Второй — это мифология земного.
«Повесть без конца» (1901) — это дважды поведанный рассказ о пылком портном по имени Шимен-Эле Шма-Койлейну (Внемли Гласу), которого жена Ципе-Бейле-Рейза послала раздобыть козу33. Непосредственным источником для Шолом-Алейхема послужила малоизвестная книга Айзика-Меира Дика «Ойзер Цинкес и коза» (1868)34. Длинный рассказ Шолом-Алейхема, также опубликованный в форме развлекательной книги, по замыслу должен была послужить началом серии рассказов без финала, но последовал только один такой рассказ — «Вечная жизнь» (1902). Пересказ истории о козе остался единственной попыткой стилизации фольклорного нарратива. Здесь он позволил фантазии разгуляться и наблюдал, какой переполох она вызвала в реальном мире. Это научило его всему, чего он еще не знал.
Дик, который довел до совершенства игру в смеховые древнееврейские источники, становится здесь жертвой собственной шутки. Как будто поднятый фун ан алтн пинкесун бапуцт («из старой общинной книги и приукрашенный»), этот причудливый рассказ достоверен во всем. Иш гойо би-Злодеевке («Бысть муж во Злодеевке») — это комическая аллюзия на книгу Иова («Бысть муж во в земле Уц»; Иов 1:1). Вводная псевдоцитата также предупреждает читателя, что у истории будет предсказуемый финал. Как и читающемуся между строк Иову, злополучному герою не удастся избежать своей судьбы.
Затем фиктивный ивритско-идишский повествователь переходит к локализации героя, описывая в качестве места его проживания очаровательную череду местечек со сходно звучащими названиями: «жил человек в Злодеевке, местечке, расположенном в округе Мазеповки, неподалеку отХаплаповичей и Козодоевки, между Ямполем и Стрищем, как раз на той дороге, по которой ездят из Пиши-Ябеды через Печи-Хвост на Тетеревец, а оттуда — на Егупец». Эта вымышленная география наталкивает на воспоминания о легендах, где есть козы и злодеи, славянские языки и славянский юмор. В отличие от придуманных Перецем Вундерланда и Небывальска, сама неопределенность которых приглашала читателей пофантазировать, здесь аллегорическое место действия нарочито узко, события разворачиваются непосредственно здесь и сейчас.
Также и герой, который уверен, что его голос когда-нибудь будет услышан, приобретает благодаря этому прозвище Шимен-Эле Шма-Койлейну. Еще больше сужая рамки, Шолом-Алейхем наделяет его и все его окружение паразитическими речевыми шаблонами, плодом ограниченности ума, который не может справиться даже с малейшими изменениями, оставшись наедине с необоримыми силами, действующими против них. Это лингвистический фольклор в полном смысле слова.
Затем в центр этого гротескного и разлагающегося мирка наш повествователь вводит козочку, символ желания, мифологическое создание, которое должно погасить конфликт между мужем и женой, богатым и бедным, местечком и деревней, но которое в результате постоянных трансформаций превращает героя в козла отпущения и сводит его с ума.
Наконец, самой сложной частью задачи, стоявшей перед Шолом-Алейхемом, было придумать финал, поскольку рассказ начинается с обещания, что конца у него не будет. Во-первых, как считает Ури Эйзенцвейг в прекрасной работе, посвященной этому рассказу, Шолом- Алейхем попытался завершить сюжет в историческом ключе: рабочие Злодеевки используют случай Шимена-Эле и в знак протеста уходят в соседнее местечко35. Но в окончательной версии 1909-1911 гг. Шолом-Алейхем вводит самого повествователя в роли deus ex machina, который единственный может спасти рассказ от разрушительного открытого финала и соответственно спасти мир.
На поверку, как сказали бы формалисты, в этой единственной в своем роде стилизованной развлекательной книжке, сочетаются все основные элементы литературного искусства Шолом- Алейхема: использование анекдотов или избитых сюжетов, которое позволяло вносить некоторые структурные изменения; имеющий самостоятельную значимость символический пейзаж, одновременно назидательный и угнетающий своей замкнутостью; галерея персонажей, чей единственный способ справляться с бедами — поговорить о них; присутствие мифа или идеала, возникающего из реальности повседневной жизни, — и все это в масштабном конфликте между разрушительной силой истории и исцеляющим даром рассказчика.
Шимен-Эле, главное действующее лицо — это не Тевье36. Пестрая речь портного—мешанина из Писания, литургии и жизни; окостеневшие продукты разума, который не в состоянии породить ничего нового. «Шимен-Эле так и сыпал изречениями, цитатами из священных книг... вставлял им самим придуманные древнееврейские слова и поговорки, которые у него всегда были наготове (вое ништ гештойгн, ништ гефлойгн)»31. Как и майор Ковалев, гоголевский коллежский асессор, который, проснувшись однажды утром в Петербурге, обнаруживает, что лишился носа, Шимен-Эле — человек ограниченных психологических возможностей, обманутый миром опыта38. Это на самом деле еще хуже, потому что любимые изречения Шимена-Эле — га-йом гарас ойлем («Ныне день великого суда») и унзер фолк тер ун айзн («Ни жала, ни кружала», букв. «Наш народ — ножницы и утюг») — выдают оптимизм и стремление к всеобщему благополучию. Хотя среди своих — других ремесленников и обитателей местечка — Шимен-Эле считался чем-то вроде ученого и был признанным кантором, хотя голос у него был «излишне визгливый и хрипловатый», а его красноречие мало действовала на его жену Ципе-Бейле-Рейзу. Все, что он мог предложить в свое оправдание на сей счет, была библейская цитата Гу имшолъ бах («Он будет господствовать над тобою»; Быт. 4:16). Как бы не так!
