Она помолчала, думая о чем-то, а потом вдруг сказала тихо и совершенно спокойно:
– Значит, я была права, и это все-таки ты рылся в моем ноутбуке. Пусть даже и не сам.
Он виновато опустил голову:
– А что мне было делать, когда ты сама ничего говорить не хотела? Я тебя никогда такой не видел. Что же я должен был думать и делать? Ты молчишь, дергаешься, явно прячешься – и невозможно от тебя правды добиться. Была бы чужая – я б забил и не думал. Но ты мне как сестра, Машка. И Маринка не простила бы, если вдруг с тобой что, а я был рядом и не помог.
– Вот хорошо, что у тебя всегда есть железный аргумент, Женечка – твоя супруга. И ты, манипулятор поганый, пользуешься этим. И будь сейчас на твоем месте кто угодно – я бы больше в жизни ни слова не произнесла, вообще бы забыла, что такой человек был. Потому что нельзя лезть в чужую жизнь даже с благими намерениями! – Мышка слегка задохнулась, закашлялась. – Но я понимаю… и наверное даже где-то благодарна тебе… Но ты пойми, Женька – он мне так и будет мстить, он искренне считает, что я ему жизнь поломала, когда отказалась замуж выйти.
– Маша, Маша, послушай! – перебил Хохол, увлекая ее за собой по блестящему от снега асфальту тротуара. – Если он не дурак и хочет прожить остаток жизни с целым организмом, а не с трубкой из пуза, например, – то он тебя обходить будет километра за полтора.
Мышка рассмеялась каким-то абсолютно невеселым смехом:
– Ты такой наивный, Женька. Если ты думаешь, что после твоего отъезда Макс прекратит меня преследовать, то можешь начать сомневаться уже сейчас – он мне позвонил сразу, как только ты вышел из его кабинета, и сообщил, что через пару дней оторвет мне голову. Вот так.
Хохол от злости даже охрип, рванул куртку, не заметив даже, что вырвал при этом «собачку» замка вместе с частью зубцов:
– Что?! Голову?! Тебе?! Л-ладно!
Решительно взяв Машу за руку, он зашагал быстрее, заставляя ее почти бежать вприпрыжку.
– Сейчас мы не станем это обсуждать, пойдем домой, поужинаем – и спатки. А вот завтра…
Маша вдруг остановилась и вырвала свою руку из его лапищи:
– А вот завтра ты с утра закажешь билет на самолет и улетишь отсюда.
– Да?! Это еще с какого перепуга?
– С такого! Не хочу отвечать за те глупости, что ты собираешься натворить завтра! – отрезала Маша с такой решительностью, на какую Хохол считал ее неспособной. – Ты улетишь, и сделаешь это еще до того, как произойдет что-то непоправимое, с чем я потом не смогу жить, понятно?!
– Маша…
– Я уже до фига лет Маша, и у меня своя жизнь! Своя – понимаешь? Не такая, к которой привык ты! И в этой моей жизни не убивают налево и направо просто потому, что это «по понятиям»!
– Это ты сейчас за понятия заговорила?! – рявкнул Женька, хватая ее за плечи, и тут же наткнулся на до боли знакомый взгляд из серии тех, что выдавала его дорогая супруга Марина Викторовна.
– Я. И ты сделаешь так, как я сказала – иначе знать тебя не желаю больше. Все.
Она развернулась и решительно зашагала к дому, до которого оставалось уже совсем недалеко. Хохол замешкался, пребывая в некоем замешательстве, и заметил вывернувшую из-за угла машину слишком поздно.
Лондон
Телефонный разговор ее порадовал. Марина сумела узнать все, что хотела, заручиться поддержкой верного и очень нужного человека, выяснила обстановку и поняла, что сейчас как раз тот самый момент, когда Беса можно брать теплым и делать с ним все, чего душа пожелает.
Вытянувшись на кровати, она взяла сигарету, но, передумав, бросила в пепельницу, так и не прикурив. Ощущение от разговора осталось какое-то теплое, словно говорила с близким родственником, с человеком, принимавшим ее любой. Собственно, это так и было. Бывший ее телохранитель Гена, в прошлом боец спецназа, оказался тем человеком, на которого можно положиться в любой ситуации. Он потерял кисть правой, рабочей, руки, закрывая убийце дорогу в спальню, где лежала в тот момент раненая Коваль, и это могло лишить его возможности работать дальше, но Марина и Хохол решили, что не могут потерять такого охранника. И не ошиблись – Гена стал личным телохранителем маленького Егорки, его воспитателем и лучшим другом, а когда его помощь вновь понадобилась сперва Хохлу, а затем и самой Коваль, без колебаний сделал все, что от него зависело. Марина не боялась звонить ему – Гена скорее оторвал бы себе вторую руку, чем причинил какой-то вред ей. Вот и сейчас, понимая, что Коваль не к кому больше обратиться, и не одобряя поведения своего нового работодателя Гришки Беса, Гена согласился, во-первых, приютить Марину у себя в небольшой квартирке в городе, а во-вторых, помочь, чем сможет.
По некоторым причинам – вполне, впрочем, понятным – Марина не хотела жить в доме Виолы и Беса, вообще не хотела, чтобы кто-то знал, что она снова в России, а там, у Беса, работала еще и ее бывшая домработница Даша – к чему лишние свидетели? Так что квартира Гены была самым идеальным вариантом – как и его предложение помочь.
