Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа — страница 45 из 113

его жестокости, в очарова­тельную историю, которая превосходит все, что вы можете прочесть в газетах. Он может проти­востоять самой смерти, как и Шолом-Алейхем, с которым случился приступ болезни в дороге — в Барановичах⁸².

Как история, как поезд, притча о Кивке- доносчике не имеет конца, рассказ бежит впе­ред. Но рассказчику удается выскочить как раз вовремя, чтобы спасти самого себя и историю от ужасного финала. Столкнув героизм с чуде­сами, а намеренное предательство с общинной солидарностью, автор оставляет только одного персонажа, хотя он и стоит на платформе, смо­тря вслед уходящему поезду, и персонаж этот — сам рассказчик как герой. Его история противо­стоит разобщенной природе современности, по­скольку превращает пестрое сборище путеше­ственников в компанию слушателей. Его исто­рия противостоит превратностям изгнания, за­ставляя время путешествия повиноваться пра­вилам времени нарратива. И его история разру­шает абсурдность жизни, предлагая собствен­ное пародийное толкование воздаяния и вос­кресения.

Время поезда линейное, историческое. Еврей­ское время циклическое и мифическое. Для послед­ней схватки между ними, в 1913 г., Шолом-Алейхем столкнул злосчастного еврея из Касриловки Шо- лома-Шахну-пустомелю с превратностями путе­шествия в поезде. Чтобы выстроить рамки (и, воз­можно, ради праздничной приманки), он заста­вил Шолома-Шахну изо всех сил пытаться добрать­ся до дома вовремя, чтобы успеть к Песаху, как к тому стремится каждый еврей⁸³. Рассказывает эту историю «респектабельный торговец и касрилов- ский сановник, который занимается недвижимо­стью и уж точно не литератор», но он читает сочи­нения своего попутчика, Шолом-Алейхема. Купцу есть что сказать о технике и евреях: «Когда касри- ловские мудрецы цитируют фрагмент из Писания: «Тов шемми-шемен шов» [Еккл. 7:11], они знают, что делают. Как бы ваш Тевье это объяснил? «С вами добре, а без вам лучше», [что по-украински озна­чает:] Когда я один, я счастлив; без вас — еще счаст­ливее. Другими словами, мы были бы лучше без по­езда»⁸⁴.

Как Тевье, как еврей из Каменки и как верени­ца рассказчиков-дублеров, касриловский купец

наслаждается осознанием того, что играет с ре­альностью. Вероятно, читатели тоже припомнят старую шутку о еврее и иноверце, которые слу­чайно меняются одеждой. (В более непристойной версии, рассказанной мне Йегудой Эльбергом, еврей меняется одеждой с православным свя­щенником.) Шолом-Алейхем наслаждается тем, что помещает известный анекдот в рамки Песаха и вводит цепочку рассказчиков (Шолом-Шахна, который рассказал ее купцу, который рассказал ее Шолом-Алейхему, который рассказал ее нам), с тем чтобы подчеркнуть, кто говорит на самом деле.

В соответствии с нормами современного идишского рассказа Шолом-Шахна — человек не слишком героический или ученый, как раз ти­пичный бедняк, неудачливый маклер. Его еврей­ский внешний вид тоже стандартен: как любой хороший еврей, он возвращается домой на седер и даже помыслить не может о том, чтобы его увиде­ли без шляпы (как мы узнаем из приснившегося ему продолжения истории). Но он также доста­точно знает русский, чтобы послать домой теле­грамму («Приезжаю домой Лесах непременно») и спорить с чиновниками на железнодорожной станции в Злодеевке. Как другие прославленные вертопрахи и подкаблучники (на ум приходит бедный Шимен-Эле Внемли Гласу), Шолом-Шахна вынужден прикрывать свои неудачи как мужчи­ны и кормильца словесным потоком — отсюда необдуманное добавление слова «непременно» в телеграмме⁸⁵. Эта телеграмма указывает на его единственное реальное достижение и предсказы­вает его бесчестную участь.

Как типичный местечковый еврей, Шолом- Шахна должен вести переговоры с двумя типа­ми иноверцев: русские крючкотворы, которые го­ворят на высоком гойском языке и олицетворя­ются Мундиром и кондуктором; и носители низ­кого гойского языка (украинского): носильщик Еремей (в реальности) и Иван Злодий (во сне)⁸⁶. На родной земле разговор для героя Шолом- Алейхема никогда не представляет трудности. Искусство коммуникации подвергается испыта­нию, только когда герой едет в поезде⁸⁷.

Приехав под покровом ночи на железнодорожную станцию в Злодеевке, где стены вокзала покрыты сажей, а пол заплеван, Шолом-Шахна готовит­ся претерпевать общеизвестные мучения хибет га-кейвер (Y 246). Чтобы после смерти в могиле его не били, он проводит долгую ночь на вокза­ле, и единственное место, где можно прилечь, за­нято царским чиновником, одетым по всей фор­ме. «Кто был Мундир, приехал ли он или уезжает, у него не было ни малейшего представления — у Шолома Шахны то есть. Но он мог сказать, что Мундир был не простым чиновником. Это было ясно по его фуражке, военной фуражке с крас­ным кантом и околышем. Наверное, это был офи­цер или полицейский офицер» (Y 246, Е113). Из-за этого высокопоставленного офицера, о котором ничего не известно, кроме его военной фуражки (может быть, это командир стоящего здесь пол­ка, думает Шолом-Шахна, «или даже еще выше», сам печально известный Пуришкевич?), наш ге­рой может обращаться к своему противнику только в собственном воображении. «Но когда он