Теперь, когда миф разворачивается как положено, одна из его целей состоит в примирении бинарных оппозиций жизнь-смерть, небеса-земля, чистота-скверна39. Именно потому что мир Шимена-Эле построен в виде такой бинарной структуры — мужья против жен, богатые против бедных, местечко против деревни, — его неспособность увидеть разницу между идеальным и реальным, священным текстом и жизненным опытом имеет фатальные последствия. Ведь Шимен-Эле — человек, окруженный со всех сторон: его угнетает жестко регламентированное, обессиленное и нищее общество, он попадает в ловушку метафизических сил, которыми он не в состоянии управлять. Только однажды, вырвавшись впервые в жизни из привычной среды (в начале второй главы) он прибегает к литургии, чтобы отразить ироническую дистанцию между библейскими обетованиями и реальностью штетла. И немедленно, ободренный новооб- ретенным чувством независимости, он сталкивается со своим великим противником Додей- шинкарем. И тут таится гибель Шимена-Эле.
Додя — само воплощение мифа. Он — колдун; «волосатый толстяк с огромным животом и носом картошкой, Додя не говорил, а ревел, точно бык», он напоминает великана. Додя — лучший контраст нашему кучерявому черноволосому герою Шимену-Эле с его козлиной бородкой и приплюснутым носом, раздвоенной нижней губой — все это делало его похожим на козла еще до того, как начались все перипетии. И сцена, на которой разворачивается битва между людоедом и козлом тоже фантастическая: заколдованный шинок, расположенный точно посередине между полюсами желания. Заколдованное место действия характерно для обоих «Рассказов без конца» Шолом- Алейхема, и впоследствии оно появляется вновь в разных видах40.
Как таверна Доди «Дубовая» неведомым образом притягивает к себе путешественников — непонятно только, хорошо это или плохо, — так и цель путешествия Шимена-Эле находится в городе, где все ложно. Как, например, можно найти козу в городе, где крестьянки на рынке путают петуха с курицей, а прозвища людей скрывают их подлинную сущность: Хаим-Хоне Разумник вовсе не разумен, а его жена Теме-Гитл Молчальница никогда не умолкает. На самом деле Шимен-Эле находит в Хаиме-Хоне своего собрата — еще один муж-подкаблучник, который оперирует небогатым набором религиозных формул41. Никакого шанса доказать свое мужество там нет.
Однако сам Хаим-Хоне обращает внимание на козу как на многозначную мифическую фигуру. В его рассуждении по поводу Гемары, которое Шимену-Эле случилось выслушать, читателя предупреждают, что козы предвещают печаль, потому что в качестве символа человеческого желания они обречены приносить двойной вред.
Когда портной вошел к реб Хаим-Хоне Разумнику, он застал его за работой... меламед сидел в кругу своих учеников и вместе с ними громогласно, нараспев, изучал трактат Талмуда: «И оная коза, завидев на поверхности бочонка снедь, дорвалась до этой снеди»... «И обвинил Рово...» — и постановил: «она обязана возместить полностью убыток, уплатить и за снедь и за бочонок». (Y14-16, Е 14,15, R16-17)
Смесь иврита и арамейского, языка еврейской учености и речи мудрецов, становится главным хранилищем мифа, по крайней мере для мужчин местечкового общества. Это вовсе не приводит в замешательство несчастных мужей- подкаблучников. Если Шимен-Эле использует неэффективные заклинания, взятые из литур-
гии, то меламед Хаим-Хоне черпает пустое вдохновение из очевидно неподходящего фрагмента Талмуда. Но мифическое путешествие портного за дойной козой, похоже, нарушило статус-кво, и в борьбе с ним задействованы все тексты о козах.
Теперь многие пытаются интерпретировать роль козы — она и домовой, и гилъгулъ (оборотень), и потомок Хад Гадъя (козленка из ритуальной пасхальной песенки), — но никто не смог указать на ее истинное мифическое предназначение: коза не смогла примирить противоречия жизни, и она должна послужить библейским козлом отпущения. Ее выгонят в пустыню, тем самым взвалив на нее все грехи порочного общества. Однако в последней трансформации рассказа сам Шимен- Эле становится жертвой на заклание, а коза убегает и исчезает.
Таким образом, Шолом-Алейхем вводит еврейский мифический компонент в виде трагического подтекста к комическому сказочному сюжету. В пародийной сказке метания героя между двумя, в сущности, одинаковыми городками могут продолжаться хоть до скончания века, при-^ чем комический момент тем сильнее, чем больше людей вовлечены в это движение. А с помощью библейско-талмудическо-агадической козы Шолом-Алейхем ввел фаталистические темы неосуществленной мечты, мучения и искупительной жертвы. Коза, которая должна была давать молоко для голодной семьи Шимена-Эле, вместо этого пролила его кровь