Всю ночь Марина не могла уснуть, ворочалась в постели, изнуряя себя мыслями о предстоящей поездке. Ей очень хотелось оказаться в родных местах, там, где остались могилы любимых людей, где прошла ее порой такая страшная молодость. Но, с другой стороны, Коваль боялась, что может не справиться с воспоминаниями. Чем старше она становилась, тем чаще ее мучили приступы ностальгии и душевной боли. Это гнетущее чувство заставляло ее чаще прикладываться к бутылке, вызывая агрессию у Хохла, оно являлось причиной их постоянных ссор и недельных молчаний. Женька тоже не молодел, и характер у него портился, а может, он просто устал терпеть ее капризы и тяжелый нрав. Эта мысль не раз посещала Марину, но она отодвигала ее подальше, как ненужный хлам, чтобы разобраться потом, на досуге, когда закончатся более важные дела. И только недавно Коваль вдруг осознала, что рискует остаться одна. С того момента, как она обрела после операции способность нормально разговаривать, Марина ежедневно набирала номер Женьки, но получала только механический ответ об отключенном телефоне абонента. Беспокойство, закравшееся в душу, удивило ее – прежде подобное чувство она испытывала достаточно редко, а теперь к нему неожиданно примешалась еще и невесть откуда взявшаяся ревность. Когда Коваль призналась в этом самой себе, удивление возросло стократно – уж что-что, а ревность была ей незнакома в принципе. Она не ревновала даже горячо любимого Малышева, так что говорить о Хохле. И вдруг…
– Однако… – пробормотала Марина, садясь в постели и подтягивая здоровое колено, чтобы обхватить его руками и опереться подбородком. – Оказывается, привыкаешь и привязываешься, даже не любя. Я столько раз врала ему, говоря о любви – врала, произнося то, во что сама не верила, и вот наказание. Сижу теперь и мучаюсь – где он, а главное – с кем. Интересно – а если он на самом деле у кого-то? Что я почувствую, если узнаю? Ведь я его с горничной заставала – и не ревновала, просто было противно, брезгливо – и все. А сейчас… вдруг он действительно у женщины? Обнимает ее, целует, на руках носит? Ух ты, вот она какая, ревность-то!
Она усмехнулась невесело и вдруг вцепилась зубами в колено, давя спазмы в груди. Новое, прежде неведомое чувство затопило ее полностью и мешало дышать. Марина дотянулась до телефона и снова – в который раз! – набрала номер, приготовившись услышать знакомую фразу автоинформатора. Но вдруг трубка издала два гудка, и зазвучал голос Женьки:
– Да, алло!
– Женя… это я… – выдохнула Коваль.
– Котенок… девочка моя любимая, ну, как ты? Все в порядке? – Хохол говорил так, словно они расстались буквально вчера и мирно, а не после грандиозного скандала.
– Женька… где ты? – кусая губу, чтобы не плакать, спросила она.
– Я… да, понимаешь, тут такое дело… – он замялся, и внутри у Марины все похолодело.
«Сейчас скажет – понимаешь, я тут женщину встретил – и все, я не переживу этого. Только не сейчас, только не он!»
– Короче, не хотел говорить, но все равно узнаешь…
«Все, вот оно…»
– В общем, Мышку сегодня чуть машина не сбила, я с ней в травмпункте сейчас.
– Что?! – взвизгнула Коваль. – Мышку?! Где, когда? Ты откуда знаешь?
– Да я же у нее все это время, – признался Хохол. – Шли с работы сегодня, я ее встретил, вот и…
Марина почувствовала, как ее «отпускает», но одновременно с этим закралась тревога за состояние Машки.
– Ты подробно скажи.
– Мариш, давай я завтра наберу тебе, ладно? Мне вон доктор машет из перевязочной, пойду я. Ты не волнуйся, все в порядке будет. И себя береги. Люблю тебя.
Она не успела что-то сказать, в трубке затрещало, и Женькин голос пропал.
Подрагивающей рукой она отправила телефон обратно на тумбочку, взяла-таки сигарету и закурила. Вот так номер… Хохол уехал к Машке! Как ей в голову не пришло, что именно туда он мог направиться? И уж точно – с кем с кем, а с Марьей у него никогда ничего не будет, это не Ветка, к которой, кстати, у Марины никогда не было ревности.
Но что же там с Мышкой? И почему Женька встречал ее с работы?
– Вот чует мое сердце – и там проблемы какие-то, – докурив, пробормотала она. – Что за жизнь – только в одном месте разровняешь, как в другом уже холм вырос.
…Ночью ей снился Егор – такой, каким он был за пару часов до гибели. Высокий, красивый, в безукоризненно сидевшем на нем костюме, с сигарой в руке. Он смотрел на нее и улыбался. Миг – и вот он уже лежит с простреленным виском на мраморном крыльце, а она сжимает в руке бриллиантовую подвеску, которую только что нагнулась поднять, а потому выжила. Это оказалось так больно, что Марина со стоном проснулась и села, схватившись за голову.
– Столько лет… – пробормотала она, – столько лет – и не проходит… За что ты наказываешь меня, Малыш? За то, что я сняла твое кольцо, вышла замуж, фамилию сменила? Но ты ведь понимаешь, что иначе было нельзя! Меня бы уже не было, если бы не Хохол!
Пачка на тумбочке оказалась пуста, последнюю сигарету Марина выкурила перед сном. Скомкав ненужную картонку и швырнув ее в угол комнаты, Коваль встала и подошла к окну, раздернула плотные черные шторы и отодвинула органзу. Внизу на улице ничего не происходило – тихая темная ночь, горят фонари вдоль дороги, благопристойные постояльцы отеля спят. Обхватив себя за плечи, М