Кто-то тихонько затянул песенку о лесе — одну из самых популярных песен, какие поет сражающийся Вьетнам.
Нашим домом стал — лес глубокий!
Вышли мы из него и вернемся к нему…
А матерью — сталь карабина…
В руках солдат поблескивают автоматы. У меня тоже есть «оружие» — карандаш и блокнот (фотоаппарат пока спрятан в рюкзаке). Нас ждет долгий переход по открытой местности. Мы будем проходить по очень глухим местам, у жителей невольно возникнут подозрения: каким образом здесь оказалась европейка? Необходимо соблюдать предосторожность. Ну, кто распознает польскую писательницу в женщине, одетой в точности так, как и все южновьетнамские крестьянки, с замотанной клетчатым платком головой — в женщине, подобно другим несущей на себе рюкзак из трофейного американского мешка?
Не скрою: поначалу я склонна была считать все эти меры предосторожности чрезмерными и даже излишними. Однако товарищи из штаба очень скоро доказали мне. что достаточно кому-либо проболтаться, чтобы весть о появлении «красного» европейца так или иначе дошла до ушей сайгонской разведки. А тогда американцы не поскупятся организовать высадку особого десанта на вертолетах, чтобы схватить и увезти непрошеного свидетеля их преступных действий.
Вот поэтому, когда на краю рощи или в конце дороги возникают деревенские постройки, а мимо нас все чаще проходят люди, я до глаз закутываю лицо платком и иду с опущенной головой. Куэт, мой «ангел-хранитель», идет впереди, а переводчик Данг — сбоку. Так они вдвоем прикрывают меня…
Последние дома деревни остались далеко позади. Над полями стелется утренний туман. Вверху, в кроне густой ярко-зеленой пальмы, раскричались птицы… По цепочке передают приказ: приготовить маскировку! Молодые солдаты быстро рубят ветви. Руководитель нашей группы в бинокль «прощупывает» небо — оно безбрежное, чистое, голубое и без единого облачка. Такое небо опасно. Не пройдет и получаса, как над нами раздастся протяжный, вибрирующий звук реактивных турбин. Это пролетят май бай ми. Всего три коротких, но таких зловещих слова!
Все притаились в густой траве на меже. На головах, на плечах, на спине и на рюкзаках у нас — зеленые ветви со свежими листьями. Кажется, что мы сами превратились в кусты. Джунгли остались далеко позади нас, а до ближайшей рощи тоже не близко. В нашем положении лучший способ обмануть врага — это слиться с общим зеленым фоном поля. Земля тоже защищает нас…
А вот и самолеты… Кружат! Пролетели, потом вернулись, будто высматривают что-то… Наконец отдаляются и исчезают с глаз — на сей раз совсем. Но минуту спустя до нас доносится знакомый, глухой звук — словно что-то тяжелое стукнулось о землю. Видимо, пираты обнаружили какую-то цель и сбросили бомбы.
Наиболее мучительная пора полуденного зноя застала нас в лесу. Полтора часа отдыха! Между деревьями повесили гамаки: они в рюкзаке у каждого из нас. На хлорвиниловой скатерти раскладываем «провиант» — все мои спутники носят прикрепленные к поясу пластмассовые мешочки с рисом. Кань — наш молоденький, но очень серьезный квартирмейстер — вскрывает банки с консервированным мясом.
Из-за кустов выходит связной. Я теперь знаю, что в маленьком конвертике, который он обычно вручает руководителю нашей группы, содержатся важные сведения или срочное донесение. Неужели какое-нибудь осложнение?.. Нет! В точно назначенное время мы свертываем (Очередной бивак и продолжаем путь…
Тяжелый и душный зной висит в воздухе. Мы пробиваемся напрямик через тропический лес. Наши блузы еще больше почернели от пота. Все меньше воды становится во флягах… Наконец выходим на опушку. Плюмажи банановых деревьев и стройные стволы молодого бамбука предвещают близость деревни. Но это еще не цель сегодняшнего марша. Мне снова велят закрыть лицо. Проходит около часа, пока я получаю разрешение открыть совершенно мокрое от пота лицо. С чувством облегчения вдыхаю свежий воздух, а затем и вообще снимаю платок с коротко остриженной, но все еще «компрометирующей» меня белокурой головы. Можно сменить тяжелый клетчатый платок на обычную, легкую, конусообразную вьетнамскую шляпу из рисовой соломы.
Бамбуковые хижины, окруженные густой зеленью деревьев, незлобивый лай собак, дети на спинах меланхолических буйволов, перебегающие через дорогу черные, лениво похрюкивающие поросята… То тут, то там из домов выглядывают женщины. Приставив ладонь ребром к бровям, они с нескрываемым изумлением смотрят на меня. Потом уже мне сказали, что весть о прибытии польской писательницы дошла до деревни Л. за полчаса до нашего прихода.
— Мы бы иначе вас встретили, если бы своевременно узнали… — то и дело повторяет Ма Ту. — Первый гость из Европы, и так нежданно! — Привычно, как все женщины-хозяйки на свете, она хлопочет на кухне, чтобы как можно лучше принять нас.
