Еще одна листовка на немецком языке гласила: «Fremde Legion oder Freiheit! Die Legion verlassen heisst Heimkehr! Vergiesst nicht — Dien Bien Phu ist vollständig eingekesselt![13]»
Окружение и разгром крепости проходили в три этапа. На первом этапе вьетнамцы отступили от нее, обманув этим маневром противника и ослабив его бдительность (командование Народной Армии предпочитало атаковать лишь тогда, когда была гарантия успеха). Генерал Наварр решил, что вьетнамцы действительно отказались от нападения на крепость. А тем временем вооруженные силы ДРВ повели наступление в других пунктах — на юг и на север от Дьенбьенфу.
— Мы тогда освободили на севере Лайтяу и одержали победу в провинции Контум! — присев около разложенной карты, объясняет мне наш военный спутник.
Мы стоим у полузасыпанного окопа. Среди буйно растущей высокой травы валяются искореженные остатки сожженного танка. Сорняки пробились сквозь него, оттенив эту картину смерти.
— На втором этапе наступления мы сначала ликвидировали наиболее сильный пункт всей системы укреплений: ее северный сектор! — продолжает комментировать мой военный собеседник. — И прежде чем ошеломленный противник успел прийти в себя, нам удалось полностью овладеть тремя восточными высотами и частично занять две остальные. Это как раз здесь! Сохранившиеся еще со времен японской оккупации железобетонные доты были очень мощными. Но мы не спасовали: сумели сделать подкопы вблизи самой крепости!
В скале зияет вход, открывающий нам путь в подземелье. А рядом — сделанный вьетнамцами подкоп. Густая трава оплела моток ржавой колючей проволоки и обрывки какого-то кабеля или провода.
— Не раз случалось так, что в наших подкопах мы слышали разговор французских солдат за стеной дота, — добавляет Нинь.
— Мы выдержали все страшные бомбежки с воздуха, — продолжает мой «гид». — Еще до того как были готовы дороги для артиллерии, в наших горных складах уже было накоплено достаточно продовольствия и боеприпасов. Конечно, американцы тоже не сидели сложа руки: ежедневно они доставляли в крепость до 170 тонн боеприпасов и взрывчатки, сбрасывая на наши позиции напалмовые бомбы. Но мы нашли способ бороться против действия напалма. Способ этот может показаться до смешного простым, но он был очень эффективным — мы использовали бамбуковые маты, покрытые толстым слоем жидкой грязи! Потом, когда кольцо окружения начало сужаться, большинство сбрасываемых в крепость грузов стало попадать в наши руки. На третьем, генеральном, этапе наступления мы захватили вражеский аэродром, а затем центр крепости. И тогда капитулировал уже изолированный нами южный бастион Дьенбьенфу. Это был конец битвы!
Я рассматриваю снимки французов-военнопленных, отправляемых в лагерь. Длинная шеренга сильных, крепких парней, которых конвоируют вьетнамские солдаты — невысокие, щуплые, выглядевшие перед ними почти детьми. Невольно вспоминаю французских генералов, имена которых известны по «грязной войне», по битве в долине Дьенбьенфу и… по «баталиям» ОАС! Это — де Кастри, Наварр, Салан…
«Зачем вы сражаетесь против народа, который жаждет свободы?» — спрашивали вьетнамцы у пленных. Такой же прямой вопрос мне хотелось бы сейчас задать американским солдатам, «усмиряющим» беззащитное население Южного Вьетнама…
Иной облик Дьенбьенфу мне видится в новых домах, окруженных молодой зеленью, где звенит веселый детский смех и спокойные голоса взрослых.
Четыре года назад сюда группами начали приезжать бывшие солдаты — участники боев под Дьенбьенфу. Они очищали от мин и снарядов поле давней битвы, выжигали сорняки и запахивали под зерновые культуры давние пустоши. Мертвая, вырубленная французами долина быстро начала зарастать тропической зеленью. Но дикая трава начисто заглушила прежние рисовые поля.
— На первых порах нам было нелегко, — говорит Фам Нгок Кхань, бывший командир батальона под Дьенбьенфу, а ныне руководитель государственного хозяйства. — У нас здесь ничего не было — голое место да руки двух тысяч солдат-поселенцев. На боевой опыт не жаловались: умели сражаться в джунглях, в горах, на болотах и трясинах. Но научиться хотя бы пикировать рисовую рассаду — времени не было! Сейчас, спустя три года, собираем такое количество риса, что его хватает не только нам самим, но еще остается 350 тонн для продажи государству!
Наша беседа проходит в поле. Мы минуем участки, где уже зазеленел рис, потом видим ростки маниоки, а за ними — плантации кофейных кустов, густо поросших мясистыми листьями.
— Мы также выращиваем кукурузу, бататы, сахарный тростник, — продолжает Кхань. — Но самая важная для нас культура — рис. Из 1400 гектаров пахотной земли пол рис отводится 600. До 1965 года мы хотим расширить площадь наших ферм еще на полторы тысячи гектаров. Ведь теперь-то мы уже научились возделывать землю и знаем особенности здешнего климата!
— В этой долине, закрытой горными цепями, погода зачастую преподносит им совсем иные сюрпризы, чем в низинах, — комментирует Хоан.
