32.
Судя по стилю, этот дух зла, вероятно, еврей. Его синкопированный ритм, архаическое словоупотребление (дос в значении «что» вместо аз), и особенно ученый ивритский словарь (мекатрег, дерех-га-теве, пойшим, шеол-тахтис) выдают годы, проведенные в небесной ешиве. Вся ученость и благочестивое морализаторство этой книги, безусловно, преданы во имя ценностей, абсолютно отличных от раввинистического иудаизма. Но что это за ценности?
Возможно, этот злой дух может назвать своим дальним родственником Мефистофеля Гете — блистательного мыслителя и оратора. Злой дух, чей дневник мы якобы читаем, вполне может быть абстрактным романтическим воплощением тезисов беспристрастного ума33. Доминируя в рассказе, он заставляет нас идентифицироваться с преступлением и с его опытом, и каждый из персонажей Башевиса заключает фаустовскую сделку с дьяволом. Реб Натан Юзефовер сначала подвергается плотским искушениям, в лице своей корыстной служанки Шифры-Цирл, а потом удостаивается милостей от своей бывшей жены Ройзе-Темерл, с которой он живет в грехе («Невидимое»). Зейдл Коэн соглашается обратиться в христианство, чтобы добиться высокого чина в церковной иерархии («Зейделиус, Папа Римский»). В момент смерти оба они испытывают., прозрение, гораздо более глубокое, чем можно было бы ожидать от сатанинских героев, которые поднимаются на невероятную высоту ценой морального бунта. Но если эти рассказы прославляют свободу выбора и жизненный опыт, Натаны и Зейдлы вряд ли с первых строк описывались бы как простые пешки в дьявольской игре. Романтики вряд ли сочли бы своим йейцер горе этих жертв.
Поскольку дух зла ведет себя «так мудро, что грех кажется актом добродетели», жертвы, похоже, верят, что они действуют по своей собственной воле. Но там, где правит дьявол, моральный выбор и самосовершенствование иллюзорны; сострадание, красота, разум—любые человеческие черты — могут служить злу так же, как и добру. Особенно это относится к разуму, ведь умение обосновывать свое поведение — это начало греха. Злой дух терпеливо трудится за сценой, пока человек не сталкивается с объектом вожделения. Теперь, поскольку человеческий интеллект работает сверхурочно, создавая изощренные схемы самооправдания (где каждый шаг имеет прецедент в Священной Книге), дьявол ловит жертву в свои сети.
Крестный отец злого духа скорее Фрейд, чем Фауст. Оставаясь верным классической фрейдистской теории, дьявол выступает и как «Оно», которое «склоняет человека к греху», и как «Я», которое потом «поднимается в рай, чтобы обвинять их». Подобно опытному психоаналитику, которого больше интересуют серьезные случаи, злой дух сохраняет особенно выдающихся грешников для своего геденкбух (дневника). Тучный муж и жена, полностью поглощенная банными радостями, несомненные фавориты («Невидимое»). Но туда же попадает и лысый отшельник с удлиненным черепом, красноватыми веками и желтыми, меланхоличными глазами, крючковатым носом, женоподобными руками и ногами, хотя уж такой человек точно кажется недоступным для дьявольского вируса («Зейделиус, Папа Римский»). В другом случае «Я» попадает в пучину и «другие неверующие не в состоянии учиться на его ошибках», потому что любой может оказываться жертвой своей личной страсти. Для бесстрашного ученого, который ведет этот дневник, неизведанные глубины человеческой патологии гораздо интереснее, чем логичные и исхоженные души.
Злой дух правит безраздельно, потому что только ему известна разница между добром и злом, здоровьем и душевным расстройством. И мы знаем об этом благодаря его перенасыщенной идиомами и чрезвычайно остроумной речи. «Дер ид гот але йорн ойсек гевен ин дер мицве фун У-ШМАРТЕМ ЭС НАФШОЙСЕЙХЕМ», — пишет он о Натане Юзефовере, — «дегайне: эр гот гегесн, гетрункен ун зих гелозт войлгейн» (Этот еврей посвятил всю свою жизнь заповеди И БЕРЕГИТЕ ДУШИ СВОИ, то есть он ел, пил и наслаждался; Y 206). А что касается Ройзе-Темерл, «ди ише алейн гот ойх ништ гелейгт гинтерн ойер... ман- ун-вайб гобн, а поним, гегалтн аз кайен из ништ гевел» (Сама тетка не слишком забивала себе голову размышлениями... муж и жена, очевидно, придерживались одного и того же мнения, что потворство своим слабостям — штука важная; Y 207). Последний оборот особенно лаконичен, непристоен и непереводим. «Каин — это не Авель» — это двуязычный каламбур, где Кайен / Каин следует понимать как кайен, жевать, а Гевелъ / Авель — это «суета» (как в выражении гевелъ гаволим, суета сует). Так что еще до начала истории Натан и Ройзе-Темерл характеризуются пародийным стилем, в котором обыгрывается Писание, идиома и пословица — и все это направлено на невежественных сластолюбцев. «Мит лошн-койдеш из эр ништ гевен шове-бе- шове» (Он [Натан] был откровенно не в ладах со святым языком), — добавляет дьявол с явным налетом гебраизации в речи. Если два влюбленных голубка могут колебаться между сластолюбием и строгой приверженностью еврейскому закону, то дьявол рассказывает истории, прочно укорененные в идишкайт, как и ученый идиш, на котором он говорит.
