20. Мать Абрамовича в литовском местечке Капулье тоже, наверное, плакала.
Наличие благочестивого титульного листа и постоянные напоминания об ивритских (луч
ше всего библейских) источниках позволяли идишским читателям чувствовать себя как дома. Хорошо знакомый, изобилующий повторами назидательный стиль еврейских этических сочинений также мог компенсировать такие не очень знакомые истории, как «Приключения Робинзона Крузо» или открытие Америки Колумбом, Кортесом и Писарро. В «Истории Алтер-Леба», абориген Пятница превратился в аборигена Шабес (суббота), и рассказчик подчеркивает, что тот вел себя, как благочестивый еврей, вставляя цитаты из притч и Библии. Обработанные еще одним галицийским маскилом, причем не на базе романа Дефо, а на основе немецкой детской книжки, приключения Робинзона излагались от лица преуспевающего купца из Лемберга, который периодически прерывает историю, чтобы осудить героя и обратиться напрямую к читателям: «Люди, не имеющие веры и страшащиеся духов, демонов, домовых и прочей подобной чепухи, как только с ними случается какая-нибудь малость, сразу же пугаются, их охватывает ужас, они теряют разум; и трепещут как рыба в воде»21. Так что Робинзон, именуемый также Алтер-Леб, не должен был впадать в панику при виде человеческих следов на острове. Идишская популярная литература очевидно создавалась, чтобы «рассказать», а не «показать».
Кроме того, существовало несколько способов, которыми идишская майсе-бихл доносила информацию до читателя. Созданная по устоявшемуся образцу анонимного авторства и благочестивого названия, развлекательная книга на идише использовала место занимательной истории в
религиозном каноне. Если история бралась из нового источника, авторы развлекательных книг находили для нее прецедент: в Библии, в постби- блейском еврейском прошлом или же вводили голос автора, выступавшего от имени еврейской традиции. Общий смысл сводился к вопросам этического поведения или религиозной веры, будь это вера в грядущем мире или (менее однозначно) вера в рациональном мышлении человека. Мораль истории, в свою очередь, неразрывно связывала идишскую майсе-бихл с последовательной и непрерывной традицией мусара, или этической литературы — доминирующей формы еврейского самовыражения с X по XIX в.22.
Но кто станет писать для женщин, если можно писать исключительно для мужчин? Кто «поступится честью пера» и начнет писать на идише, если можно пользовать чистым библейским ивритом? Первое поколение восточноевропейских маскилим решились на это — не потому, что они были такими модернизаторами, как нам представляется, а потому, что нуждались в способе проникновения во вражеский лагерь, и потому, что они столкнулись с такими трудностями, которые им иначе было не преодолеть.
Первой из трудностей был загадочный царь Николай I (1825-1855). После пяти лет прошений и ходатайств со стороны маскилим, конкурирующих издателей и других недовольных по всей империи Николай издал «Указ о цензуре еврейских книг и еврейской периодической печати». Начиная с января 1837 г. еще десять лет единственными еврейскими периодическими изданиями, которые легально выходили на всей
русской части территории империи (за пределами Царства Польского), были виленские издания Ромма и Типографа. Когда маскилим поняли, насколько прохладно Ромм относился к перспективе издавать их просветительские сочинения, они обратились к графу Уварову, министру просвещения, который выдал вторую лицензию братьям Шапиро из Житомира. Но ни вилен- ское, ни житомирское издательство, вместе обладавшие абсолютной монополией на еврейское печатное слово начиная с 1847 и вплоть до июля 1862 г., не видели никакой необходимости в том, чтобы угождать маскилим. Братья Шапиро вообще были хасидами, а издательство Ромма не желало ссориться с ортодоксальной клиентурой23. Маскилим, окрыленные сначала большими надеждами, остались ни с чем. «Как в древние времена, — писал виленский маскил Дик в 1861 г., — израильтяне пошли к филистимлянам оттачивать сошники и ковать плужные лемехи, так и каждый писатель, заботящийся о благе своего народа, отправился в Кенигсберг печатать свое сочинение за большие деньги»24. Между тем запретительные статьи указа о цензуре активно развивались назначенными правительством еврейскими цензорами, которые удаляли все спорные фрагменты из классических сочинений популярной литературы, этических наставлений и моральной философии25.
При царе Николае борьба, которую вели ма- скильские доносчики, цензоры и официальные советники властей, привела к смешанным результатам. Им удалось проникнуть в священные тексты или открыто бросить вызов ^врей-
ским массам, полностью запретив некоторые книги, но в реальной ситуации на местах «просветители» были подвергавшимся нападкам меньшинством — «по одному из города, по два из племени» (Иер. З-Ч)- Для того чтобы создать устойчивую альтернативу традиционному обществу, им нужна была образовательная база. Просвещенные деспоты предоставили ее в виде казенных училищ (впервые введенных в Галиции и появившихся в России в 1844 г.) и раввинских семинарий (1847). У еврейских учителей и проповедников маскилим научились преодолевать пропасть между утопической историей и эффективной пропагандой26.
