Заместитель директора Нгуен Ван Нгоан представляет мне Чан Тхи Ли — немолодую уже женщину с суровым лицом, в черном тюрбане. Чан Тхи родилась в 1910 году. Ей было всего двенадцать лет, когда она начала работать на фабрике вместе с родителями и старшими братьями. В их семье было пять детей. Жили они за городом, в хижине с дырявой крышей… Пища, в которую клали немного мяса, считалась «праздничной» — такое бывало не чаще двух раз в месяц. Все остальные дни — немного риса и овощей. У других семей и этого не было.
Продукты рабочим продавали в прифабричных лавках. Цены там были скалькулированы таким образом, чтобы как можно эффективнее «освободить» людей от их заработка.
— Когда я была маленькой, работа на фабрике продолжалась с шести часов утра до девяти часов вечера, — с горечью говорит Чан Тхи Ли. — Такой рабочий день — был обязателен для всех: и для взрослых, и для детей. Чтобы успеть на смену, многие рабочие, живущие вдали от города, вынуждены были вставать задолго до рассвета. О, как страшно хотелось нам спать! И какими усталыми были мы уже тогда, когда еще только приходилось вставать и идти в Намдинь!.. Сна нам не хватало' всегда, так же как и риса. Возвращались мы домой в одиннадцать часов вечера. Дети, повторяю, работали столько же часов, сколько и взрослые, однако платили им только половину заработка. На каждом шагу подгоняли и били тех, что поменьше и беззащитнее. При всем этом нелегко было получить работу для ребенка! Нужно было дать мастеру денежную взятку или хороший подарок…
Никто из родных Чан Тхи Ли не умел читать и писать. Да и сама она была неграмотна до 1946 года. Помогла ей революция.
Комбинат в Намдине имеет все производственные' службы — прядильную фабрику, ткацкие цеха, красильню. Построен он задолго до войны. Основной капитал в сумме 5 миллионов франков, вложенный в это предприятие, быстро превратился в магическое колесо фортуны: 50 миллионов франков прибыли в год! Однако комбинат не модернизировали: рабочая сила стоила так мало, что не было надобности улучшать технологический процесс и совершенствовать производство.
Чан Тхи Ли помнит забастовки, вспыхивавшие на предприятиях Намдиня в 1924–1926 годах. Тогда рабочие требовали увеличения заработков и сокращения рабочего дня «только» до двенадцати часов. Да она и; сама принимала участие в очень бурной забастовке в 1929 году. Рабочие выступили против мастера-француза по фамилии Ассам, который зверски избил беременную прядильщицу Ва. В тот же день эта работница умерла. Ее товарищи и подруги добились своего: мастера убрали из Намдиня.
Первые забастовки вспыхивали стихийно. Позже в Намдине появились люди, которые незаметно и очень, умело направляли борьбу рабочих в нужное русло. Чан Тхи Ли так до сих пор и не знает имени тех первых посланцев Компартии Индокитая, которые вносили порядок и организованность в стихийное движение рабочих. Зато она хорошо помнит, что их называли по цвету одежды: «второй брат, голубой» или «третий брат, черный».
Несколько лучше стало на комбинате к 1937 году. Под влиянием победы Народного фронта во Франции прогрессивное общественное мнение страны обратило внимание на нетерпимые условия труда в индокитайской промышленности. Но в период второй мировой войны Намдинь оккупировали японцы, которые обращались с рабочими так же беспощадно, как и французы. Существенные изменения произошли только после 1945 года, но вскоре разразилась «грязная война» — и вновь вернулись старые порядки…
Рассказ, начатый Чан Тхи Ли, продолжил Нгуен Ван Нгоан. Во время «грязной войны» Намдинь оказался в руках французских колонизаторов. Это было трудное для рабочих время. После заключения Женевских соглашений директор комбината, француз, тайком вывез часть машин, остальные испортил. Эвакуируясь вместе с колониальными войсками, он захватил всю фабричную-документацию. Поэтому наладить и Пустить в ход производственные цеха комбината удалось лишь к концу 1955 года. Первой начала работать электростанция. Через год пустили другие цеха. В наиболее трудный период восстановления остро сказалась нехватка технических кадров и машин. Но тут на помощь намдинцам поспешили советские специалисты. Вывезенные оккупантами машины были заменены новыми.
Мы идем от одного цеха к другому — из ткацкого в прядильный, оттуда — в красильный. Огромные светлые корпуса, ритмичный шум машин. Здесь работает очень, много женщин (как, впрочем, повсюду в текстильной промышленности).
— Женщины составляют у нас 60 процентов коллектива, — говорит Нгуен Ван Нгоан. — Однако теперь они работают в несравненно лучших условиях, чем приходилось их матерям и старшим сестрам.
Жилья вблизи комбината пока для всех не хватает. Поэтому дирекция приобрела несколько больших грузовиков и приспособила их для перевозки рабочих, которые живут далеко от комбината. Комбинат имеет собственную поликлинику и больницу на двести коек, а также родильное отделение. Беременных работниц переводят, начиная с шестого месяца, на более легкую работу, а затем представляют два месяца оплачиваемого отпуска. В производственных помещениях оборудована аппаратура по кондиционированию воздуха. При комбинате имеется детский сад, ясли, библиотека, спортивный клуб, создано несколько коллективов художественной самодеятельности. Функционируют также курсы по повышению грамотности. В 1957 году на комбинате полностью покончено с неграмотностью, хотя прежде не умеющих читать и писать было 90 процентов. В период особенно напряженной борьбы за учебу дирекция комбината на целый час раньше освобождала рабочих, занимающихся в школах и на курсах. А чтобы производственный план не снижался — за станки учеников становились их товарищи по цеху. Так отрабатывал коллектив этот «час просвещения».