Натан и Ройзе — объективно легкая добыча для дьявола, единственная задача которого — обеспечить грех прелюбодеяния. Лучший час для дьявола наступает, когда он лицом к лицу выходит против реб Зейдла Коэна, «ученейшего мужа во всей Люблинской провинции», потому что тут есть простор для долгих интеллектуальных споров, причем на такую важную тему, как вера и вероотступничество34. Чтобы взять верх над сильным противником, дьявол укрывается под маской маскила и чтобы расшатать веру Зейдла произносит длинную тираду, которую мы слышали уже много раз: еврейский закон — это лишь мелочный педантизм, его язык сознательно искажают, чтобы держать простой народ в неведении, еврейское величие давно утрачено из-за хнычущих раввинов, смирившихся с низким статусом, навязанным христианским миром. Реальна лишь временная власть, а она дана только иноверцам. Вдаваясь в более философские материи, дьявол описывает абсолютно безразличного Бога, который не особенно интересуется Своим народом, Израилем, и еще меньше — скрупулезным исполнением законов. «И нет ни награды, ни наказания?» — спрашивает удивленный Зейдл. «Нет», — отвечает ему дьявол.
Если Всевышний абсолютно безразличен, то человек должен быть всемогущ, говорит дьявол, и лицемерный святоша оставляет иудаизм ради христианства. «Поскольку христиане веруют в Сына человеческого, сын человека может стать для них Богом... Если человек велик — они боготворят его, а до прочего им дела нет» (Y 277-278, Е 345? R 153)- Без нравственной ответственности, без настоящего Бога в мире, где Бог и гец (идол) — это одно и то же, сама по себе вера абсурдна с логической точки зрения. Единственное, что остается, — это взять себе все, что можешь.
Христианство — это идолопоклонство, но оно может дать тебе пропуск к власти.
Дьявол, искусный и циничный полемист, сегодня торжествует. Предвидя будущее, он знает, что сегодняшняя церковь — это мечта просветителей завтрашнего дня. Продать Бога за человека — то же самое, что подражать иноверцам в стремлении к власти и привилегиям. Можно ли назвать эти цели иначе чем иллюзиями и саморазрушением, разве можно успешнее бороться с ересью секулярного гуманизма, нежели устами дьявола? Но эта ходячая энциклопедия еврейского самообмана одновременно является говорящей антологией еврейской враждебности к ценностям секулярного мира. Идиш, на котором говорят евреи, неминуемо приводит их к отказу от всего христианского, а это глубоко задевает идею Башевиса, что идиш может быть либо выражением еврейства, либо вообще ничем35.
В самом идишском мире осуществилось то, что Макс Вайнрайх определил термином легавдл-лошн, встроенный двойной словарь для выделения еврейского из христианской реальности. Поскольку с еврейской точки зрения «наше» по определению лучше, чем «их», слова, обозначающие их мир, имеют дополнительный пейоративный оттенок. Это больше, чем популярная мешанина этнических нападок того типа, который позже использует Филип Рот и другие американские сатирики, это лингвистическая структура, служащая для изоляции евреев, даже если они живут среди христиан. Все рассказчики Башевиса говорят на этом языке унижения окружающих, но никто из них не использует его больше, чем дьявол, и нигде он не достигает такой красоты, как в «Зейделиусе, Папе Римском»36.
Зейдл уступает аргументам дьявола и вступает в лоно церкви, принимая имя Бенедиктуса Яновского. Достигнув вершины, он решает написать трактат, окончательно и бесповоротно опровергающий Талмуд. Дьявол-рассказчик разливается соловьем об ученых достижениях Зейдла (ключевые слова выделены полужирным курсивом):
Фар эйн веге гот Зейдл зих фарнумен цу гефинен найе рай- ес фун Танах, аз ди невиим гобн клоймершт форойсге- зен Йешус кумен ун зайн мисе-мешуне ун зайн тхиес-га- мейсим. Эр гот ойх геволт аройсдринген дем кристлехн дас ал-пи хохмес-галогик, астрономие, ун хохмес-га-теве. Зейдл’с хибер гот гезолт верн, легавдл, а гоишер яд- хазоке, а шрифт, вое зол Зейдлен авектрогн фун Йонев глайх ин Ватикан.(Y 281)
Кроме того, Зейдл вознамерился отыскать в Библии свежие доказательства того, что пророки уже предвидели рождение, муки и воскресение Христа. Еще он собирался подкрепить истинность христианской религии доводами из логики, астрономии и разных естественных наук. Трактату Зейдла предстояло стать для христиан тем же, чем для иудеев была Мишне Тора Маймонида, и перенести автора из Янова прямо в Ватикан. (R 157)
И именно теперь Зейдл претерпевает кризис веры:
Зейдл гот онгегойбн айнзен, аз бай ди арейлим из гор- ништ азой войл. Ди галохис гобн мер ин зинен дос голд ви дем опгот.