Поселок Винькуанг находится далеко от города Мы — на живописном пляже Куатунг. С высокого обрыва, нависающего над самой водой, открывается чудесный вид на море, на устье реки Бенхай и ее южный берег. Он так близко, что мне хорошо видны здания поста южновьетнамской пограничной охраны, редкий лесок и люди. Казалось бы, рукой подать — переплыви реку и ты там, на Юге.
На водной глади реки Бенхай освещенные солнцем неподвижно стоят небольшие рыбачьи лодки, издали напоминающие морены или скальные обломки. Большие сампаны, возвращающиеся после лова, по-прежнему подвергаются осмотру, как это было и в 1962 году.
Поднятый на мачте синий флаг без каких-либо знаков означает, что сегодня контроль проводится на южном берегу. Через неделю придет черед северного.
Три года назад я видела на этой стороне полицейско го из числа подручных Нго Динь Дьема, чиновник при был сюда для участия в контроле. На сей раз я вижу там — напротив — две фигуры; одна из них — наш милиционер в выгоревшем хлопчатобумажном обмундировании, вторая — сайгонский полицейский в американо-южновьетнамской форме. Дьемовский режим кончился, после убийства скомпрометированного диктатора остались только воспоминания и изображения его на мелких монетах, пока еще обращающихся в Южном Вьетнаме Но борьба, вспыхнувшая во время его зверского режима, разгорелась ярким пламенем и поднялась над горами, как неистребимый огонь рай.
…Рыбачьи сампаны спускают паруса и один за другим подплывают к южному берегу. На каждом сампане — по пять человек. Один из них, едва борт коснулся причала, вскакивает, чтобы предъявить документы Я смотрю и думаю: та же, что и три года назад, дикая бессмыслица барьера, разделяющего не только страну и природу, но, самое главное, людей.
Песчаный ровный мыс напротив полого спускается прямо в зеленоватое мелководье. Такие же, как и три года назад, пошлые антикоммунистические призывы, огромными буквами написанные на таких же огромных щитах, стоят на самом краю «того» берега.
Самолет с американскими опознавательными знаками вдруг развернулся и неожиданно снизился, пролетев над самыми нашими головами. Под пальмами — противовоздушный ров. Спешим туда. Но самолет взмыл в небо: видимо, просто высматривает легкую добычу…
Издалека, с южного берега, отделенного от нас полосой моря и устьем реки Бенхай, докатывается эхо. напоминающее глухой, но громкий хлопок. Один, другой, третий… Какие цели ищет и бомбит кружащий над нами самолет? Может быть, там, вдали, дают знать о себе партизаны, силу которых этой своей бессильной злобой подтверждает враг?
Молодая телефонистка Нгуен Тхи Минь Синь говорит:
— Я тогда дежурила утром, до одиннадцати часов. Потом ушла домой, то есть в интернат, где живу. Как долго я работаю по этой специальности? Почти три года. Сама я из деревни этой же провинции. Отец мой участвовал в Движении Сопротивления в ту войну, а я была еще маленькая…
Снова возвращаемся к памятному дню страшного налета на Виньлинь. На этот раз я смотрю на события глазами этой сидящей напротив меня девушки — совсем простой и обыкновенной. Волна длинных черных волос спадает на ее плечи, на ней зеленая гимнастерка и резиновые сандалии. Я вижу ее с наушниками на голове, внимательную и сосредоточенную, на дежурстве по телефонному узлу, куда, словно нервы организма, сбегаются нити связи. Мысленно ловлю ее спокойное «Алло! Алло» вперемежку со словами: «Той нге дай…» («Слушаю вас!»). С безошибочной интуицией и спокойствием девушка выбирает голоса самых нужных абонентов, которых во время боя надо соединять вне всякой очереди. А ведь это не пустяк; работа под вой и разрывы бомб, под трескотню пулеметов и гул самолетов врага… Десятки их кружат над городом, налет продолжается — и все-таки надо работать! Временами в наушниках ничего не слышно — такой грохот и шум стоят вокруг…
— Всем в убежище! — кричит кто-то.
Минь Синь не обращает внимания на эти слова. Впившись глазами в щит коммутатора, она делает свое дело среди пыли и дыма, наполняющих аппаратный зал. Да, совсем недавно, после варварских налетов на Донгхой, рабочие и служащие Виньлиня на специально созванном общегородском собрании поклялись, что, когда, придет их черед, каждый останется на своем посту, где он нужнее всего. Но кто тогда мог предвидеть, что день испытания их хладнокровия, отваги и мужества придет так скоро?
Смелая телефонистка работала за троих, не обращая внимания на то, что происходило вокруг. Только внезапный громкий крик радости, когда на линии кто-нибудь докладывал, что сбит еще один стервятник!
Нгуен Дык Чи — крестьянин из ближайшего селения, примерно сорока лет, выправка и движения военного человека. Та Нгок Куинь — лет двадцати с чем-то, рабочий с плантации маниоки. Во Вань Минь — восемнадцатилетний парень, худощавый, болезненный. Все трое не задумываясь бросились тушить загоревшийся поблизости дом. Девятнадцатилетняя Нгуен Тхи Мот, худенькая, маленькая, несмелая. На год старше ее, но такая же робкая Нгуен Тхи У. Обе работают на плантациях маниоки. Семиклассник Нгуен Ван Винь и его сверстник Нгуен Тхо. Мальчики оказали помощь защитникам го рода: перевязывали раненых, гасили «зажигалки»[23] и бегом таскали ящики с патронами.