— Мы уже начинаем работать на экспорт! — с гордостью продолжает Нгуен Ван Нгоан. — С недавнего времени наша продукция идет в СССР, Индонезию, Камбоджу и другие страны…
В ДРВ пока еще не хватает собственных тканей. Но я понимаю своих вьетнамских друзей, когда во время посещения нами магазинов они указывают на тюки разнообразных тканей и с гордостью в голосе подчеркивают:
— Это наше!
О Хайфоне я, конечно, должна написать очень толково и обстоятельно:
что это — порт с большой пропускной способностью, что это — крупный промышленный город,
что это — один из основных центров сосредоточения рабочего класса Вьетнама.
что…
Я припоминаю виденный в Ханойском музее рабочего движения оригинал одного весьма интересного документа. То был текст требований, врученный летом 1929 года дирекции текстильного комбината в Хайфоне. Рабочие добивались уменьшения обязательных взносов и налогов, человеческого к себе отношения и уважения их достоинства, а также сокращения рабочего дня с тринадцати до двенадцати часов…
Над городом — лес заводских труб. Белый дым — это цементный завод. Он уже в 1960 году превысил довоенный уровень производства (в 1939 году — 309 тысяч тонн) и дал стране 410 тысяч тонн цемента. Предприятия по ремонту судов, некогда принадлежащие колониальному Индокитайскому воднотранспортному обществу, были взорваны отступавшими экспедиционными войсками и в 1955 году представляли собой печальные руины, горы мусора. Теперь все они не только восстановлены, не только занимаются текущим и средним ремонтом судов, но и ведут капитальные работы на океанских кораблях. Недавно со стапелей этих предприятий уже стали спускать на воду транспортные речные суда. Некогда частная механическая мастерская «Зюйен Хай» (в 1955 году там было всего десять рабочих) стала теперь большим производственным предприятием.
Хайфон — крупнейший морской порт ДРВ, и лежит он в устье Красной реки. В нем уже тесно становится от множества морских судов, сейнеров, джонок, сампанов, моторных лодок. Днем и ночью работают дноуглубители: русло Красной реки, на том участке, где она впадает в море, все время заносит. Выходящие на морской лов суда ловко маневрируют при помощи ржаво-красных парусов веерообразной формы. Ищу глазами польский флаг. Сегодня его что-то не видно, хотя я хорошо знаю, что сюда, в Хайфон, польские корабли заходят довольно часто. Кстати сказать, ДРВ поддерживает торговые отношения более чем с тридцатью странами. На рейд Хайфона могут свободно входить морские корабли водоизмещением 10 тысяч тонн.
На следующее утро мы посетили женскую школу с интернатом. Девочки просто не хотели отпускать нас. Большой радостью для них был приезд дяди Хоана; «его произведения они читали в учебниках и школьных хрестоматиях по литературе. Нам показали классы и жилые комнаты интерната. На стенах вырезанные из газет и журналов иллюстрации, которые воспитанницы любят прикалывать над своей кроватью.
Девочки широким кругом рассаживаются на площадке перед зданием интерната. Беседуем о Польше, о годах войны, когда многие дети в мире были оторваны от родителей, а некоторые вообще остались сиротами. Хоан очень живо рассказывает о своих поездках по свету.
— А у вас есть дети? — задает кто-то вопрос.
В ответ я вынимаю фотографии двух моих дочурок. Вьетнамские девочки спрашивают, сколько им лет, как их зовут, и пишут им поздравления и приветы. И хотя я не очень-то склонна к сантиментам, однако уезжаю из интерната взволнованная, готовая в любую минуту разреветься: почти все девочки, которых я расспрашивала о родителях, отвечали: «умерли», «погибли», «ничего о них не знаю», «остались на Юге», «никаких сведений нет»…
Еще много километров отделяет нас от 17-й параллели. Но Юг все-таки приближается — не только с каждым днем, с каждым километром, с каждым оборотом колеса машины. Он все время с нами — в беседах и на встречах. Он почти во всех человеческих судьбах.
Золотые солнечные лучи чуть ли не отвесно падают в жемчужные воды залива Халонг. Среди невысоких ласковых волн возвышаются сероватые и белые меловые — скалы, покрытые густой зеленью.
— «Халонг» дословно означает «Спускающийся дракон», — объясняет Хоан. — Одна из местных легенд говорит о том, что несколько веков назад, когда к берегам Хонгая стали приближаться суда воинственных пиратов, испуганные жители стали молить Владыку Неба о спасении. Снизойдя к их мольбам, Владыка Неба послал на хонгайский морской берег огромного дракона. В пасти у этого чудовища было множество мелких жемчужин, которые он начал выплевывать в воду перед судами пиратов. Каждая жемчужина мгновенно превращалась в камень. Так возникли скалы, образовавшие лабиринт рифов и каменных ворот, который преградил пу