Мгновение — и на столе появляется сладковатое кокосовое молоко, добытое из только что рассеченного ореха. Мы сидим так, как того требует местный обычай — боком к «алтарю предков», который занимает самое почетное место в доме. Хозяйка показывает на противовоздушное укрытие: оно сделано тут же, в хижине, под полом. Но только я собралась спросить: часто ли при ходится пользоваться им, как вошло несколько жителей деревни. Пожилые женщины с глазами словно выцветшими за годы нелегкой жизни, а может быть, и от слез… Они состоят в Союзе солдатских матерей — чрезвычайно популярной в Южном Вьетнаме организации. По тем ласковым взглядам, какими они окидывают молоденьких солдат нашей группы, я угадываю их мысли: может быть, в этот самый момент иная мать солдата, в ином конце этой сражающейся страны дарит ее сыну самое дорогое: ласковую улыбку, сердечный жест, доброе слово или же угощает чашкой чая, связкой бананов…
Но вот появляются и представители местной власти. В хижину, которая по здешнему обычаю не имеет дверей, набивается все больше и больше крестьян, привлеченных вестью о прибытии женщины «оттуда»
В нашей местности, — говорит Бань, мужчина средних лет, энергичный и подвижной, руководитель группы самообороны деревни, — всего несколько лет назад проживало свыше 3 тысяч жителей. Сейчас осталось около половины. Вы спрашиваете, где остальные?.. Ответ ясен — в нашем районе с 1960 года побывало более семидесяти карательных экспедиций. Последняя из них зверствовала здесь не так уж давно — в конце прошлого года.
Но и это не все. За три последних года деревня Л. почти тридцать раз подвергалась воздушным налетам американских пиратов! Мало того: враг дважды совершал сюда «усмирительные» рейды на вертолетах. Мои собеседники показывают места вблизи деревенской околицы, где приземлялись ХУ-1-А и ХУ-1-В — «машины, несущие мучительную смерть», как их назвали крестьяне. Тридцать человек были смертельно обожжены и тяжело пострадали от напалмовых бомб!
Когда речь заходит о зверствах американцев и их сайгонских марионеток, стоящая рядом со мной молодая женщина показывает мне пятилетнего мальчика, уцепившегося за ее руку:
— Fro нам удалось спасти, хотя он был тяжело обожжен. Но его восьмилетний брат, мой старший сыночек, сгорел заживо…
Женщина до крови закусила губу и отвернулась, скрывая горькие слезы. Я смотрю на темные глубокие шрамы, которые капли напалма оставили на лице, спине и голове малыша, и мне не хватает дыхания… О, как бы я хотела сейчас показать этого полуживого ребенка и его убитую горем мать всем американским матерям! Особенно тем, которые так беззаботно тратят доллары, заработанные их мужьями — наемными убийцами — на крови беззащитных вьетнамских женщин и детей…
Во время проведения карательных экспедиций погибло несколько сотен жителей деревни Л. Желая устрашить оставшихся в живых крестьян, жандармы-варвары отрубили головы четырем местным жителям, вскрыли им животы, извлекли и бросили собакам внутренности, а печень съели… За пять лет бандитами сожжено четыреста домов. Некоторые из них — заботливо восстанавливаемые всей общиной — горели трижды и четырежды..
— Изверги уничтожили около 40 тонн падди[29], — перечисляет Бань, — убили более трехсот волов и буйволов… Зачем?
— Они говорят, — вмешивается в разговор один из моих собеседников, — что «убить одного крестьянина — это значит убить десять вьетконговцев. Убить же одного буйвола равнозначно тому, что убить десять крестьян». Вот какие они, эти бандиты!
Американо-сайгонские каратели хорошо знают, какой мощной опорой Движению Сопротивления стало население деревень Южного Вьетнама. Поэтому враг не брезгует никакими гнусными средствами, чтобы терроризировать и мучать крестьян.
Любой ценой и любыми путями враг пытается «усмирить» непокорную деревню Л. Несколько раз ее атаковали М-113— американские амфибии Во всех этих разбойничьих экспедициях, включая десанты на вертолетах, участвовали американцы. Четырежды только в одном 1960 году сайгонский режим пытался загнать народ за колючую проволоку и создать в Л. одну из пресловутых, «стратегических деревень». Тщетно!
Все больше и больше сельской молодежи уходило в партизанские отряды и в части Армии Освобождения. Группы территориальной самообороны возникли здесь, в 1960 году. Сейчас деревня освобождена. Но все равно, приходится ждать возможного нападения врага.
Поэтому партизаны все время начеку.
…Захожу в дома — просто невозможно отказаться от сердечных приглашений солдатских матерей. Одна из хозяек просит меня непременно попробовать тонкие, как облатки, почти прозрачные лепешки из соевой муки — блюдо, которое особенно любят в деревне. Поглощая аппетитные, хрустящие лепешки, я не забываю записывать рассказ хозяйки:
— Мое имя Тхи Ан. Мне уже семьдесят пять лет. Мой муж погиб еще в период первого Сопротивления — убили в бою. Родила я двенадцать детей, а воспитать мне удалось только семерых. Но не все они дожили до нынешнего дня: в 1957 году сайгонцы убили одного из моих сыновей… Молоденький еще был, всего двадцать лет. Меня тогда продержали в тюрьме несколько месяцев… Три сына и обе дочери сейчас далеко от меня — в лесу, борются против тех, что приплыли из-за моря. Из пятерых внуков трое стали связными в Сопротивлении.