ственная экзистенциальная драма разыгрывается множеством ликов рассказчика, падает последняя преграда. *
«В пути рассказывал сказку, и всякий, кто ее слышал, задумывался. Вот она». Так рабби Нахман воссоздает момент рассказывания первой сказки, повторяя ее для любимого ученика. Впоследствии Натан назовет эту сказку «О том, как пропала царская дочь» и придумает заглавия для остальных двенадцати сказок. Может быть, именно потому, что эта сказка первая, она еще похожа на другие сказки. Царевну захватывают в плен; герой вызывается освободить ее и выдерживает ради этого тяжелые испытания. Но здесь на уровне пшата происходит много событий, которые не соответствуют шаблону. Нахман откладывает счастливый конец до последнего, но, когда сказка завершается, кульминации нет: «А как вызволил ее [наместник], не сказывал — только известно, что вызволил». Более того, герой, царский наместник, не сражается с драконами и не убивает ведьм. Вместо этого он проходит через три долгих испытания, в ходе которых он постится, оплакивает царевну и переносит трудности. Эротические элементы отсутствуют. После того как наместник не выдерживает второго испытания, принцесса будит его ото сна-— мотив спящей красавицы наоборот, — а когда все уже сказано и сделано, нет ни намека на то, что тройное испытание завершится браком38.
Аллегорическое прочтение придает смысл некоторым, но далеко не всем из этих несообразностей. Царь, как обычно, это Бог, а царская дочь —
Шхина, женский лик Бога в Его близости к миру. Со времен разрушения Храма она сопровождает Израиль в изгнании. Это делает царского наместника воплощением народа Израиля. Вкупе с тремя главными персонажами, с которыми связаны испытания наместника, каждое из этих испытаний переносит нас в одну из фаз священной истории Израиля: подобно Адаму, наместник пробует запретный плод, подобно Ною, он пьет запретное вино, а его семидесятилетний сон соответствует Вавилонскому пленению. Если Израиль покается в том, что пошел путями зла, то Шхина когда-нибудь возвратится на подобающее ей место в Храме Господнем.
В этой сказке содержится также этический урок для каждого человека. Например, сначала царский наместник беспрепятственно заходит во дворец, где томится пленная принцесса, потому что таково обыкновение беса — дос орт вое из нит гут, если говорить словами сказки. Любой может войти, но вот выйти — это совсем другое дело. И наоборот, в место последнего пленения принцессы, жемчужный замок на золотой горе, пробраться нелегко. Там, где «все в большой цене», нужно заплатить за вход взяткой, и только чистые сердцем смогут спастись от скверны. Пути отступления никогда заранее не известны.
Точный график искупления становится понятным только на следующем уровне прочтения, ведь царь — это не кто иной, как Кетер (Корона), а шестеро его сыновей — нижние сфирот: Сила и Милость, Величие и Долготерпение, Красота и
Основа мира39. Причина, по которой царь предпочитает им единственную дочь, состоит в том, что она — Царство, царица, невеста, чей союз с Божеством составляет конечную цель космического тикуна. А раз читатель предупрежден о мессианской актуальности этой сказки, то немедленно возникает и противник — демонические силы. Сказка начинается с акта цимцума, когда царь отрекается от любви к дочери жестокими словами: дер нит гутер зол дих авекнемен, («Чтоб тебя нечистый побрал!»). Ее внезапное исчезновение — это следующий за цимцумом акт швиры. Поиски, на которые пускается первый министр, чтобы вернуть ее на законное место, неизбежно приводят его в мир зла и соблазна. И, только вырвав корень зла в собственной душе, он может завершить процесс искупления.
Конечно, не всякий может надеяться на достижение чего-то подобного. Поэтому первый министр — это не кто иной, как сам Нахман, цадик га-дор, борец за избавление. Поэтому рассказчик уделяет так много места слезам и молитвам наместника, которые привлекают внимание к попыткам героя преодолеть физические страсти, теологические сомнения и стремление к материальному благополучию40. В соответствии с этим экзистенциальным прочтением спор первого министра с тремя великанами в пустыне больше не кажется тактикой промедления, простым повторением, он становится единственным способом для героя закончить борьбу. Тут, как повсюду в «Сказках», пустыня — это одновременно место и соблазна и очищения41. Здесь и далее пустыня — излюбленное место радикальной внутренней конфронтации в символической географии рабби Нахмана.
