аты бомбят маленький островок Батьлонгви, расположенный неподалеку от Хайфона.
— Как в военных условиях работают горняки? — спрашиваю у Нгуен Тыу Тху.
— Стараемся увеличить добычу угля. Сделали все, что можно, для защиты людей и, конечно, машин, — отвечает Нгуен Тыу Тху. — Работаем на открытом пространстве, поэтому наши посты самообороны выдвинуты далеко в горы, чтобы успеть вовремя предупредить об опасности и дать нам возможность подготовиться к отпору воздушным бандитам. Три раза в неделю все мы проходим военную подготовку. В прошлом году мы очень дружно провели трудовую вахту в честь десятилетия победы под Дьенбьенфу. Сейчас опять развернуто соревнование, но под другим лозунгом: «Для Юга». Первые результаты?.. Неплохие. В январе 1965 года мы дали сверх плана 4 тысячи тонн угля. В дни праздника Тет президент Хо Ши Мин поздравил нас с этой победой.
В течение последних десяти лет хонгайские угольщики в восемь раз увеличили добычу антрацита по сравнению с 1955 годом. Любопытно, что самые высокие показатели, когда тут хозяйничали французские колонизаторы (людей тогда заставляли работать десять-двенадцать часов в сутки, да еще по завышенным нормам), были в два раза ниже среднего уровня добычи в данный период.
Беседую с бригадиром Ба Лыу Шон. Невысокий, худощавый, лицо прямо-таки юношеское. Никак не скажешь, что ему двадцать семь лет. Передовик труда.
— Давно ли здесь? На карьер Деонай пришел в кон це 1956 года. Хотя я родом из близкого селения, но горного дела совсем не знал — жил в крестьянской семье, а шахту видел только издалека… До того как начал работать в Камфа, был батраком, потом грузчиком, а когда пришел на карьер, — подсобным рабочим…
Как и многие другие, Ба Лыу Шон постепенно проникал в тайны горного производства, изучал машины. Не каждый горняк был тогда склонен делиться с новичком хотя бы частью собственного опыта. Но время шло, и люди постепенно привыкли к новому — изменения произошли не только в методах и стиле работы, но и в характере, в психологии людей. Социалистическое отношение к труду, коллективизм, дружба разрушили давние отношения. В коллективе все было по-иному, все благоприятно воздействовало на умы шахтеров. Прежний новичок стал теперь бригадиром, руководит группой из шести человек. И хотя Ба Лыу давно уже считается квалифицированным горняком, хотя учит других — продолжает учиться и сам.
— Впрочем, учатся многие рабочие и мастера нашего коллектива, — говорит секретарь шахтного комитета Чинь Бинь Тхань. — Мы отнюдь не собираемся свертывать занятия по повышению квалификации или культурно-просветительную работу. Стараемся также облегчить людям их повседневную жизнь: из города Камфа до карьера Деонай мы подвозим их на машинах, а это избавляет их от тяжелого подъема в гору. Каждый участок имеет свою кухню и столовую, есть больница на двести коек. Неподалеку отсюда мы организовали дом отдыха шахтеров… Сколько еще можно было бы сделать полезного, если бы не эта проклятая война!
— Если бы не война… — как эхо повторяю я.
Небо заволокло тяжелыми дождевыми тучами. Здесь, на большой высоте, они кажутся совсем близкими— то и дело закрывают перевал. Взгляд мой вдруг останавливается на знакомых буквах и фабричной марке: это работают экскаваторы, присланные из Советского Союза. Невольно вспоминается утренняя встреча с советскими инженерами, которые уже много месяцев работают в Хонгайском угольном бассейне. Они передают вьетнамским горнякам богатый опыт и мастерство донбассцев.
Всюду рядом с инструментом или машиной стоят винтовки и лежат камуфлированные каски: хонгайцы не забывают о враге. И я теперь хорошо знаю: если американские самолеты, как и в прошлом году, снова появятся над Хонгаем, их ждет должная встреча Люди угольного бассейна начеку!
Дорогому товарищу Нгуен Хыу Тхо —
с благодарностью за сердечность
и гостеприимство в джунглях Южного Вьетнама
Часть 3На той стороне
На Юг!.
Все это похоже на сон. Сон, который долго оставался несбыточным, но теперь становится явью…
Темная, безлунная ночь. От зарослей бамбука и с земли веет острым запахом сырой, нагревшейся за день зелени. Все вокруг кажется пустынным, безлюдным… Внезапно тихий оклик — словно тайный сигнал! И вот уже на фоне ночного неба силуэты людей в широких шлемах, покрытых листьями. Кто-то осторожно, но решительно хватает меня за руку, и мы быстро скользим вниз по реке… Сначала вода только по щиколотку, потом доходит до колен… еще выше… Ничего! Теперь я знаю — мы все равно пройдем!
Мы долго бежим сквозь чащобу, по лицу бьют высокие, колючие кусты и ветви деревьев… Скорее, скорее!
