— Тяжело жить одной?
— Что вы! Со мной невестка и остальные внуки. У меня два гектара земли — мне ее дала народная власть в 1947 году. Правда, потом враги отобрали ее, но вскоре пришел Фронт и снова вернул мне мой участок. Ну и люди тоже помогают…
В соседней хижине живет Динь Нят, «солдатский отец». Он вдовец: жена умерла несколько лет назад. Четыре его сына, одна из дочерей, зятья и двое внуков участвуют в Сопротивлении. У него есть участок земли в 2,5 гектара. Старик еще бодр, работает без устали и не поддается никаким болезням.
— Вместе со мной в этом доме живет одна из моих дочерей, — рассказывает Нят. — Мы с нею, да при помощи соседей, отстроили дом, разрушенный вражеской артиллерией в 1960 году. Если понадобится, у меня хватит сил, чтобы построить его вторично…
В хижину набиваются женщины. Они приносят с собой уже не связки бананов, а прямо охапки. Многие тащат крупные кокосовые орехи. Весть о гостье из-за рубежа молниеносно разнеслась по деревне.
Занятые беседой, мы совсем забываем о времени. Данг торопит: нам предстоит пройти еще через одну деревню. И вот мы уже прощаемся, крепко жмем руки гостеприимным хозяевам. Но… приходится вернуться! Оказывается, сельский «беспроволочный телеграф» действует безотказно: из соседней деревни, где узнали о нашем прибытии, пришли два пожилых крестьянина. Они настойчиво просят зайти к ним. К сожалению, приходится отказаться — не по пути. Тогда они просят хотя бы послушать, как идут у них дела…
Седой Чан Фыонг, с остренькой и длинной бородкой, на добродушном лице, тоже «солдатский отец»: в Движении Сопротивления сражается шестеро его сыновей. Первый из них ушел в джунгли еще во времена первого Сопротивления, в 1947 году. Младшие, а равно и два внука, пошли по его стопам.
— Отправил я их в путь, благословил и остался хозяйничать один с невестками, — говорит Фыонг. — Жалею, что сед, а то бы стал рядом с сыновьями…
Плечистый До Вам Хюэ — председатель отделения Союза крестьян в своей деревне. Я прошу его рассказать о жизни села. Хюэ надевает очки, достает из куртки блокнот и начинает перечислять:
— Враг дотла сжег в нашей деревне семьдесят домов. Мы сообща, всем «миром», восстанавливаем сожженные постройки. Создан комитет по охране зерна. Используем опыт периода первого Сопротивления — как лучше прятать от врагов урожай и тайно распределять рис, если они придут надолго. Научились ставить западни и устраивать ловушки на тропах. Есть и своя группа’ самообороны. Словом — мы готовы в отпору, если враг нападет на нас!..
Как раз в тот момент, когда мы выступаем в путь, прибегает запыхавшаяся молодая женщина.
— Нет, нет! — торопится она заверить руководителя. — Я не задержу вас. Но позвольте мне хотя бы пожать руку сестре из светлого мира, где жил Ленин — сестре из мира социализма…
Я нежно обнимаю женщину. Звучит команда, и мы уходим. Минуем последнюю хижину.
— Оглянись назад! — тихо говорит Данг.
Оборачиваюсь. С изумлением вижу множество людей, сопровождающих нашу группу. Старики, молодежь, матери с малышами на руках, дети, подростки… Они не отстают от нас, пока мы осматриваем места бомбардировки.
Воронки от крупных бомб уже наполнились желтоватой водой. Верхушки деревьев срезаны осколками. Барак из бамбука, сожженный пиратами Уэстморленда, теперь восстановлен и отведен под школу.
Я прошу Данга, чтобы он дал мне возможность взглянуть на братскую могилу в ближайшей пальмовой роще, где погребены зверски убитые захватчиками жители деревни. Когда мы добираемся туда, перед нами открывается печальное зрелище: большой участок леса поражает какой-то мертвой пустотой, повсюду торчат остатки-разбитых и обуглившихся деревьев. Все это — следы напалма. Но тропическая зелень уже пробивается сквозь пепелище и буйной жизнью прикрывает следы смерти. Нет, не удастся американцам — даже всеми подлейшими смертоносными средствами! — выжечь эту землю и покорить вьетнамский народ!
Местные руководители пытаются остановить жителей, уговорить их не сопровождать дальше нашу группу. Однако несколько наиболее энергичных женщин стоят на своем: они проводят меня.
…Я прощаюсь с этой деревней — обычной, одной из многих вьетнамских деревень. Впереди еще много точно таких же. И всюду я встречу ту же твердую волю к сопротивлению заокеанским агрессорам, волю к борьбе с заклятым врагом. Я еще не раз воочию увижу беззаветность, страстность и мужество, характерные для всех вьетнамцев, от малых детей до седовласых мудрецов.
Наступает вечер. Мы плывем на сампане по реке, которая в моих записях надолго должна остаться «безымянной». Наша поездка по ней тянется до рассвета. Давно уже погасли последние краски заката. Тревожные, внезапные зарницы вспышками раздирают темное небо. Гроза стихает только к полуночи.
На фоне темных берегов косой линией обозначился полет одинокого светлячка: после него на мгновение остаемся искристый след. Постепенно смолкают ведущиеся шепотом разговоры. Несколько бойцов нашей группы уже дремлют на дне сампана. За своей спиной я слышу ровное, спокойное дыхание связистки Ляу.
Парни из охраны зорко всматриваются в ночной мрак — им не до сна. По этой реке не так давно подбирались к деревне Л. американские амфибии. А французы верно говорят: «На войне как на войне». Мы в любую минуту можем ждать встречи с врагом…
Но под этими яркими звездами, рассыпанными по небосводу совсем иначе, чем у нас, под бездонным небом, нависшим над неназванной рекой, среди людей, которые бодрствуют рядом, — чувство большого покоя охватывает меня. Эти люди трудятся и воюют на своей земле, которая хранит их. А я — друг этих людей, я с ними до конца!