышат другие. Ты явно чувствительна к местам с привидениями, ты проводишь довольно много времени, разговаривая с кем-то, кого можешь видеть лишь ты сама, и у тебя есть манера довольно внезапно исчезать.
Я киваю, обдумывая услышанное.
— Справедливое замечание. Кстати, его зовут Джейкоб. Тот, с кем я разговариваю.
Джейкоб машет рукой.
— Привет, я Джейкоб Эллис Хейл, — говорит он Лукасу, протягивая руку, — лучший друг и соучастник преступлений, а еще у меня отличный вкус на комиксы.
Лукас его, конечно же, не слышит, но я передаю послание.
— Я удивлен, что ты позволила призраку преследовать тебя, — говорит Лукас, когда мы сворачиваем на Бурбон-стрит.
— Это нетрадиционно, — говорит Лара, — но время от времени он бывает полезен.
Джейкоб смотрит на Лару так, словно у нее только что выросла вторая голова. Должна признаться, я тоже изрядно удивлена. До сегодняшнего дня Лара была ближе всего к тому, чтобы сделать Джейкобу комплимент, когда называла его Джейкобом, а не Призраком. Теперь, в течение тридцати минут, она была с ним мила — дважды.
— Я определенно этого не одобряю, — уточняет она. — Но я думаю, что сейчас у нас проблемы посерьезнее… — она замолкает, когда мы подходим к отелю
— Кардек, — произносит она, читая вывеску. — В честь основателя Спиритизма?
— Именно, — говорит Лукас, впечатленный, судя по всему.
— Вау, — произносит Лара, разглядывая лобби, — они действительно заморочились с этой темой.
— Погодите, пока не увидите нашу комнату.
— Твои родители закончили съемки на сегодня, — говорит мне Лукас, — так что до встречи утром. Берегите себя, Кэссиди, Лара.
— Никто никогда не прощается со мной, — бормочет Джейкоб, когда Лукас поворачивается, чтобы уйти.
— Погодите! — кричу я. У меня еще дюжина вопросов, но я решаю остановится на самом важном. — Вы ведь ничего не скажете моим родителям, да? О… — я указываю на нас.
Лукас приподнимает бровь и одаривает меня полуулыбкой.
— Я? Я всего лишь гид.
Мы смотрим как он уходит, и я вспоминаю первое впечатление о Лукасе Дюмоне, ученом-скептике, таким же, как папа. Наверное, никогда нельзя знать наверняка.
— Как думаешь, может и твой отец тайком стал членом секретного паранормального общества? — спрашивает Джейкоб, и я фыркаю.
— Сомнительно, — отвечаю я, пока мы идем по лобби.
На полпути к лестнице я замечаю табличку, висящую на двери в комнату для спиритических сеансов.
НАШ МАСТЕР НАС ПОКИНУЛ. КОМНАТА ДЛЯ СПИРИТИЧЕСКИХ СЕАНСОВ БУДЕТ ЗАКРЫТА ДО ДАЛЬНЕЙШИХ УВЕДОМЛЕНИЙ. ПРИНОСИМ ИЗВИНЕНИЯ ЗА НЕУДОБСТВО.
Интересно, почему он ушел.
— Вот любопытно, — говорит Джейкоб, — вероятно, это как-то связано с нашим спиритическим сеансом.
А. Точно. Всё это вселение_настоящего_Эмиссаром_Смерти, в то время как ты просто хотел устроить обычное шоу. Я понимаю, как это, должно быть, неприятно. Наверху мама и папа сменили свои костюмы исследователей на свободную летнюю одежду. Папа даже шорты надел.
— Повеселились, девочки? — спросила мама.
Мы издаем несколько мычащих звуков, тем самым давая понять, что «да».
— Чем занимались? — интересуется папа.
Ну, думаю, мы напали на след тайного общества, которое занимается изучением паранормальных явлений, и мы повстречались с его живыми членами… кстати, ваш гид один из них!… а после мы провели конференцию с его мертвыми членами, чтобы они смогли помочь нам выяснить, как изгнать Эмиссара Смерти, который преследует меня, и, надеюсь, это сработает, и я не умру. Снова.
— Ничем особенным, — небрежно говорю я. — Просто шатались по кварталу.
Я бросаю камеру на кровать, а Лара прислоняет рюкзак к стулу. Ее сумка не полностью застегнута, потому Мрак подходит и начинает в ней рыться. Ему почти удается открыть мешок с могильной землей, когда я понимаю, что происходит. Я бросаюсь к нему и поднимаю его. Последнее что нам нужно, чтобы кот относился к нашим магическим атрибутам, как кошачьему лотку. Мрак протестующе вздыхает, а затем обмякает в моих руках, как тот самый вышеупомянутый мешочек с могильной землей. Если бы только у могильной земли была шерсть, и она могла недовольно мурчать.
Я поднимаю его, и смотрю в зеленые сонные глаза.
— Ты мой храбрый защитник? — интересуюсь я.
Мрак мгновение смотрит на меня, а потом широко разевает рот, и на секунду мне кажется, что он обнажает ряды крошечных острых зубов. Но я понимаю, что это всего лишь зевок. Который заканчивается отрыжкой. Папа смеется, а я со вздохом сажаю кота на подстилку, где от тут же растекается лужицей.