Потом возникают демоны, скрывающиеся под множеством масок. Они появляются в еврейском нарративе, по крайней мере, со времен Иова. Но там хотя бы Сатана действовал за кулисами и выбирал себе жертву с предельным тщанием, тогда как, если судить по Талмуду и мидрашам, его эмиссары присутствуют в повседневном быту всех раввинов. Крайний аскетизм немецких пиетистов XIII в. возродил некоторые элитистские склонности Сатаны: именно преодоление искушений отличает истинных носителей благочестия от простых грешников. И наконец, получив возможность развернуться вовсю благодаря распространению каббалистических учений, множество демонов населило проповеди и этические трактаты еврейского Средневековья42. А теперь, когда поколение Нахмана приближается к последнему часу перед окончательным воздаянием, демоны разошлись в полную силу. Они действуют поодиночке или группами, лично или через посредников. Зло можно привести в действие демоническим поведением царя, царевен и их служанок (сказки 4 и ы), или когда правящая элита прибегает к услугам доносчиков, которые вынашивают нечестивые планы (сказка 5). Иногда существуют целые царства, где зло и глупость обладают высшей властью (сказки 6,12); иногда можно обречь демонов на саморазрушение в их собственных обиталищах (сказка з). Сам Сатана может подстерегать ничего не подозревающих жертв (сказка 8). В редких случаях он может быть и орудием Божьего гнева (сказка 9).
Если бы герою или героине приходилось сражаться со злом в одиночку, у него или у нее было бы мало надежд на успех. Смертные могут полагаться на возможности молитвы и самоанализа, но в мире существуют и такие силы, которые приходят на помощь людям. Есть великаны, которым знакомы все тайны мира; дерево, которое сокрушит всех демонов, если его полить; железный столп, стоящий там, где сходятся все 365 лучей солнца; песня, которую может спеть правильно только один человек; волшебный инструмент, который можно обменять на знание о том, как постичь связь вещей; рука с картой, на которой обозначены все миры и все события прошлого, настоящего и будущего; слепой нищий, который способен видеть сквозь реальность; Истинный муж доброты, благодаря которому существует время. Так же как демоны — агенты швиры, так и мистические единства — посланники тикуна.
Идя по канату, натянутому между двумя диалектическими силами, герой может упасть и погибнуть; он может достичь желаемой цели; или же, как в случае со сказкой «О пропавшей царской дочери», он может зависнуть в пространстве. Это герои, одержимые Божественным безумием, исключительной красотой или уродством, абсолютной самоотверженностью и неоправданной жестокостью. Задумчивая и пассивная царская дочь из первой сказки становится безжалостной эгоисткой во второй, царевной, которая подпаивает своих женихов, перед тем как от них избавиться, и убивает невинного царевича, увидев, как он, полуголый, забирается на мачту43. Никакая другая форма самовыраже- ни я — ни молитва, ни экзегеза, ни этическая проповедь — не могла воплотить смысл жизни на грани, как его чувствовал рабби Нахман, так ярко, как эти фантастически разработанные сказки о безымянных царях, царицах, придворных и нищих бродягах. Дать им имена значило бы ограничить пределы всеобщего кризиса — не Иван-царевич или Иван-дурак; не Илия-пророк или несчастные влюбленные Мордехай и Эстер; не Бешт и его знаменитые ученики — а безымянные аристократы, которые везде плетут интриги, скитаются и страдают. Вместо поименованных городов, местечек и деревень — символический пейзаж, где присутствуют две тысячи гор, семь вод, поющие леса и огромные пустыни. Вместо суббот и праздников — бесконечное время, размеченное внезапными бедами и счастливыми свадьбами.
В этом изысканном мире символического и безымянного действия талант Нахмана к историческому реализму, психологическому наблюдению и социальной сатире делает кризис реальным. Наполеоновские войны когда-то застали рабби Нахмана на берегах Земли Израиля; вернувшись домой на Украину, он следил за продвижением Наполеона по Европе с неослабевающим интересом44. Эти драматические события, должно быть, усилили в Нахмане ощущение дежавю: разве евреи Испании и Португалии не стали жертвой короля Фердинанда и королевы Изабеллы, которые хотели покорить весь мир? Разве Шломо ибн Верга в XVI в. не описал трагические последствия изгнания в своей хронике «Скипетр Йегуды»?45 Разве повторение завое
ваний и вероотступничества не служит дурным предзнаменованием для европейских евреев?
«Однажды был царь, который разослал указ, чтобы преследовать иноверцев по всей стране и изгонять их. А кто захочет остаться, пускай меняет веру». Некоторые из подданных царя бросили свое имущество, а другие предпочли остаться и жить жизнью марранов. «Тайно они оставались в еврейской вере, а везде среди жителей той страны вели себя как и те, будто действительно поменяли веру». После смерти царя на престол восходит его еще более жестокий сын, и министры составляют заговор, чтобы убить его. Один из них — тайный иудей, и он сообщает о заговоре царю, а в награду получает право свободно исповедовать свою религию, «надевать шалит и тфи- лин не таясь». Потом сын первого царя тоже умирает, и ему наследует внук, который оказывается добрым правителем. Боясь повторить судьбу своего отца, он советуется со звездочетами, которые предсказывают, «что потомство его не истребят, только надо остерегаться быка и овцы». Это записывают в летопись, а потом и он умирает.