— Вся территория нашего хозяйства делится на двенадцать секторов, — продолжает Фам Нгок Кхань. — Открыта больница на шестьдесят коек. В каждом секторе имеется площадка для волейбола — не одним же рисом и трудом живет человек! Организовали мы и несколько коллективов песни и танца. Правда, с культурно-просветительной работой у нас немало трудностей — сектора расположены далеко один от другого, дороги тяжелые, а транспортных средств у нас все еще маловато, да и многое, что нам необходимо, приходится завозить издалека — из Дельты…
Мои спутники вдруг заговорили о чем-то по-вьетнамски. Я выжидательно поглядываю на них. Фам Нгок Кхань придирчиво расспрашивает Хоана.
— Он хотел бы что-нибудь подарить тебе на память, — объясняет Хоан. — Но, к сожалению, у них нет ничего, кроме… лопаты!
В первый момент я растерялась. Ну на что мне лопата? Однако эта лопата оказывается незаурядной: она сделана из обломка танка и на ней выбита надпись «Дьенбьенфу, 1962».
— Такие лопаты используются нами для работы на плантациях и для иных земляных работ, — с улыбкой говорит Фам Нгок Кханы.
Заходим в детские ясли. Прямо с потолка, напоминая наши деревенские люльки, свисают большие круглые корзины, плотно закрытые противомоскитными сетками. Осторожно приоткрываю легкую ткань, чтобы посмотреть на спящих малышей. Во второй комнате — «ползунки». Они быстро передвигаются по мягким циновкам. Дети постарше удивленно таращат блестящие черные глазенки при виде необыкновенного зрелища — женщины с белой кожей, светлыми волосами и голубыми глазами… Для верности и большей надежности они предпочитают укрыться под передник ближайшей няньки.
— Каждый сектор имеет свои ясли! — не без гордости замечает Кханы — Детей у нас много: больше тысячи! Хорошо! Они родились уже здесь, в долине.
Но Дьенбьенфу имеет еще один облик. Он — в многонациональном составе населения этой провинции. Здесь насчитывается 16 тысяч таи, около 6 тысяч мео, почти 3 тысячи са, около 2 тысяч кинь. Меньше других представлены племена мои и ман.
Ло Ван Фи, родом таи, представитель местного Административного совета, бывший солдат, рассказывает о жизни здешнего населения до войны, о нищете крестьян, о беспощадности французских чиновников, о царившей среди них коррупции.
Беседа, так же как и раньше, протекает неторопливо — ведь второй переводчик, молодой таи, переводит каждое слово Ло Ван Фи на вьетнамский язык, а Хоан— на французский. Несмотря на все эти языковые трудности, я интуитивно угадываю в словах Ло Ван Фи неостывший гнев, вызванный тяжелыми и неприятными воспоминаниями.
— Императорский чиновник, управлявший этим округом по поручению колонизаторов, по происхождению был таи. Но держал он себя хуже французов. Алчный был на рис, на деньги — о, какой алчный! Жадность ослепляла его. Он сам устанавливал размеры налогов и сам же взыскивал их, так что спастись от него было невозможно. Во время сбора урожая он скупал рис, а потом, весной, в голодный период, продавал его по бешеным ценам. Он также спекулировал на соли, зарабатывал на ней огромные деньги и умудрялся обвешивать каждого покупателя…
Оказывается, эта спокойная, почти идиллическая в блеске весеннего дня окрестность была ареной бурных и быстро сменяющихся событий еще задолго до 1953 года. В девяностых годах прошлого столетия Део Ван Чи — деспотичный и хищный предводитель таи, происходивший из богатой феодальной семьи, — предательски сдал колонизаторам все здешние села и подписал с ними договор, давший ему новые привилегии. С согласия захватчиков он стал властвовать над всеми племенами и родами таи — «Белыми» и «Черными»! Верно говорят: «Яблоко от яблони недалеко падает» — сын этого правителя, Део Ван Лян, был достойным потомком своего отца. Разница состояла лишь в том, что сын во сто крат превосходил родителя дикостью и жестокостью по отношению к подвластным и в холуйстве перед французами. В молодости он несколько лет провел во Франции, и это еще крепче связало его с колонизаторами. Ван Лян открыто насиловал, мучал и убивал — холодно, расчетливо, не дрогнув. В конце второй мировой войны, когда японцы ненадолго появились в Дьенбьенфу, Део Ван Лян сбежал в Лаос. После 1945 года он вернулся и по договору с колонизаторами стал хозяином жизни и смерти своих подданных. Ему была предоставлена полная свобода действий, но с одним условием — Лян был обязан бороться с партизанами, с Вьетмином, с Движением Сопротивления, с коммунистами и их союзниками. Каждый месяц его правления отмечался десятками смертных приговоров, актов насилия и пыток. Жертвами террора Део Ван Ляна нередко были его подданные, даже не имевшие абсолютно ничего общего с Движением Сопротивления, но чем-либо не понравившиеся властителю.
— Именно из таких запродавшихся им вождей отдельных племен французы хотели сделать начальников антивьетнамских автономных округов, — добавляет Хоан. — Део Ван Лян не был единственным предателем и насильником, хотя в своей необузданной жестокости превзошел всех. Подобными же предателями были старшины племени нунг на севере и мыонг — вблизи Хоа бинь. Однако коварные планы врага потерпели крах.