Эта группа людей, которым трудно говорить о себе, — участники территориальной самообороны города Винь-линь. Я пристально гляжу на них, прислушиваясь к интонациям их голосов. Простые, добродушные люди — народ! Но в их ответах я нахожу новое значение привычных слов: родина, борьба, победа. Тысячи вот таких же вьетнамцев — крестьяне, мгновенно бросающие работу на полях по первому сигналу тревоги; молодые девушки из санитарных отрядов; подростки, хватающиеся за оружие при первом, еще далеком рокоте самолетов — встали на защиту священной и древней вьетнамской земли.
На следующее утро мы снова едем на берег реки Бенхай. Я опять гляжу на мост Хиенлуонг. Это единственный в мире мост, который не соединяет, а разобщает страну и народ… Ничто тут не изменилось за три года: два разных флага по-прежнему развеваются на противоположных берегах. Словно в кадрах фильма возникают передо мной патриоты Юга, с которыми я познакомилась тогда. Я вспоминаю сводки с фронтов этой борьбы и то, как все эти годы, затаив дыхание, искала на страницах газет новые сообщения с Юга, а порой впивалась в экран телевизора, жадно следя за скупыми кадрами документальных фильмов, отражающих перипетии битвы южан против сайгонских марионеток и их американских хозяев. Эта история борьбы стала неотделимой от моей жизни и всей моей работы. Хотя Вьетнам находится далеко от Польши и отделен морями, он все-таки очень близок мне!
…Рисовые поля сейчас еще более ярко-зеленые, чем три года назад: я приехала на месяц раньше. Дорога ведет прямо к мосту, поднявшемуся над рекой Бенхай. Я долго гляжу на этот внешне ничем не примечательный мост. В то время поездка сюда была для меня самым волнующим эпизодом из всего, что я видела во Вьетнаме.
Теперь я замечаю детали, которые тогда выпали из поля моего зрения: прошлый раз меня интересовал только знаменательный мост… Справа от него река разделяется на два рукава. На южном берегу возведено новое здание пограничного поста. Пагода, которая видна слева от него, превращена в огромный дот: об этом красноречиво свидетельствуют пулеметные и орудийные бойницы в его бетонных стенах. Антикоммунистические призывы-транспаранты стали иными по тексту, но остались такими же оскорбительными и наглыми по содержанию— в них явно сквозит бессильная злоба.
С южного берега доносится мелодия известной песенки «Мост на реке Квай». Я вспоминаю свою прошлую поездку сюда. Помню, тогда меня поразила тождественность двух названий — повести француза Пьера Буля (а также созданного по ней фильма) и книги, которая была подсказана мне собственным представлением о жизни Вьетнама и трагедии разделенного народа. Какой надуманной оказалась военная история, описанная в повести Пьера Буля! Воплощенная им в кинокартине, она — по сравнению с подлинной трагедией всей страны и с драмой тысяч людей, разделенных мостом на реке Бенхай — стала фарсом.
…Тем временем на «том» берегу мы вдруг заметили оживление — поднялась какая-то суматоха, беготня. Из здания пограничного поста выбежало несколько офицеров, они лихорадочно стали осматривать наш берег в бинокли. Видимо, их внимание привлекла к себе моя скромная особа.
Я стою под пальмой на берегу реки и с любопытством смотрю на эту беготню. С радостью думаю я о том, что вторая «грязная война» осуждена всем прогрессивным миром… А это значит, что американским империалистам придется уйти отсюда. Мой провожатый тихонько напевает популярную в ДРВ песенку:
На мосту Хиенлуонг я тоскую по тебе.
Слишком уж долго тянется время разлуки…
Кто заставил нас жить вдали друг от друга?
Кто навязал нам тоску и печаль?
Ведь у нас обоих есть лодки и общий путь впереди!
Разве любовь не позволит нам перейти этот мост?..
Парень вдруг обрывает песню и хватает меня за плечо: напротив что-то готовится. Молча покидаем мы берег реки Бенхай и возвращаемся в Виньлинь. Там ждет меня короткая остановка в предместье и еще одна встреча. Встреча, в предвидении которой я внутренне подтягиваюсь.
…Мы сидим друг против друга. Длится ничем не нарушаемая глубокая тишина. У этой немолодой женщины с суровым и усталым, сильно загоревшим лицом погасшие глаза и тяжелый взгляд. Натруженные руки вяло опущены. Ее имя — До Ку. Вопросы замирают у меня на устах. Боль сжала сердце: как тут вести беседу? Все же, набравшись духу, спрашиваю мою собеседницу о ее дочери — семнадцатилетней До Тхи Минь Хыонг, ученице полной средней школы в Виньлине. Минь Хыонг погибла недавно во время бомбежки.
До Ку с трудом поднимается, медленно выходит в другую комнату, возвращается с фотографией и молча протягивает ее мне. Это единственное изображение дочери, которое осталось у пожилой, убитой горем, женщины. Такие маленькие снимки обычно вклеивают в школьные удостоверения… Полудетское лицо, узкие восточные глаза, косички, открытая улыбка. Одна из многих девушек, стремящихся познать мир, выходящих навстречу жизни, как и другие ее ровесницы в иных странах земного шара. Она чем-то похожа на мою старшую дочь; им ровно по семнадцати…