Затянувшийся бег наконец переходит в более спокойный марш. Учащенное дыхание постепенно выравнивается, сердце уже не бьет молотом в груди. Звучат приглушенные команды. Ночной светлячок прочертил золотистый зигзаг и пропал в темноте. Еще немного усилий — и вот за поворотом блеснул узкий луч ручного электрического фонарика, осветив сердечную улыбку на лице человека. Он навсегда останется в моей памяти — этот первый южновьетнамский брат. Он тихо произносит:
— Миен Нам!..[26]
И только тут я отдаю себе отчет: да ведь я уже на земле Южного Вьетнама!
Итак, начало моему «проникновению» на Юг положено. После короткого отдыха мы выступаем в многодневный поход. Калейдоскоп ярких впечатлений заставляет начисто забыть о календаре — некогда следить за ним! То и дело меняются пейзажи и обстановка… Трудно, просто невозможно запомнить не только названия, но даже сосчитать все эти реки, речушки и потоки, которые мы преодолеваем либо по шатким бамбуковым мостикам, либо вброд. Очертания невысоких холмов сменяются нагромождением горных вершин и скал. Тропическая жара уступает место высокогорному холоду и пронизывающему ветру. За зеркальными квадратами рисовых полей начинаются непроходимые джунгли.
День за днем продолжается наш марш. Каждая. ночь — в ином месте. Крепко засыпая после дневных переходов, я ощущаю лицом то шершавую поверхность циновки из рисовой соломы, то скользкие прутья бамбуковых нар, то гладкий нейлон гамака, сделанного из трофейного американского парашюта. Но и ночевки у нас тоже разные — то мы в горах, где дышится легко, то в лесу, под проливным дождем, который барабанит по «крыше» из растянутого надо мной прозрачного пластиката…
Спокойные и доброжелательные лица вьетнамцев, которых мы встречаем на пути, протянутые для дружеского пожатия руки. Меня и тут, на Юге, называют по-вьетнамски— «старшая сестра». Да и сама я довольно часто добавляю: «То Ба-лян той санг дэй» («Я приехала из Польши»).
Страницы моей походной «книги джунглей» посте пенно заполняются записями. Увы, еще не все имена ее героев можно открыть европейскому читателю — ведь эта книга пишется на юге сражающегося Вьетнама. К тому же я не искательница приключений и не поставщик сенсаций, а военный корреспондент из лагеря социализма. Каждый из нас должен помнить: враг здесь всюду. Но несколько фактов, записанных во время марша, я хотела бы теперь же сообщить всем честным людям мира, которые внимательно следят за сообщениями печати и радио, кино и телевидения — за событиями, начинающимися мужественным и трагическим словом: Вьетнам.
Один из сопровождающих меня в этом долгом походе молодой боец присел на камень возле костра. На левой руке у него только два пальца. Однако, несмотря на такое увечье, он отлично ведет велосипед по трудным тропинкам в джунглях и может справиться даже с мотоциклом и машиной. Рассказывая мне свою биографию, он все время подчеркивает, что в ней нет ничего исключительного. Вот уже шесть лет он участвует в боях Армии Освобождения Южного Вьетнама, был солдатом в прославленном батальоне «Плайя Хирон»[27]. Несколько раз ранен. Самое тяжелое ранение получил в 1961 году в бою против сайгонских парашютистов: пули врага изуродовали его лицо и повредили руку. Началась гангрена. Пришлось ампутировать три пальца левой руки. Подлечившись, боец вернулся в строй.
— Я еще пригожусь! — твердо говорит он.
Молоденькая связистка, мужественно выдерживающая нелегкий многокилометровый путь, преодолевая робость, свойственную южновьетнамским девушкам, рассказывает:
— Мне было девять лет, когда родители отдали меня в услужение. Богатый купеческий дом в Сайгоне, семья из семи человек, большая вилла. Приходилось делать все, что прикажут. Ты спрашиваешь, дорогая старшая сестра, умела ли я в этом возрасте стирать, убирать, готовить?.. Нужно было уметь — ведь мой заработок был очень нужен родителям и всей нашей семье. Отец работал на плантации каучука простым кули… Жили мы в большой нужде. Нам дорог был каждый пиастр… Вставала я в четыре часа утра, а ложилась в одиннадцать вечера. Спать приходилось в кухне, на голых досках, вместе с хозяйским псом… Школа?! Да кто же мог думать о ней в моем положении! Школы существовали только для богатых…
Да, моя собеседница не могла посещать школу ни в Сайгоне, ни позже, когда после шести лет тяжелой каторжной работы у купца вернулась в деревню, чтобы вместе с отцом и матерью — двумя бедняками, едва существующими на мизерную плату, — работать на плантации каучука. Учиться она смогла лишь много позже, когда оказалась в освобожденной зоне…
В пути я не раз спрашивала у своих молодых спутников из охраны, не противились ли их родители тому, что они, такие еще юные, уходили в партизаны? Не боялись ли старики, что их дети подвергнутся страшной опасности и лишениям, участвуя в Сопротивлении? Но ответы были одинаковыми. Родители поддерживали решение своих детей, собирали их в дорогу и напутствовали: идите туда, где действует Национальный Фронт, где осуществляется его власть. Южновьетнамские патриоты стремятся не допустить, чтобы их сыновья служили в армии сайгонских марионеток, а дочери бродили по