— Хорошо, что у тебя есть я, — говорит Джейкоб. — Я почти уверен, что твой кот бесполезен.
Мрак дергает одним ухом, уже засыпая.
— Ну, не знаю, как вы, — говорит мама, вынимая ручки из своего неряшливого пучка на голове, — но сегодня я проголодалась! Пойдем, поищем ужин?
* * *
Есть такой ресторан, который папа называет «дыра в стене». Думаю, это должно означать маленькое уютное заведение, о существовании которого узнаешь лишь потому что тебе сказал о нем некто, кто бывал там ранее сам. Вроде Общества, но ради еды. Сегодня вечером мы ужинаем в Мариньи, это район к северу от Квартала. Чтобы попасть в ресторанчик, не нужно искать дыру в стене, но вход довольно похож на эту самую дыру. Мы проходим сквозь ворота, и спускаемся по заросшему внутреннему дворику, пересекаем порог, который похож на стену, в которой кто-то пробил вход. Но еда… еда потрясающая.
Миски с гумбо, креветочным этуффе, джамбалайей и другими блюдами с запоминающимися музыкальными названиями, полными остроты. Я забываю про правило одного кусочка, и набрасываюсь на еду, пробуя всё подряд. Лара берет вилку и изящно откусывает от каждого блюда по кусочку, несмотря на беспорядочный характер блюд, она не проливает и не роняет ни зернышка. Бьюсь об заклад, она бы съела бенье, одетая во всё черное и на ней не оказалось бы ни пятнышка сахарной пудры.
Весь ужин держу в ладони амулет от сглаза, готовясь к неприятностям, вздрагивая при малейшем скрипе стула или странном ракурсе освещения. Но Лара улыбается и болтает, как ни в чем не бывало. Она так хорошо притворяется, что всё в порядке. Я наблюдаю за ней, желая, чтобы у меня получалось это куда лучше. Но мне грустно от того, что у нее так много опыта в этом. И хотя мы знаем друг друга всего пару недель, мне кажется правильным, что она здесь. Даже Джейкоб смягчился по отношению к ней, и я не раз ловлю, как они с Ларой обмениваются взглядами, не убийственными, а такими, что свойственны друзьям. От этого я чувствую себя счастливой и наполненной.
— Я повстречала свое первое приведение в Лондоне, — говорит мама Ларе. — Когда я была примерно твоего возраста. Не в Тауэре, или на одном из кладбищ. Я ехала на двухэтажном автобусе.
Я подаюсь вперед, понимая, что никогда не слышала этой истории.
— Он просто сидел там, — продолжает мама, — смотрел в окно, ожидая своей остановки. Он попросил меня нажать на кнопку остановки, и я нажала, а он встал и просто ушел, а я крикнула ему на прощание «хорошего дня». А мой отец лишь посмотрел на меня и спросил, «С кем это ты разговариваешь?»
Мама расплывается в улыбке.
— Мальчика там, конечно, не было. Больше я его так и не видела. И с тех пор мне никогда не попадался такой призрак, но это было так волнующе. Словно уголок занавеса, что скрывает совершенно новое для этого мира место, слегка отодвинулся.
Я прикусываю губу, мечтая о том, чтобы когда-нибудь показать ей то, другое место, взять ее с собой через Завесу.
— Вы поэтому пишете книги? — интересуется Лара.
Мама потягивает свой напиток, и немного напевает себе под нос о чем-то задумавшись.
— Знаешь, может быть, так оно и есть. Истории заставляют мир казаться чуточку больше.
Лара кивает и смотрит в тарелку.
— Свое первое приведение я увидела в церкви Святой Марии.
Папа слегка хмурится.
— Это ведь больница, не так ли?
— Да, — оживленно отвечает она, — однажды я очень сильно заболела. Скарлатиной.
Мама прикрывает рукой рот.
— Твои родители, должно быть, очень беспокоились.
Лара поднимает голову, быстро моргая.
— О, да, конечно. — она снова опускает взгляд. — Мне, очевидно, стало лучше, но меня продержали там некоторое время, и однажды ночью я не могла уснуть. Кто-то пел. Довольно громко и в коридоре. Но, как оказалось, никто кроме меня этого не слышал. — она смотрит в пространство с отсутствующим выражением глаз. — Поэтому я поднялась и отправилась на поиски.
— Чтобы отчитать их, — поддразнивает Джейкоб.
Взгляд Лары устремляется на него, но она не прекращает говорить.
— Перед дверью была занавеска, и когда я отодвинула ее, голос зазвучал отчетливее. Поэтому я пошла на него. И я нашла ее за углом, в конце коридора, она смотрела в окно и напевала. В ее руках был ребенок, и сквозь них струился лунный свет, словно большой прожектор, и я могла видеть их насквозь.
Я слегка дрожу. Но Лара лишь выпрямляется и улыбается, и довольно оживленно добавляет.
— Конечно же, я потом поняла, что, должно быть, у меня была лихорадка, и всё это был лишь сон. В конце концов, я была очень больна. Но я так и не смогла забыть ту женщину, и ее пение, и даже ребенка у нее на руках.
За столом воцаряется тишина. В конце концов, Джейкоб нарушает тишину.
— Знаете, я всегда думал, что самая жуткая вещь на свете — это детское пение, но я беру свои слова обратно. Вот это самая жуткая вещь на свете