— Мы бежали оттуда всей семьей, — говорит седая Буи Тхи Фием из деревни Виньлием. — Мы с мужем, Дочь, сыновья, внуки… Мой муж — калека: глухонемой. Его уже однажды держали в тюрьме. Один из моих сыновей как раз собирался жениться, даже день свадьбы назначили… Вы спрашиваете — знала ли невеста о бегстве? Да, конечно! Знала и решила разделить судьбу нареченного. Никто из соседей и не догадывался, что в ту же ночь, сразу после свадьбы, мы попытаемся пере браться на другой берег. Когда наш сампан вышел на середину реки, только еще пропели первые петухи. Дети были полусонные, встревоженные, но никто из них даже не пикнул…
— А почему вы бежали?
— Двое моих сыновей получили повестки о призыве в сайгонскую армию. А на этом берегу у меня тоже живут сын и дочь. Я не хочу, чтобы мои сыновья воевали друг с другом. Я хочу быть со своими, среди своих!
Молоденькая и робкая Фан Тхи Дяу говорит:
— Я жила в соседней деревне, совсем близко от границы. Мой муж сумел эвакуироваться на Север еще в 1956 году. Мы ведь тогда думали, что и меня переселят вслед за ним: так обещали. А вышло все иначе. Границу американцы закрыли наглухо… А мне так хотелось соединиться с мужем!.. Было страшно, очень страшно! Я ведь знала, что со мной сделают, если поймают. Но приходилось рисковать… Почему я бежала именно теперь? А мне прислали повестку о призыве во вспомогательную часть — это б Сайгоне формируют такие женские отряды. Меня уже раз вызывали, так что я решила не ждать больше…
После девушки рассказывает парень. Зовут его Буи Ван Кхунг. Он прибыл с Юга раньше обеих женщин:
— Меня тоже пытались забрать в сайгонскую армию, но я этого не хотел… Там, в деревне Виньлием, осталась моя мать и трое младших братьев. Вы спрашиваете: знала ли мать о моих планах? А как же! Она сама уговаривала меня уйти на Север, хотя и понимала, что ее ждет за это… Вот бабушка Фием, она моя соседка по деревне, прибыла оттуда совсем недавно и принесла мне невеселые новости… Когда я бежал, каратели увели мою мать… И братьев тоже…
Лицо парня мрачнеет. Я уже не спрашиваю, куда увели его родных. Это и так ясно: в тюрьму или в лагерь. Но Кхунг тихо добавляет:
— За проволоку…
Да, это обычная судьба вьетнамцев на Юге, если на них пало хотя бы малейшее подозрение в симпатии к «Вьетконгу». Я расспрашиваю моих собеседников об условиях жизни на селе по ту сторону реки Бенхай. Ответ печальный: риса от собственного урожая хватает только на полгода. Потом — голод. Налогов, а также всяческих косвенных и прямых обложений — не сочтешь.
— А где ты работал?
— Пастухом был. Пас буйволов.
— Читать и писать умеешь?
— Нет… Правда, три буквы вывести могу… Не было у нас школы, ни в нашей деревне, ни по соседству… — горько добавляет Кхунг.
— Американцы часто приезжают в вашу деревню?
— Да, часто!
— А беседуют они с крестьянами?
— Беседуют?!.. О нет! Наши люди боятся их, как тигров! Бегут от них за тридевять земель. А кто не успел — прячется в доме или закрывается в подвале и не выходит до тех пор, пока они не уедут…
— А членов Международной комиссии вы видели?
— Да конечно. Они ездят на белых автомашинах.
— Знают ли у вас, кто эти люди из Комиссии? Из какой страны они приехали?
Минута раздумья.
— Разные там люди… Темнокожие — эти индийцы. Но есть и белые… — из Канады и Польши.
— Из Польши — мои земляки. Есть такая страна Ба-лян. Скажи, где она находится?
Парень колеблется.
— Где-то в Европе… Далеко!
— А известно у вас, что делает Комиссия? Для чего она создана?
— Она контролирует порты и города…
— А в вашей или соседних деревнях люди боятся членов Комиссии? Ну, скажем, так, как американцев?
— Нет, что вы! Когда едут белые машины, у нас никто не прячется, никто не боится.
— Почему?
— Ну, просто незачем… Люди из Комиссии совсем не такие, как «те». Они не злые. Они любят детей, часто улыбаются им, угощают конфетами, разговаривают…
Лента дороги вьется среди зеленых рисовых полей. Обычный вьетнамский пейзаж. И вдруг на обочине вижу большую таблицу с надписью: «Демилитаризованная зона»… Мимо нас проносится «джип», в котором рядом с бородатым индийцем-сикхом сидит офицер в польской форме.
Уже издалека видны два различных флага. На одном из них три желтые полосы на алом фоне. Это как раз тот флаг, вывешивать который (как отмечает западная пресса) не очень-то спешат жители сел и городов Юга.
Второй флаг — наш (да позволено будет мне так назвать его, ибо мы не только друзья, но и братья вьетнамцев), хорошо всем нам знакомый. На красном полотнище горит пятиконечная золотая звезда. Впервые она осветила путь народным борцам-партизанам еще в 1940 году.