Будучи сами продуктами традиционного образования хедеров и ешив (Йосеф Перл даже был хасидом в юности), представители первого поколения восточноевропейских маскилим не были вольнодумцами. Они хотели очистить иудаизм от мистических наростов, освободить его от местных обычаев и вернуться к исконной, благопристойной и рациональной форме. Роль религии заключалась в том, чтобы вселить веру в Бога, а не страх перед дьяволом. Чертям и ангелам, раю и аду не было места в их оценке естественных Божьих чудес или в формировании высокой морали. Маскилим провели черту между сокровенным «обычаем» и сущностным ядром еврейской традиции27. Перл уволил учителя в своей немецко-еврейской начальной школе в Тернополе за курение в субботу. Дик был попечителем первой «реформированной» общины в Вильне — Тагорес га-койдеш, но покинул этот епост, когда в нее стали стекаться невежествен
ные выскочки, а не настоящие маскилим. Даже радикальный маскил Абрамович переводил на идиш субботние песнопения, чтобы их можно было петь, и годами трудился над рифмованным переводом Псалмов28.
Имея опытные кадры и постоянный доход от преподавания в казенных училищах или в одной из двух своих раввинских семинарий, просветители должны были двигаться дальше. Большинство евреев никогда не переступили бы порог реформированной общины, не послали бы детей учиться никуда, кроме традиционного хедера, и ни за что на свете не стали бы читать эпическую поэму о царе Сауле. Но еврейские купцы нуждались в альманахе, потенциальные женихи с удовольствием воспользовались бы письмовником, и евреи всех возрастов жаждали моральных наставлений и переводов Библии на понятном им языке. Так что в альманах, в котором перечислялись славные сыны еврейского народа, можно было включить нескольких религиозных реформаторов; в письме к будущим тестю и теще можно было подчеркнуть ценность владения иностранными языками; рассказ о мудрецах мог приводить в пример их верность государству; а фрагмент из книги Притч мог учить остерегаться поддельных хасидов29.
В дополнение к попыткам закамуфлировать свои отступления от старых устоев, маскилим начали искать постоянную подмену, дублера, двойника, «авторский голос, говорящий от имени еврейской традиции», а также от их собственного имени. И в качестве такого альтер эго они избрали магида: светского еврейского проповед
ника, который одновременно был учителем и социальным реформатором. В своей многотрудной борьбе за то, чтобы вырвать власть из рук общинной олигархии и архиконсервативного раввината, они не могли придумать ничего лучше, чем выступать в роли одновременно и традиционалистов, и диссидентов. Магид, постоянно получающий жалованье на одном месте или странствующий, выступал во всех тех ролях, которые маскилим хотели бы сыграть сами: морального наставника, толкователя традиции и главного затейника для простых евреев. Ранние маскилим не только легко идентифицировали себя с социальным и религиозным предназначением маги- да, традиционный голос проповедника был также очень близок их голосу. Он тоже любил притчи и аллегории; он тоже с восторгом демонстрировал новое толкование Писания, Талмуда или мидраша; он тоже лучше умел рассказывать, доносить в дидактической форме свою мысль, чем показывать.
Политически выбор роли магида тоже был сделан дальновидно, поскольку маскилим надеялись заключить альянс с нехасидскими и анти- хасидскими ортодоксами, миснагдим, рационализм и большая терпимость которых сочетались с маскильской программой реформирования. В Белоруссии, твердыне рационалистической ортодоксии, которую евреи называли Лите («Литва»), надежды маскилим на такой союз были особенно высоки. Когда умер Николай I и закончилась Крымская война, раввин и бывший шойхет (резник, забивающий скот в соответствии с правилами кашрута30) из Белоруссии Элиэзер-Липман
Зильберман основал Га-Магид, первую в России еврейскую еженедельную газету. Поскольку старый указ все еще действовал, газету приходилось печатать на прусской территории, но своим названием, дидактическим тоном и умеренной реформистской программой Га-Магид воплощал брачный союз просвещения и традиции, которой славилась литовская Гаскала31.
Этот брак оказался счастливым для одних и несчастным для других. Когда Александр II начал реформы 1855-1874 гг., принялись плодиться новые, более радикальные издания на иврите, идише, русском и польском языках, и некоторые маскильские круги уже не ощущали необходимости в благочестивом камуфляже. Только что получивший разрешение преподавать в казенном училище двадцатичетырехлетний Шолем-Янкев Абрамович выступал на всех литературных фронтах: как ивритский литературный критик (i860), переводчик немецкого учебника по естественным наукам (1862), автор реалистической прозы на иврите (1862) и идише (1864). Дебютировав на идише в газете