Снова я заглядываю в книгу Андрэ Виоллис. Читаю ее записи, датированные осенью 1932 года. Они сделаны вблизи города Винь, где нам предстоит остановиться завтра.
«Мой спутник — колониальный чиновник показывает мне несколько огромных могил, высящихся на берегу реки.
— Они возникли 19 сентября прошлого года, — небрежно говорит он. — В то утро тысячи людей сомкнутыми колоннами двигались к Виню…
— Они были вооружены?
— Понятия не имею… Говорят, будто бы они направлялись к резиденции французского комиссара, чтобы вручить ему жалобу на чрезмерные, по их мнению, налоги. Но вы же знаете — как раз с этого и начинаются бунты!.. Им было приказано остановиться, но они не послушались и прорвали полицейское оцепление. Пришлось выслать против них самолеты с бомбами. Сто или сто двадцать из них погибли (в действительности было убито сто пятьдесят семь человек). Остальные разбежались… Как на беду, случилось так, что жители других сел, оставшиеся лояльными, пришли сюда похоронить павших. Комиссар решил, что это новая демонстрация, и еще раз направил самолеты обстрелять крестьян. В результате убито еще пятьдесят человек… Фатальная ошибка, которая повлекла за собой очень неприятные последствия!..
…Наш автомобиль останавливается у перекрестка возле большого сарая. То, что я здесь увидела, мне никогда не забыть! На огромной площади, огороженной деревянным барьером, было собрано более трех тысяч человек, одетых в грязные лохмотья. Они стояли так плотно друг к другу, что казались единой колышущейся массой. В каждой паре узловатых, тощих и натруженных рук — ивовые корзинки. Эти существа — образ нищеты и отчаяния: исхудавшие или опухшие от голода лица, беззубые рты, погасшие взоры, гниющие раны. Неведомо даже — мужчины это или женщины, молодые они или старые? У этих людей нет ни возраста, ни пола. Просто одна чудовищная нищета, тысячами уст издающая ужасающий, нечеловеческий вопль. И эту едва живую от голода толпу сторожат сытые, плотные, раскормленные полицейские, не жалеющие палок…».
Да, как сказали мне вьетнамские друзья, в этой перенаселенной местности нужда приводила тогда крестьян в отчаяние и вызывала бунт. Андрэ Виоллис так излагает свои наблюдения и рассказы очевидцев:
«Однажды властям донесли, что колонна невооруженных манифестантов движется по берегу реки в сторону города. Было шесть часов утра. Навстречу колонне отправили машину, посадив в нее солдат со станковыми пулеметами. Каратели устроили засаду за поворотом, на скрещении дорог. Когда тысячи демонстрантов показались на этом перекрестке, солдаты открыли шквальный огонь. Раздались душераздирающие крики беззащитных людей, стоны умирающих, вопли перепуганных женщин…. Результат — около тридцати убитых, сотни раненых. Вскоре после этой бойни некий чиновник из того же округа донес, что на следующую ночь должна состояться новая демонстрация. «На этот раз не стреляйте, — предупреждал он, — это не целесообразно». Но французский резидент ответил: «Не тратьте слов! Все это коммунисты, и мы уничтожим их до последнего!» В результате новые волнения, новые жертвы. Было это в декабре 1931 года. В те же дни в Тунжя, поблизости от Куангне, стало известно о готовящемся в ближайшую ночь собрании в лесу, на поляне. Туда направили станковый пулемет с пятью солдатами. В полночь на поляне собралось почти восемьсот крестьян. Было полнолуние. Выступило несколько ораторов. Присев на корточки, люди внимательно слушали их, аплодируя каждому выступлению. Вдруг загремели выстрелы. Пулеметчики выпустили две ленты. Стреляли в упор — с расстояния 15 метров. Сто тридцать человек было убито, всех раненых каратели увезли. Тех из них, кто выздоровел, отправили в тюрьму, которая в данных условиях была равносильна смертной казни».
Мы беседуем с Фам Динь Донгом, участником крестьянских восстаний тридцатых годов. С исключительной точностью, с детализацией каждого факта, с явной заботой о том, чтобы не пропустить какой-нибудь подробности, он описывает события, представляющие собой одну из трагических страниц истории «красной провинции»:
— Голод в тридцатые годы был страшный… Нищета… Казалось, ничего худшего на свете быть не может… Районы эти относятся к наиболее высоким по плотности населения во всем прежнем Аннаме. Здесь часто бывали катастрофические паводки и разливы, но не реже случалась и страшная засуха. Можно было бы подумать, что сама земля восстала против человека, что она не желает кормить его… Да и теперь еще нам нелегко! Но голода нет давно, риса хватает для всех… А тогда, в 1930 году, нужда прижала нас к стене, довела до крайностей. Крестьяне из окрестностей Виня выступили против одного из самых богатых местных помещиков — Ки Виена. Пригрозив ему сжечь дом и усадьбу, крестьяне захватили его рисовые поля. Ки Виен немедленно обратился за помощью к французам. Они тут же прислали солдат… Восемнадцать человек пало на месте от рук колонизаторов. В селах забурлило. Начались стихийные демонстрации. На стороне крестьян выступили рабочие немногочисленных предприятий, расположенных неподалеку от Виня и в самом городе, в частности коллектив спичечной фабрики… Я помню большой марш-манифестацию в деревне Тханьдан. Газеты писали тогда, что в нем участвовало три тысячи человек, в действительности же людей было значительно больше. К демонстрантам присоединились жители многих окрестных сел. Появились листовки, призывающие к участию в борьбе. Мы выломали ворота местной тюрьмы, и заключенные там наши товарищи оказались на свободе. Молодой чиновник Ле Кхак Туонг, управлявший деревней Тханьдан, напуганный грозными событиями, удрал и спрятался в укромном местечке, чтобы переждать бурю. Однако крестьяне нашли его и силой привели в канцелярию, где и заставили принять петицию, содержащую их требования…
Простой обелиск, перед которым нас просят остановиться, воздвигнут в память жертв варварской бомбардировки села французскими самолетами. Здесь погибло более ста человек и свыше трехсот ранено. События того времени, происходившие во «взбунтовавшейся провинции», как бы перекликаются с современностью: в течение долгих восьми лет «грязной войны» новое поколение, сороковых и пятидесятых годов, каждым днем своей борьбы утверждало, что оно тоже предпочитает умереть стоя, с гордо поднятой головой, чем жить на коленях.