Два разных флага развеваются на двух берегах реки. Внешне эта река ничем особенным не отличается от своих многочисленных «сестер». По живописности она даже уступает Светлой, Красной и Черной. Но когда я видела ее на карте, она всегда с неодолимой силой приковывала к себе мой взгляд. Вот и теперь — не могу оторвать глаз от нее.
Мы приближаемся к демаркационной линии, проходящей точно вдоль 17-й параллели. Я уже вижу длинный мост на реке Бенхай. Северная его половина окрашена в алый цвет, южная — в зеленый…
Этот мост называется «Хиенлуонг». Он не соединяет, а разделяет, разлучает.
Ничто не может объяснить существования этой границы, и ничто не может оправдать ее установления. Ничто! Ни условия местности, ни различие в природе, ни иной язык, обычай, история… За последние годы мне довелось пересекать многие границы. Но ни одна из них не казалась мне такой искусственной и враждебной, такой несправедливой и унижающей народ, как эта.
Одинаковый пейзаж по обе стороны моста. Абсолютная тождественность зелени полей. И… невидимая стена, наглухо разгородившая страну в самом ее сердце!
До апреля 1956 года, как говорят сопровождающие меня товарищи, жители сел и городков по обе стороны реки Бенхай могли посещать друг друга. Но в ту памятную весну сайгонские марионетки вдруг запретили всякий контакт с Севером. С того времени проезд и проход но мосту Хиенлуонг открыт только для белых «джипов» Международной комиссии. И лишь тайком, под покровом темной ночи, вплавь, перебираются на северный берег доведенные до отчаяния жители Юга…
Много раз правительство ДРВ обращалось к сайгонским властям с предложением организовать почтовую связь между жителями Севера и Юга, предоставить возможность родственникам видеться хотя бы в дни праздника Тет. Но каждый раз эти разумные и гуманные предложения встречали грубый отказ сайгонских марионеток. Трудно избавиться от мысли, что очень уж недолговечен и слаб должен быть тот режим, который пуще огня боятся любого письма с Севера.
Теперь, оказавшись на берегу Бенхай, я понимаю, почему мои спутники заставили меня надеть брюки, черную блузу и эту широкую шляпу, закрывающую мое лицо: невидимые отсюда глаза жандармов зорко наблюдают за северным берегом. При моем небольшом росте, соломенной вьетнамской шляпе и черно-коричневой одежде я издалека могу сойти за местную жительницу. Дело в том, что никому из приезжих — главным образом «красным» из-за рубежа — нельзя находиться на демаркационной линии. Особенно привлекает внимание сайгонцев появление европейца: это немедленно становится поводом для потока обвинений по адресу ДРВ в нарушении Женевских соглашений. Сами же марионетки не только нарушают, но попирают соглашения каждый день, каждый час!
Мне так хотелось увидеть эту границу двух миров! Границу, под внешним спокойствием которой пылает невидимое пламя борьбы. И потому я не отрываю глаз от моста Хиенлуонг, перекинутого через реку Бенхай, — моста, по которому никто из нас пройти не смеет…
Солнце высоко поднялось в безоблачном небе. Полдень. На странном мосту, который не соединяет, а разделяет, появляются два солдата в скромном обмундировании из хлопчатобумажной ткани. С противоположного берега медленно идет солдат такого же роста, такой же смуглый и узкоглазый. Одет «с иголочки». Все на нем — с головы до ног — американское: униформа, шапка, ботинки, оружие…
Солдатам обеих сторон разрешается ходить по мосту, лишь бы они ни шагу не ступили за разграничительную черту… Но вот все трое останавливаются у барьера. Беседуют. О чем же говорят люди одного народа, хотя и разделенного чуждой им «границей»? Об этом я узнала позже.
Что же солдаты с нашего берега сказали земляку, разодетому в американское обмундирование?
— Ваше радио и газеты твердят, что сайгонское правительство очень сильное, что ему помогает такая могучая держава, как Соединенные Штаты… Почему же в таком случае оно не разрешает людям с Севера навестить своих родных на Юге, а вашим — на Севере? Почему оно боится даже переписки между родными?!.. Ты говоришь, что Соединенные Штаты снабжают вашу армию? Посмотри, брат, на нас обоих — все, во что мы одеты, сделано в нашей стране, нами самими, для себя. Американцы же одевают и вооружают вас для того, чтобы натравить против нас, против родины, а ведь она у нас с тобой одна, общая…
Солдат с южного берега, из другого мира, внимательно слушает. Слушает слова правды. А что он думает?..
Голубовато-зеленые воды свои Бенхай несет к морю. У самого устья реки полумесяцем выгнулся пляж Куа-тунг. Один берег песчаный, с крутым обрывом и пляжем, — это Север. Противоположный берег, поросший редким низким леском, — это Юг.
На фоне безоблачного неба, у горизонта, четко вырисовываются белые паруса джонок. Это возвращаются с морского лова рыбаки. Написанные зеленой краской на носу номера означают, что это идут лодки Юга.
На маленьком прибрежном мыске резко выделяется фигура южновьетнамского полицейского в заморском мундире. Рыбачьи суда с Юга и Севера, закончив лов, подвергаются контрольному осмотру, установленному Женевскими соглашениями. Всю эту неделю его будет проводить сайгонский полицейский чиновник, специально прибывший на северный берег. Со следующего понедельника представители народной милиции Демократической Республики Вьетнам будут контролировать лодки, которым для этого придется причаливать к южному берегу. Через неделю — очередная смена.