сказал себе — теперь послушайте это — Мундир, сказал он, — что же это за Мундир такой? И кого волнует этот Пуришкевич? Разве я не плачу за проезд так же, как Пуришкевич? Так почему же у него есть в жизни все удобства, а у меня нет?» (Y 247, Е 114)

Приободрившись таким образом, Шолом- Шахна обращается к единственному оставшему­ся на сцене иноверцу, носильщику Еремею, с ко­торым он говорит на примитивном украинском, что, правда, мало облегчает волнение героя. В последовавшем за этим кошмарном сне Шолом- Шахна видит, что он едет домой на Песах в теле­ге, «которой правит вороватый крестьянин Иван Злодий». Хотя телеги относятся к доиндустриаль- ной эпохе и разговор идет по-украински, скоро телега начинает нестись так, что Шолом-Шахна теряет шляпу.

Как в сказке, герой рассуждает наиболее здраво во сне. Сон не только отражает то, что произойдет с евреем, когда антисемит захватит власть, но также и тот момент, в котором реаль­ность уступает место видениям. Когда Шолом- Шахна проснется, он уже никогда не будет прежним. Все, на что он способен, это схватить под скамейкой первую попавшуюся шляпу и броситься покупать билет. Втянутый в комедию ошибок, где каждый смотрит только на офицер­скую фуражку с красным кантом и околышем, Шолом-Шахна сталкивается с разным отноше­нием со стороны толпы, кассира и кондуктора. Все обращаются к нему по-русски, называя его «ваше превосходительство», но эти слова на него не действуют; он только злится от такого обра­

щения. Он колеблется между злостью и замеша­тельством, пока кондуктор не провожает его в купе первого класса, хотя заплатил он только за третий.

Оказавшись в купе один, Шолом-Шахна огляделся, чтобы разобраться что к чему — слышите, что я говорю? Он ни­как не мог взять в толк, почему все эти почести внезап­но обрушились на него — первый класс, честь отдают, ваше превосходительство. Может, это от сделки с недви­жимостью, которую он только что обделал? Вот оно что! Но подождите минутку, если его собственный народ, ев­реи то есть, почитали бы его за это, это понятно. Но ино­верцы! Кондуктор! Кассир! Что это с ними? Может быть, он видит сон. Шолом-Шахна потер лоб и повернулся в ко­ридор, где на стене висело зеркало. Он чуть не упал! Он видел не себя, а офицера с красным кантом. Так вот кто это! «Все мои кошмары о голове Еремея, его руках и но­гах, этот болван! Двадцать раз говорил я ему разбудить меня и даже дал ему на водку, и что он сделал, эта ту­пая скотина, пусть холера его заберет, он разбудил вме­сто меня офицера! А меня он оставил спать на скамей­ке. Плохо дело, Шолом-Шахна, старина, но в этом году ты проведешь Лесах в Злодеевке, а не дома». (Y 252, Е 116-117)

Это блестящий символ современного кризиса идентичности. Еврей смотрит в зеркало и видит себя в самом невероятном образе, какой только мог представить. Его потрясение так велико, что он выскакивает из поезда, чтобы разбудить «на­стоящего» себя, а поезд уходит без него.

Проведя Песах в Злодеевке, Шолом-Шахна на­правляется домой в Касриловку, где жена осы­пает его насмешками, а община обращается к нему с издевательским почтением. Русские сло­ва «Ваше превосходительство! Ваше превосхо­дительство!» звучат у него в ушах как горький упрек. На родной земле, где говорят на всех язы­ках, некуда бежать от коллективного гнева. С нейтральной почвы на чуждую, а оттуда — на родную: знакомая трехчастная структура мно­гих рассказов Шолом-Алейхема и европейской сказки вообще. Сначала герой покидает дом и творит добро. Чтобы вернуться, ему приходит­ся пройти через вражескую территорию (вок­зал в Злодеевке), где он борется с великаном (Мундиром). Затем герой похищает оружие ве­ликана (его военную фуражку с красным кан­том и околышем) и волшебным образом преоб­ражается. Однако он не выдерживает последне­го испытания и несет заслуженное наказание (опозданием на поезд и вербальным порицани­ем, которое ждет его дома). И то, что начинается довольно игриво с фиктивной сделки с недвижи­мостью и невозможным расписанием поездов, заканчивается пародийной притчей об утрачен­ной идентичности.

Посылка этого рассказа, написанного по по- лутрадиционным лекалам, в том, что Шолом- Шахна никогда не сможет стать Мундиром. Герой хватает первую попавшуюся шляпу, пото­му что не может ехать домой с непокрытой голо­вой. Дело не в барьерах, который не дают еврею превратиться в иноверца, а в превратностях со­временной жизни (поезд, наличие антисемитов), из-за которых рискованно быть евреем или при­держиваться какой бы то ни было определенной идентичности⁸⁸.

Последнее добавление к железнодорожным рассказам «Из-за шляпы» показывает, какое раз­рушение историческое время несет времени мифическому. Вы можете забыть о Песахе, если

едете домой на поезде.