В перенаселенных и бедных деревнях бывшего Тонкина и Аннама сильнее всего терзал вьетнамских крестьян земельный голод. В течение столетий не знал крестьянин, что такое есть досыта. Колонизаторы понимали. что провозглашенная коммунистами земельная реформа — оружие более грозное, нежели атомная бомба.
И они не ошиблись. Солдат, вышедший из народа и поддержанный народом, знал, за что он сражается. То была борьба за независимость и рис насущный! За рис, чтобы было чем жить. За независимость, чтобы было ради чего жить
Заглядываем в деревню Донгжяо. Погода не очень приятная: моросит дробный дождик, все вокруг заволокло туманом, на листьях кофейных кустов блестят капельки дождя. Куда ни кинь взгляд — всюду плантации. Государственное хозяйство Донгжяо, как и большинство иных хозяйств, основано на землях, некогда принадлежавших колониальным плантаторам, и сейчас занимает площадь 11 тысяч гектаров.
Заместитель директора Данг Нгок Танг объясняет мне, что их хозяйство специализируется на выращивании кофе: половина всей пахотной земли отводится под плантации этой культуры. Остальная площадь используется под зерновые, овощные и технические культуры, с преобладанием последних (впрочем, это характерная черта всех вьетнамских государственных хозяйств). Из промышленных растений здесь прежде всего выращиваются табак, сезам и арахисовый орех. Из других культур — рис, кукуруза, маниока, батат. Площадь возделываемой земли каждый год неизменно увеличивается на 300–500 гектаров.
— Может быть, наши дела покажутся вам и незначительными, — настороженно говорит Данг, хотя я не высказываю ни слова сомнения, — но следует помнить, что у нас очень трудные условия: большая часть земельных участков находится в гористой местности, а отдельные фермы — на большом расстоянии друг от друга. Самая дальняя — в 20 километрах от основной усадьбы и конторы хозяйства.
— А сколько людей работает на фермах?
— В среднем от тридцати до ста человек. Большинство принятых нами рабочих не умели читать и писать. Теперь у нас нет ни одного неграмотного. Даже на самых отдаленных фермах! Многие рабочие уже сумели одолеть программу IV класса начальной школы, а некоторые учатся. Мы открыли двухмесячные общеобразовательные курсы повышенного типа. В этом нам немало помогают советские специалисты, которые строят фабрику.
— Какую фабрику?
— По производству тапиоки[16]. Она скоро вступит в строй. Полагаем, что вначале фабрика будет давать около 15 тонн тапиоки ежедневно.
Такие небольшие предприятия разбросаны по всей территории ДРВ. Они предотвращают безработицу, а вместе с тем облегчают — в трудных условиях бездорожья— снабжение сел готовой продукцией.
— Кроме того, у нас имеется маслозавод. На нем делаем также мыло, которое скоро пойдет на экспорт! Строится кофейная фабрика. Поставку ее оборудования и монтаж взяли на себя товарищи из ГДР.
Интересуемся жильем. Рабочие живут во временных постройках. Заработки пока невысокие. Но на всех фермах есть амбулаторные пункты, построено несколько собственных школ. А все это очень важно для рабочих, поскольку у большинства из них есть дети. В больнице работает на общественных началах советский врач, прибывший с группой специалистов монтажников механизмов фабрики тапиоки. Каждая ферма располагает небольшой библиотекой, два раза в месяц туда приезжает кинопередвижка.
Разумеется, нам предлагают отведать местную продукцию. Я уже пробовала вьетнамский кофе в Ханое и еще раз утверждаю, что он крепок и содержит много кофеина, однако вкус у него специфический, совсем иной, нежели тот, к которому мы привыкли в Европе. Он весьма эффективно отгоняет сон. Впрочем, такое же действие оказывает тут и зеленый чай, который мы пьем по нескольку раз в день. На первый взгляд слабый и бледный, он содержит в себе большое количество теина: это я проверяла не раз. Если хочешь поработать вечером подольше, то достаточно выпить две чашки чуть пок